Авгуру

И лето наконец-то наступило. Он должен был вернуться летом. И он вернулся. Он вернулся этим летом. Вернулся с самого его начала, а не в конце, как когда-то уехал. Тогда, казалось, навсегда. Но это ей только казалось. Он знал другое, а она просто его не расслышала.
Светило яркое июльское солнце, и лето было в мягком разгаре. Птицы и человечество после полуденного зноя прохлаждались в заступающем летнем вечере. День уже прошел, наступала самая мягкая и приятная пора, было почти 5 часов. Он стоял с ней около своего дома и подъезда, под летними шумящими березами, которые он любил, и разговаривал с отцом после поездки. Он только что вернулся, поезд из Петербурга прибыл во время. Удивительного в этом не было, он приехал, это был обычный рейс необычного в этот раз поезда «Юность», который и привез его в родной город. С отцом они разговаривали недолго – обычный разговор после дороги. После, не спеша поднялись к нему. Вот тогда-то он ей и сказал то, чего она не расслышала. После знойного дня на кухне было жарко, по обыкновению она  пила чай, а он кофе; окно было открыто, и со двора доносился шум: шумела листва и резвящиеся дети, с которыми вышли подышать начинающейся предвечерней летней прохладой и их родители. Лето шумело. Наверное, поэтому она не расслышала его слов, он сказал это спокойно и как-то между прочим. Может оттого было это сказано тихо, и она не расслышала его. Окно было открыто, летний вечерний шум двора залетал на кухню…
И вот оно – лето! Он спешил, он очень спешил! Безумно рвались его душа и мысли туда, где он так давно не был и, между тем, был всегда. Да, да, всегда! Он, наконец, свободен. Вот только сейчас он понял, что не дышал полной грудью уже второе лето, и вот, в конец задыхаясь, он понял, что если еще одно – его не станет и еще кто-то не станет вместе с ним. Сейчас кого благодарить он не знал, но был счастлив и наконец-то свободен от невозможности быть там, где всегда был ранее и что любил навсегда. Счастливый, счастливый он был! Но вот будет ли счастлива она – он сомневался. И оттого волнение все больше его захватывало, и чем ближе он подходил к заветному дому, тем сильнее стучало его сердце, и, казалось, вот немного, и он не сможет скрыть этого волнения. Вот и крыша дома уже видна, знакомая практически с детства, хотя он и не был никогда по-настоящему юн. Он взрослым когда-то пришел сюда, пришел навсегда. Интересно, а она поняла тогда это? Крыша… Да! Он улыбнулся, еще поворот, и – заветная калитка.
С тех пор немногое, но что-то и изменилось во внешнем облике двора, но в целом все осталось прежним. Он вошел. Все также, привычно вдруг, на него стремительно летел огромный радостный пес и сразу закружился вокруг гостя, как всегда, неистово прыгая, хотел достать лица и поздороваться уже по-настоящему. Помнит! И вот еще несколько трудных, громких минут, в которые будет больно стучать его сердце, в которые он сразу вспомнит и то, что он так легкомысленно и болезненно оставил когда-то. Вот сейчас все это вернется! Он все еще волнительно, и смущаясь внутри, улыбается и пытается отогнать пса, в шутку ругаясь на него.
Во дворе шумно. Она тоже здесь. Все здесь. Он опять в той же атмосфере, вокруг все такое родное и знакомое до боли, и они все здесь! Он дома – как молнией поражает его – хотя он точно знал, что именно за этим сюда и ехал! Да, да, и очень боялся этого не услышать. Он любил их, и они не знали, что он был благодарен им за эту любовь. Она смеялась и улыбалась так, когда наступает особый момент. Она особенно ему нравилась в эти минуты – он видел, что она рада и счастлива, и ничего больше ему было не надо. Вот только это.
