О мужике

Хочу, не мудрствуя лукаво,
Сесть тихо, мирно в уголке
И, не впадая в тон слащавый,
Порассуждать о мужике,
       
О том, кто мирно пашет землю
До первой на небе звезды,
Глубокой осенью приемлет
Трудов достойные плоды,

Чей стан дугой, а ноги сбиты,
Свисают руки до колен,
От напряжения увиты
Верёвкой выпуклою вен.

С времён далёких, изначала,
С былинных киевских веков
Жила Российская держава
Трудами русских мужиков.

Был царь, был князь, купец, чиновник,
Мастеровой и воин был,
Был скоморох, гусляр, хамовник,
Ну, а мужик страну кормил.

Взяв во внимание преданья
Доисторических племён,
Хочу начать повествованье
Я с Гостомысловых времён.

В лесах затерянный дремучих,
За частоколом острым род
На горке, над высокой кручей
У речки медленной живёт.

Подняты древнею сохою
У горки скудные поля,
Дарует пищею скупою
Неплодородная земля.

Стоит дозор. Сторожким оком
Глядит на дальнем рубеже.
Нельзя иначе – степь под боком
И надо быть настороже.

Мир был тяжёл и беспокоен,
Не доглядишь – и грянет гром,
И в мире том мужик и воин
Ещё слились в лице одном.

Род рос. Всё больше хлеба надо,
Всё дальше отступает лес,
Видней со стороны ограда.
Шли годы. Двигался прогресс.

Уже военную дружину
Для обороны создал род
И в населённую долину
Она перекрывает ход.

С тех пор гораздо меньше стало
Набегов чёрных вражьих сил.
Дружина землю охраняла,
А род за то её кормил.

Чтоб уберечь свою отчИну
От нападения врагов,
Объединить свои дружины
Решили несколько родов.

Стеною строй и тучей стрелы –
Увидев: биться не с руки –
Умчались в дальние уделы
За горизонтом степняки.
 
Волхвам лишь ведомы дороги
Те, что к грядущему ведут,
Однако не сказали Боги,
Что беды тяжкие нас ждут.

Дружина, правом сильной длани,
Ничем не лучше, чем орда,
Нежданно наложила дани
На близлежащие рода,

А дань становится причиной,
Расколом внутренним земли,
И той несчастною годиной
Мужик и воин врозь пошли.

Ослабла старая пружина,
И вмиг переменилась власть:
Не род командовал дружиной,
А воевода или князь.

И с той поры, к исходу года,
Со всей дружиной, как на брань,
Тот самый князь иль воевода
Шёл собирать по сёлам дань.

Дань брали в натуральной форме,
Чтоб про запас, наверняка,
Не то чтоб по известной норме,
А сколько загребёт рука.

Порой случались и накладки,
Тогда рекою кровь лилась
И удирал во все лопатки
Скупой, излишне жадный князь.

Провёл решительно реформу,
Свою народу «Правду» дав,
Установив закон и норму
Князь зеломудрый Ярослав.

И вот с того закона, права
Свой исторический отсчёт
Сама Российская держава
Годам, столетиям ведёт.

Росла и ширилась держава
На юг, на запад и восток,
По рекам двигались заставы,
Вперёд, без карты, без дорог.

В лесах поставлены остроги,
И покорялись даль и ширь,
Землепроходцами в итоге
Была освоена Сибирь.

В запале буйного разгула
Ватага смелых устюжан,
Сама не зная, вдруг махнула
За край, за Тихий океан…

А, впрочем, стоп. На этом крышка.
Я ведь пишу про мужика,
Да уклонился что-то слишком.
Вернёмся в Средние века.

Там, в государстве вновьрождённом,
Тому, кто службу исполнял,
На основании законном
Князь землю щедро выделял.

Но хоть сейчас, в наш век железный,
Хоть в прошлом, в старые века,
Земля была бы бесполезной
Без земледельца – мужика.

И мужика порой обманом,
Долгами, силой, кабалой,
А иногда хмельным стаканом
Старались повязать с землёй.

Оттуда, с той поры былинной,
В теченье нескольких веков,
Веков томительных и длинных
Закабаляли мужиков,

Закабаляли по причине,
А чаще произволом, без.
При матушке-Екатерине
Вчерне закончился процесс.

