Уничтожение

I.

Шьют алой нитью времени полотна:
возводит саркофаг очередной
еще не искушенный жизнью Ной,
хоронит парами людей, животных.
Расскажет нам гонец их самый смелый
о быте тех, чьих кислород ноздрей
давно не посещает. Из камней
творят там монумент под акапеллы
из древних символов, стихов и чисел.
Хор безутешный языков немых
дробит слезами на десятерых
свой плач: "Мы - пустота. Но ваши мысли
нас иллюзорней. Ждем мы знака свыше,
чтобы прозреть". Но их никто не слышит.

II.

И так же я безмолвно усмехнусь
своей ни с кем не разделимой доле,
вовек не упадет в цене пуд соли,
что сыплю вам на головы я. Гусь
вам не товарищ, волк - не брат, ехидна
и вовсе не известна. Так ехидно
подобраны букеты интонаций
в моих словах (не сказанных еще).
Когда пора подставить мне плечо
из дружбы, что не ведает инфляций,
придет - весьма я буду благодарен
и сочиню в подарок вам сонет,
в котором (хочешь этого иль нет)
найдется место каждой божей твари.

III.

Я, стало быть, коленонепреклонен.
Верховный сан карающей узды
(что впишет мою голову в кусты)
мне по ухмылке горькой не дозволен.
И нету в том хоть чьей-нибудь вины -
взглянуть на всюду киснущие мины
от(на)реченные от пуповины-
груди. Увы, мы будем спасены.
Не отвечая на вопрос "а надо ль?",
нам сложат накрест руки на груди,
помилуют, простят, а впереди,
раскинув крылья, как Кетцалькоатль,
окинет взором (милую для) падаль
душ наших и пристрастий господин.

IV.

Когда не каждым будем мы судимы,
аэростат объявим алтарем,
под желчно-гелиевым пузырем
весь род свой выстроим. Не допустимы
погрешности в рассчетах траекторий -
пусть каждый знает, кто куда летит,
и строго контролирует брат брата:
едва заслышав колокол набата,
вещающего о конце пути -
пусть примет душ и сварит вам цикорий.
Иначе нам себя не истребить:
лишь вывернув одежды наизнанку,
опустим с треском на головы планку
потребностей. И так тому и быть.

V.

Мы созданы по образу огней,
подобны рыночным картинным лавкам,
от вычурной природы томагавком
бросаемся и бумерангом к ней
несемся вспять. Что человек - пигмей
(неандерталец даже), веры ставка
по росту Гулливера, но поправка:
гуингму все же мудрому видней
мотивы веры нашей. Так удавкой
желанья стягивают наших дней
цветенье. Прежде или же поздней
опишет наши злоключенья Кафка.
На все тебе свершится наша воля:
от высшей истины до профитроля.

VI.

Играют в плети сыновья твои,
и пахнут солью головы сиятельств.
Не в свете ль данных жутких обстоятельств
распить нам судьбы мира на троих?
Как то: отца, его святого духа,
отдавшего свой долг и честь, и стыд
морзянке в лоб, не побросав копыт
едва; а также мать твоя, старуха -
не дура вовсе мира пригубить.
Коль скоро мы не в силах изменить
по сути ничего - пускай триада,
измышленная нами наугад,
на свой (не всякому доступный) лад
плетьми твоих сынов утешит стадо.

VII.

"Пусть бросит камень всякий, кто безгрешен".
Юродивый не станет палачом
для потешенья масс. Тогда о чем
толкуешь ты? Собрать их всех да пешим
пустить по миру, плюс извечный поиск
провозгласить. За горсть твоих монет
купить у них свой собственный завет
и сжечь двухтомник. У кого хоть проблеск
ума случится - выбьет свою честь
прочь из груди, в лице его блаженном,
как ни старайся, не прочесть уже нам
доктрин и догм твоих. Зато не счесть
на теле от камней следов. Уж верно,
ты этого не сможешь не учесть.

VIII.

Однажды сотворит тебе сын чудо:
глаза твои наполнит он водой,
слеза в уста вином падет. Седой,
из бога обратишься ты в верблюда,
из обихода исключишь иголки,
чтоб в искушенье невзначай не впасть.
Вопрос о том, завидна ли та часть,
что префиксом грызет в районе холки,
лавиною обрушит кривотолки
в твоих мозгах. Изведаешь ты всласть
утрату к высшей властности стремлений,
возденешь руки к небу, и, вином
из глаз сочась, попросит об одном
душа: чтобы не стерлись в кровь колени.

IX.

И неизменно пред тобою путь.
Распутья собирают истязанья
в созвездия. Махни нам на прощанье,
когда определишься, где свернуть.
И жаль тебя... Но нет, скорей, ничуть
себя твоею мукой не заботим -
самим бы нам еще на повороте
не зазеваться, чтоб куда-нибудь
когда-нибудь прийти. И в этом суть:
ты направляешь нас своею дланью,
веками бережно снимаешь муть
с вершины наших дремлющих сознаний,
а мы за добросовестность стараний
тобой пренебрежем. Не обессудь.


X.

Горят на инквизиции кострах
величие и слава, словно ересь
сочувствия (на что еще надеясь?)
подвинула безумие в правах
на безраздельное господство в душах.
Уничтоженье божества в умах
светила разбивает в пух и прах -
так гаснет свет. Единожды нарушив
порядок хаоса, познает крах
и разрушение надежда. Через
туманность лет услышат уши шелест
прекрасных чувств. Пока же ставим шах
и мат себе. Пусть пропоют все те же
нам плети напоследок: мир повержен.

28.02.2011