Фотография

Фотография

1

128. Вызов. Обожаю домофоны!
- Слушаю!
- Здравствуйте, свои-и!
Рывок, дверь на себя, первый, второй этаж…Наконец-то! Руки не чувствуют. А она все такая же милая и приветливая… Такая знакомая по-домашнему и такая необходимая. А теперь…теперь у нас еще и новый долгожданный житель, и тоже встречает! Милый смешной щен.
- Здравствуйте!
- Ну, наконец-то!
Меня не было в Царском  целых три месяца.
Радостно, искренне шагаю навстречу, вверяя и вручая себя этому человеку, крепко обнимаю эту женщину. Глубокий вдох, замираю. Не та…
- Ну, теперь все в порядке, я дома!
- Давай, раздевайся бегом, чай горячий.
Да, горячий чай не помешает, с двенадцати болтаюсь на перроне, на Витебском нет электричек. Полтора часа в сером весеннем Петербурге. Конечно замерз, но было забавно: от ощущения холода, совсем как мираж, передо мной возникала ты в своем совершенно плюшевом, утопающе нежном халате. В тот последний вечер было особенно жарко, я уезжал, в голове стучало одно: еще раз,  последний раз обнять и…пора! Упорно тяну время, в очередной последний раз привлекаю тебя к себе, ощущая жар и аромат твоего тела под теплым халатом.
….и я приветствую в тебе бога, обнимающего меня.
Двенадцать. На перроне никого. Голуби. Стою у края платформы, смотрю в сторону Петербурга, и понимаю, что ничего не жду. Смотрю и вижу другой город и улицы…одну, последнюю перед отъездом. Сквозь Петербург…родной, ненасытно дождливый Петербург. За что такая награда?
Как странно не замечать этот обжигающий весенний холод, когда  ты согреваешь леденящим жаром.
На кухне совсем светло. Пошел снег.
- Я жду тебя с двенадцати, почему так долго? Неужели нет электричек?!
- Угу, - киваю я – нет, ни одной! Витебский отдыхает!
- Какой кошмар! Это же почти два часа прошло!
- Да ничего страшного - улыбаюсь я.
- Да, похоже, что ничего страшного. - задержав на мне внимательный взгляд, добавила - Похоже тебе даже понравилось!
- Ага, почти! - совсем радостно отвечаю я, отнимая у щенка тапок.
Быстро допиваю чай, бутерброды, отмечая про себя: там был кофе..
Когда с тобой на дальнем расстоянии..
-    Ну что, теперь за учебу?
- Да, надо месяц поучиться, а в мае уже сессия, а там – лето!
- Ну, ты даешь, совсем же мало!
- Да, мало! Времени у меня совсем мало...Ладно, пойду разбираться.
Бросаю взгляд в окно…Пушкин, а не город Пушкина. Как быстро, как странно.. Какой снег в апреле?!
Открываю дверь и останавливаюсь на пороге. Комната.
Книжный шкаф, плакаты Митяева, портреты Саши Пушкина и Натали, соединенные кольцом и медальоном, а под ними  мой питерский дагерротип, письменный стол и  книги, книги, книги…
Эта комната наполнена всем,  напоминает о многом и о многих. В последний раз, во время тех самых дагеротипов, я так и не позволил здесь предать себя..
Ты не знаешь, как я жил, а я не хочу вспоминать. Этот город люблю за чистоту и светлость, не обремененность совести, памяти…Были ошибки, но город не тот.
Теперь странно ощущаю себя здесь… Что-то изменилось после отъезда… Роза, фикус, декабрист, фотографии – все на месте. Фотографии…чего-то не хватает. Все такое отстраненное. Похоже я больше к этому не имею никакого отношения...И вместе с тем вроде бы такое знакомое…Вроде бы, если не считать то, что незнакомым оказался я.
Приехали! Четвертый год учебы.
Смотрю на время. Все, пора. Я опять опаздываю. Сколько можно?! Последнее время это случается все чаще и скоро воплотится нормой… Да что же это со мной такое?!
- До вечера, ***

Закрывая дверь, осматриваю еще раз комнату, воскрешая в памяти себя и два беспечных года, прожитых здесь и почти мною забытых.
- Ах, вот что! Не забыть бы.
Взгляд останавливает песчаный пляж, залитый солнцем лета девятого класса, где-то там, на берегу озера, в сосновом бору. Дружба на память. В рамке. На столе.
-Пора. И хватит об этом.

И вот передо мной дорога размышлений длинною в десять минут до универа.
Поразительно! Какая внезапность ситуации! Какой подготовленный экспромт…подготовленный ожиданием встречи во все четыре года, пропущенные мной и фактически тобой сформулированный…И не знаю я, как мое слово отзовется. Какой промах!…Замрите, ангелы, я вовсе не играю. И чувствую, что все это грозит сантиментами в полном отсутствии самоконтроля. Пусть. Жизнью станет.
Ничем не обосновано, ничем не предопределено в настоящем, но прошлым, несомненно. Да, непременное чувство, сложившееся из взаимности бесчувствия и выношенности отношений с моей стороны, а с твоей – полным отсутствием аннотации к прошлому, в котором, знаю, нашлось сомнение, тяжесть и боль. Лучший способ, лучшего альянса нет, чтобы прийти к всеобщей катастрофе и окончательному разочарованию.
…поздравляю себя с этой ранней находкой, с тобою.