Вот с той поры мужик холопом,
Хозяйской собственностью стал,
Их продавали стадом, скопом,
Тому, кто выше цену дал.

Вразрез божественным заветам,
Свою не чувствуя вину,
Могли продать (ведь нет запрета!)
Отдельно мужа иль жену.

Мужик на барщине до пота
Трудился целый божий день,
На поле собственном работал
Когда наступит ночи тень.

Порою лопалось терпенье,
Рвались запреты для души,
Стеной вставало возмущенье
И раздавался крик:   «Круши!».

Усадьбы барские пылали,
Бежали баре кто куда,
Лишь чтобы с глаз долой, подале,
Спасаясь страшного суда.

Но иногда в стране, бывало,
Вставали люди как стена
И на просторах полыхала
Кровопролитная война.

В освободительном экстазе
Трясли державу до основ
Вожди народа Стенька Разин
Или Емелька Пугачёв.

Но вот в крови затихла смута,
Срубили головы вождям,
Крестьянам вновь надели путы,
Как укрощённым лошадям,

Всё стало снова как обычно,
Надежда лишь на божий суд,
И шею пахаря привычно
Гнул книзу барщины хомут.

Когда же Бог – судеб вершитель –
Взор на Россию устремил,
Царь Александр Освободитель
Рабов на волю отпустил.

Не так давно, всего сто сорок
С излишком лет не стало бар.
Тогда ещё силён и зорок
Был прадед мой, кузнец Захар.

Раскрепощённому народу
Житьё – совсем не благодать,
Хоть дали мужику свободу,
Но землю позабыли дать.

И снова он нуждою связан,
Едва опомнился – ан глядь! –
Теперь стал временно обязан
За деньги землю выкупать…

Итак, крестьянин бедный, сирый,
К земле придавленный бедой,
Живёт в ладу с общиной, миром,
Порукой связан круговой,

Порой питается мякиной,
Корою, что даёт сосна,
Привязан к миру пуповиной,
А на миру и смерть красна,

Все мысли – в поле, огороде,
Хлеб, урожай – его удел,
И раз в три года происходит
Земли подушный передел.

Земля тощала и скудела,
Хороший урожай – сам-пять,
Душа страдальца не хотела
Ей плодородие поднять.

Легко понять – к чему заботы,
Коль завтра – новый передел
И вновь, который раз по счету,
Уйдёт к другому твой надел.

Все семьи были многодетны,
Тут возникал порочный круг:
Наделы узились заметно,
Хозяйство ж требовало рук.

Не знали люди, что такое
Демографический провал,
В умах у них тогда, похоже,
Вопрос такой не возникал.

Мой дед Владимир, хуторянин,
Жил по старинке, без затей,
Был православный христианин,
Поднял одиннадцать детей.

Другой мой дед, Иван, волжанин,
Он тоже землепашцем был,
Жил без несбыточных мечтаний
И шестерых детей взрастил.

Вот так и нам бы, в нашу пору,
Иметь по дюжине ребят,
Мы бы китайцам дали фору
Лет через, эдак, шестьдесят.

Но подступает век двадцатый,
Жизнь для крестьянина – не рай,
Солома серая над хатой,
Ничтожно низкий урожай,

В хозяйстве  кляча-лошадёнка
Работа – дело жизни всей,
Рабочих рук – мужик да жёнка,
И куча маленьких детей.

В надежде, что страна поскачет
Вперёд как конь лихой, в карьер,
Царём однажды был назначен
Столыпин, будущий Премьер.

И обещал он, как мессия,
Избавить общество от бед,
Создав Великую Россию
Всего за два десятка лет.

Умелому и карты в руки,
Он земледельца захотел
Спасти от круговой поруки,
Пресечь земельный передел.

Столыпин, разумом упорный,
Что мы отметить в нём должны,
Провёл земельную реформу
Как ключевую для страны.

Чтобы избавить от рутины
И мужику свободу дать,
Позволил выйти из общины
И землю в собственность забрать,

А результат его деяний
И перемена на селе –
Возник свободный хуторянин,
Хозяин на своей земле.

Среди задумок очерёдных
Была ещё такая цель:
В России множество пригодных
Для земледелия земель:

Восток, сибирские равнины
Не знают, что такое плуг,
Поля Даурии пустынны,
Страдают без мужицких рук.

Решил Премьер крестьян избавить
От безземелия оков,
В Сибирь, Даурию направить
Малоземельных мужиков

И на простор полей свободных
Из старых среднерусских сёл
Переселенье масс народных
Организованно провёл.

Итог трудов его немалый,
Не зря потрачена казна:
В стране спокойствие настало
И вырос намолот зерна.

Грядущее покрыто мраком
И что бы стало со страной
Лет эдак через двадцать с гаком,
Прошла она бы путь иной,

Какой – теперь никто не знает,
Там неизвестности покров…
Но в Пётр Аркадьича стреляет
В театре Мордехай Богров…

Средь канонады, стонов, гула,
Суровых перемен полна,
По всей Европе полыхнула
Большая новая война

За непонятную химеру,
Как на заклание быков,
За самодержца, Русь и Веру
Послали биться мужиков.

Три года длилися сраженья,
Но к окончанью февраля
В России лопнуло терпенье,
Страна отринула царя,

А в октябре, с приходом к власти
Незнамых преж большевиков,
Случились новые напасти
У безответных мужиков.

От голода куда деваться -
В амбарах даже нет мышей, –
У власти ж надо удержаться,
Пока не выгнали взашей.

Поняв – пока они при силе,
Пока владыкой - их рука,
Весь хлеб правители решили
Задаром брать у мужика.

Без сожаленья и пощады
В своём грабительском пылу
Селян припасы продотряды
Все выгребали под метлу.

Не только протори, убытки,
Крестьян ждал смертный приговор –
Бедняг, ограбленных  до нитки,
Теперь губил голодомор.

Покорно ждать уничтоженья
Не стало вскоре дураков,
И поднималось возмущенье
Покорных прежде мужиков.

Вставали целые селенья,
Единодушно, все подряд,
Коль поступало извещенье, 
Что приближался продотряд.

А власти щедро применяли
И обещанья, и обман,
Армейской силой усмиряли
Непокорившихся крестьян.

По сохранившимся рассказам,
Как серых хищников-волков,
Травили беспощадно газом
Тамбовских бедных мужиков.

В стране тамбовщина пылала,
Везде брожения, и вот
Вдруг слово армия сказала –
Кронштадт восстал, Балтийский флот.

Ещё чуть-чуть, казалось, малость –
И вся поднимется земля…
Тут диктатура испугалась
Остаться вовсе без руля

И впопыхах, красивым жестом
(Была б причина невдомёк),
Той продразвёрстки прежней вместо
Ввела единый продналог.

Теперь крестьянину привольней,
Пал продразвёрстки тяжкий пресс,
Он, переменами довольный,
Блюдёт свой личный интерес,

И, став почти что вольной птицей,
Прилежно трудится, когда
Он может сам распорядиться
Плодами своего труда.

А вот с тех пор в порыве страсти
И всемогущее чека,
И все теперешние власти
За то не любят мужика,

Что он не гнёт крутую выю,
Привольным воздухом дыша,
И что плодит буржуазию
Его свободная душа.

Но время шло. Утихла смута.
Установилась крепко власть,
И вновь решительно и круто
Она за пахаря взялась,

Чтоб вскоре стала из России
Индустриальная страна,
Нужны запасы золотые,
То бишь богатая казна.

Насчёт казны-то у Советов
В то время был большой изъян:
Её совсем считай что нету…
Решили обобрать крестьян.

А чтоб опять войны открытой,
Разлада, смут не получить,
Проделать дело шито-крыто,
Крестьян решили расслоить.

Чтоб упредить в грядущем беды,
Заткнуть широким массам рты,
В деревне создали комбеды,
Иль комитеты бедноты.

Повсюду главными назначив
Нерасторопных бедняков,
Крестьян богатых – раскулачив
Как мироедов - кулаков

Теперь комбеды и Советы
По сёлам ищут кулаков
И вдаль увозят неодетых,
В том, в чем застали, мужиков…

И вот крестьянин как в тумане,
Обида, горечь жгут нутро,
А комитетчики дуванят
Его нехитрое добро.