…Так, расписание. 315 аудитория. Синтаксис. Филолог.
- Привет! Твои лекции у Цезаря, меня сегодня не будет, работа, Прону привет!…Такой красивый и загадочный!
- Одуван! Ты как всегда! Когда учиться будешь?
- А сам? - откуда-то уже издалека.
И внезапно передо мной:
- Свободный художник, здравствуйте! Где Вы пропадали?! Вас явно не хватало!
   О, как мы похожи! Узнаю себя.
Ухмыляюсь и явно не сопротивляюсь очередной дружеской тираде с интонацией ревности. С интересом жду, что будет дальше.
- Ты чего такой загадочный? Боже, какой образ! - отстраняясь от меня на шаг, поправляет на мне белый длинный шарф, открывая на правой стороне Николаевский орден.
- Какая кепка! В такой кепке только любить…- уже задумчиво печально произносит она, снимая ее с меня, рука же скользит по моей щеке  чуть задерживаясь.
- Кому повезло?
- Я думаю мне больше. 100 : 1 , что я выиграл…за нее!
- Что ж, достойно!
- Ладно, я пришел сказать, что сегодня меня не будет.
- Да, ну! Нам вас, поэтов, не понять! Вали! Не забудь, завтра к первой, и захвати с собой Маркеса!
- Идет. Ну, все, до «пнд»! – явно веселюсь я.
- Что значит, «до пнд»?! ДО ЗАВТРА! Чао, дуэлянт! Нет, ну надо, в белых перчатках! Достреляешься!
И сколько всего такого! Да-вай отсюда!

Ее страсть одна - молодой филолог. И что с этим? Не верить ей ты не можешь, а верить тем более. Теперь это все ее, особенно кепка, но есть одна тонкость: когда будешь мерить, козырек обязательно назад должен – целоваться классно!
- Ненавижу! – Говорим  вслух одновременно, и улыбаясь.
…И все обожгло, так близко были ее глаза…и мой взгляд поверх очков.
Миг и почти…
Нет. Резко и вдруг отходит к окну и уже о чем-то другом. Тогда не понял ее, ребенок!
Вот и вся дорога размышлений длинною в  десять минут от…

Дремлет Царское село.
Может быть сегодня? Нет, сегодня это невозможно. Но тогда завтра обязательно. Комната, сигареты, простыни, и никогда больше не уезжать, разве только вместе.
Я вспоминал. Тогда за окном темнело, и свет лампы в изголовье ложился на ее волосы, и шею, и плечи. Я подошел и поцеловал ее, отведя ее руку с книгой в сторону. Голова откинулась на подушку. Я целовал шею и плечи. Голова кружилась, так сильно я ее любил.
Она поедет. Сейчас я уже знал, что она поедет.
Когда мы поедем? – думал я, меняя фотографию в рамке, лето на лето. – Вот об этом можно было подумать.
Стало совсем темно. Я лежал и думал, куда мы поедем. Много было разных мест…
2
А за окном был май.
Вечерние лучи, путаясь в своем золоте, в листьях молодого фикуса и розы, скатертью украшали стол и ее фотографию. Ложились тени.
Что-то было в ней знакомое от юности. Знакомые черты прошлого, за давностью лет и бед которого уже не спасти… Она напоминала ему Лерика. За это вековое возвращение он был ей бесконечно благодарен.
…И все же, - он недоумевал, - откуда она здесь?..

Так, в полном одиночестве, он долго, задумчиво смотрел на фотографию. Смотрел спокойно и в глаза. Думал ли он, как он сможет прожить без этих глаз, что так недавно были еще с ним, и чей беспокойный взгляд он так и не смог вернуть? И эти руки, он помнит, играли по его телу еще так недавно. Как же ему быть без этих сильных рук, что так безнадежно страстно сжимали руки его? И что с того, что эти руки старше?! Его это не волновало. Этот вопрос почему-то всегда возникал у других. Он просто выбрал это.
А фотография та самая, которую он знал и любил давно. Чуть подумав, он протянул руку к рамке. Да, это она. Вынимая снимок, он точно знал, что на обороте найдет ту самую надпись. Так называла его только она.
«И ожидание любви сильнее…» - пророческим эхом звучало внутри него. Раз за разом, и звучало стихотворением.
От ее фотографии светло и тихо. Такой же образ хранила и его память. И он точно знал, что это совсем не Гумилев и не Пастернак. Может быть Блок и Есенин, несомненно Северянин, в чем-то поздний Левитанский, а где-то тихая лирика Рубцова  – вот и все, что он знал о ней.
- И все же, - он очнулся – кто поменял в рамке фотографию?!
И тут он заметил револьвер и спортивную сумку. Что-то смертельно больно резануло внутри, он похолодел. Все встало на свои места.
- Так… значит он уже приехал. В этот раз он все же  вернулся с ней.

P.S.
Впервые с тобой и впервые без тебя…

Все, что ему необходимо, было здесь, в комнате. Это ее фотография и его револьвер.