Их оставляли в чистом поле,
В просторах тундры и в лесах,
В спецпоселениях, в неволе,
В глухом отчаянье, в слезах.

А тех грабительских «законов»
Печальный результат таков:
Не счесть уж, сколько миллионов
Погибло лучших мужиков.

Мой дед Владимир как-то летом
Был арестован как кулак,
С тех пор безвестно сгинул где-то,
До се неясно, где и как.

В преддверье к горестным тридцатым
Годам  правительством страны,
Вдобавок к остальным утратам,
Земли крестьяне лишены.

Вовсю используя угрозы,
Посулы, силу и обман,
Сгоняли табором в колхозы
Непонимающих крестьян.

Хватился пахарь, да уж поздно:
Ещё вчера была своя,
Но стала с этих пор колхозной
Его кормилица – земля.

Однако в корне был неверен
Крутой политики замес:
У мужика опять утерян
К земле особый интерес.

Как ни стараешься весною,
Судьба итогов решена –
Весь хлеб недрогнувшей рукою
Власть выгребает до зерна.

А что трудяге достаётся?
Получит в результате грош,
Поскольку мало остаётся,
На то с семьёй не проживёшь.

Как жить семье, коли мужчина
Получит за работу в день
Пшеницы пополам с мякиной
По двести грамм на трудодень?

Живут доходом с огорода,
Работают жена и сам,
Ему оставлена свобода
Опять трудиться по ночам.

Мужик как грешник в преисподней,
И снова шею жмёт хомут,
Поносным именем «колхозник»
Теперь крестьянина зовут.

Чтоб не сбежал куда подале,
На что он стал всегда готов,
То горемыкам всем не дали 
Советских красных паспортов.

Расклад, знакомый нам до жути:
Колхозник стал «невыездной»,
Теперь по форме и по сути –
Советский новый крепостной…

Вдруг словно молния блеснула –
И неподъёмна и трудна,
Опять Россию всколыхнула
Нежданно новая война,

И за четыре долгих года,
Все силы вычерпав до дна
У разорённого народа,
Победой кончилась она.

Мужик надеялся: в награду,
Лицом к нему поворотясь,
За годы злой кровавой страды
Отменит строй колхозный власть.

Я помню сам, ещё ребёнком,
Как два почтенных старика,
Казалось им, намёком тонким,
Пытали у политрука,

Сев на пожарище на груду
Из битых кирпичей, угля:
«Неужто вновь колхозы будут,
Такого горя опосля?»

Но это были только грёзы,
И власти всюду начеку:
Понятно, упразднять колхозы
Никто не думал наверху.

Там совершенно не шутили,
Нисколько не боясь греха,
Лишь крепче гайки закрутили
На положенье мужика.

Теперь колхозник за подворье
Обязан выплатить налог:
Сдать молоко, себе на горе,
У малышей урвав глоток,

Копить копейки ежегодно,
Чтобы отдать другую мзду –
За каждый кустик в огороде,
Или за яблоню в саду.

Понятно, всем несладко было,
Жизнь при разрухе нелегка,
Но всех сильнее подкосила
Она беднягу мужика.

Однажды утром, на базаре,
Чертами тонкий, как Исус,
С блестящим взором, как в угаре,
Мне сельский житель-белорус,

Сказав: «Отсунься, парень, трошки,
Здесь кто-то порассыпал соль,-
Сложил корявые ладошки,-
Я соберу её, позволь…»

Сутулый, к жизни безразличный,
С глубокой складкой на челе,
Он представлял пример типичный
«Счастливой» жизни на селе.

Задавленный «заботой» власти,
Колхозник, похватав ребят,
Предпочитал бежать от «счастья»
Долой, куда глаза глядят.

Крестьянин с духом собирался,
Бросал хозяйство, бос и наг,
На «стройки века» вербовался,
В непредсказуемость, в барак.

Для молодёжи - кто решится -
Путь на свободу очень прост,
Они могли не воротиться
Домой из армии, в колхоз,

Идти подсобником на стройку,
Иль специальность получить,
Облюбовав в бараке койку,
Свободной долею зажить…

Жизнь у колхозника сердита,
Не жизнь, сплошная маята,
Но, наконец, Хрущёв Никита
Вернул крестьянам паспорта.

Он понимать деревню начал,
Видать, по доброте своей,
И даже пенсию назначил,
Двенадцать, помнится, рублей.

К тому ж с крестьян налоги сняли
За те же сад и огород,
Уже тюрьмою не карали
За то, что колос подберёт.

Казалось бы, живи богато
И не тужи, такой-сякой…
Но деревенская зарплата
В два раза ниже городской.

Почуял пустоту в кармане,
Прикинул всё туда-сюда
И потянулся наш крестьянин
За лучшей долей в города.

Как будто  царская опала,
Иль набежала горя тень –
Не сосчитаешь, сколько стало
Забытых, мёртвых деревень.

В проёмах окон ветер свищет,
Полы прогнили до земли,
А деревенские кладбища
Травой-дурманом поросли…

Жизнь шла дорогой проторённой,
Пустело русское село,
Без перемен, в дремоте сонной,
Считай, уж двадцать лет прошло.

Дела – сплошная показуха,
Ослаблен производства тыл,
Застой, стагнация, разруха –
В России кризис наступил.

Всё сразу стало дефицитом,
От колбасы и до иглы,
Товар от общества укрытым,
Торговля шла из-под полы.

Вначале понадеясь бойко
И на ходу исправить крах,
Власть объявила перестройку
И ускорение в делах,

Но в деле с самого начала
Пошёл нежданный поворот –
Вся перестройка буксовала
И не продвинулась вперёд.

Тогда решили справить тризну
По коммунизму и опять
Идти назад, к капитализму,
Всё в руки частные отдать…

Но это всё для высшей цели, 
Она от массы далека,
А чем является на деле
Капитализм для мужика?

Распались в большинстве колхозы,
Не проявив уменье, прыть,
Не выдержав жестокой прозы,
И приказали долго жить.

Теперь крестьянам дали землю,
Причём оплаты – ни гроша,
Но только больше не приемлет
Её мужицкая душа,

Не ляжет за неё костями,
Пропал тот кровный интерес,
Её не обживёшь руками,
Уж далеко ушёл прогресс.

Зарплаты он не получает,
Доходов никаких, и вот
Семью бедняги выручает
Всё тот же верный огород.

И, предположим, если даже
Мужик в хозяйствишке худом
Найдёт излишек для продажи,
Добытый потом и трудом,

То весь доход его мгновенно
Удавит, как потехи для,
Неравноценного обмена
Тугая жёсткая петля.

И как держать такое стадо,
Коль, на несчастье мужика,
Отдать за литр бензина надо
Четыре литра молока?

Вальяжный, как хозяин-купчик,
Сведя доходы до нуля,
За килограмм картошки скупщик
Даёт всего лишь два рубля.

Тут мужику достались крошки,
Всё словно в зеркале кривом.
А ту же самую картошку
Вы покупаете почём?

Беда другая подступила –
От безразличья и тоски
Жизнь к пьянству их поворотила –
Спиваться стали мужики.

Пьют всё, что булькает и льётся,
Весь суррогат недорогой,
А в заключение поётся
Им со святыми упокой.

Чему дивиться: мелкой сетью,
Порой переходя в террор,
Средь мужиков почти столетье
Шёл принудительный отбор.

Не перечесть их, сильных, вольных
И представлявших соль земли,
Открыто властью недовольных,
Что на Тамбовщине легли,

В годах тридцатых работящих,
Живых, смекалистых в делах,
Хозяев лучших, настоящих
На смерть отправили в ГУЛАГ,

Нет тех, что милости не ждали
И за прошедшие года,
На всё махнув рукой, бежали
За лучшей долей в города.

Теперь прикиньте, кто остался,
В забытых деревнях живёт
И поневоле б не спивался?
А, впрочем, кто у нас не пьёт…

На этом я, пожалуй, кончу.
Устала слабая рука,
Да, впрочем, и не знаю нонче
Дальнейшей доли мужика,

А только лишь могу предвидеть,
По опыту прошедших лет,
Что шансов  лучшее увидеть
У мужика в грядущем нет,

Ни по каким дорогам тайным
Ему до счастья не дойти,
И что опять он будет крайним
На тяжком жизненном пути.
         Февраль – август 2007 г.