Вскоре, после шумного момента встречи его псом, разговаривая о лете и предстоящем урожае, они прошли в сад. Её голос доносился то с одного, то с другого края небольшого летнего участка, где-то уже спрятались помидоры, которые он так любил и не имел ничего против их выращивания и всякий раз выказывал к ним интерес и уважение. Огурцы, которые также снискали его расположение, были чуть дальше, а земляника заняла здесь почти центральное место. Она весь сезон питала летним настроением этот дом, и поэтому перед ней он не мог устоять, впрочем, как и все остальные. Здесь, конечно, была и его любимая вишня, горох, и всякая всячина любого лета пребывала здесь. Он не торопился все это осмотреть. Именно прежде ему хотелось пройти в его любимый уголок сада. Там, под склонившимися яблоневыми ветками, стоял стол и широкая скамья, и где целый лес топинамбура создавал своей густой зеленью удивительный, мягкий уют, и к нему хотелось всякий раз прислониться. Он прочно отгораживал этот мир от соседней реальности. Там же росли и кустовые вишни, в дружной тесноте которых притаился его крыжовник, и где стояла уже старенькая, но очень милая на вид баня. Её удобному расположению он дивился всякий раз, и вот, удобно между всем этим, было выложено им место для костра. Да, это была отличная летняя комната, которую создавал он с такой любовью и желанием! Которую создавал он с ней, для неё, для них всех! И вот, тщательно и придирчиво все осмотрев, он остался очень доволен и по-детски рад и счастлив. Все было в порядке: отзимовавшие листья убраны после весны, скамья поправлена, стол убран чистой всё такой же клеёнчатой скатертью, зеленый забор приведен в порядок, поправлены кирпичи костровища, в котором уже лежали приготовленные сухие ветки. Все было в полном порядке, и больше оттого, как он почувствовал, что они знают, как трепетно он относится к этому летнему кабинету. Он тихо улыбнулся. Теперь можно не торопясь познакомиться и осмотреть все остальное.
День прошел шумно и радостно. Приближался вечер. Летом самое любимое и долгожданное им время. Торопиться не хотелось, да и некуда. Впереди летняя ночь. Все размеренно, чинно и радостно одновременно готовились к вечернему чаю и ужину. Во всем вокруг царила праздничность и легкость. Праздничная была листва над столом, солнце уходило в закат, одевая небо и землю в теплые тона загара, кругом была разлита летняя благодать и благость уходящего дня.
Чай и стол готовили дружно и весело. Это был еще один из самых приятных моментов летнего чаепития. Кто-то был дома и шустро орудовал на кухне, поднося то одно, то другое, и ставил на подоконник. Окно было раскрыто, они по очереди подходили и неторопливо забирали то столовые приборы, то вечерние сласти, то различные подставочки и полотенца. Это очень интересно! Всякий раз, когда подходишь вновь к  открытому окну, хочется взять самое главное и необходимое, как тебе кажется! Например, сейчас это сахарница и блюдца, а вот салфетки и чайные ложечки можно оставить до следующего раза! И почему тебе так кажется – Бог его знает! А вот в следующий заход может оказаться, что это уже прихватили и отнесли, а если нет, то теперь они принимали первостепенную важность  и, казалось, что без них будет ну совсем никак, и их непременно нужно отнести сейчас!
Вся эта волшебная процедура занимала минут десять. Они ходили, переговаривались, подшучивая друг над другом, когда встречались, иногда перекликались, если были на расстоянии, и нужно было узнать, там ли уже конфетница или всем ли хватает чашек. Если кто-то подходил к окну и там ничего не обнаруживал, то начинали вместе поторапливать размеренных «господ» на кухне. Сигналом того, что все готово, и необходимое уже находится на столе, было появление чайника и заварочного чайничка. Первый, большой и серьезный, несли особенно осторожно и аккуратно. Хоть вечер и был теплым, а жар и огонь чайника все же ощущался рукой – от этого воздух вокруг казался прохладнее, а рука уже улавливала мягкое, ровное тепло, и шаг от этого невольно замедлялся, давая продлить это приятное ощущение. И ощущение этого тепла отвлекало от всего вокруг, и ты уже совершенно не помнишь, как ты дошел от раскрытого в лето окна, через крыльцо, а после через внутреннюю калитку, по тропинке к раскидистой старой яблоне  в летнем вечере и уже накрытому столу.
Следующий момент, который ему очень нравился – это когда она мерно и, как ему казалось, торжественно разливала уже совсем готовый чай, предварительно его «поженив». Чашки наполнялись великолепным, сначала тонким и легким, потом уже глубоким и бархатистым, душистым цветом какого-то удивительно особенного чая. Там всегда был особый чай, и потому был изумительно хорош. В такие вечера он никогда не пил кофе, хотя пил его всегда.
И они были вместе: он, она и они. Все, кого он любил.
Чай густо дымился в чашках, постепенно становилось прохладно. Они тепло беседовали за терпким вечерним чаем о том, как прошел день, что-то вспоминали, кто-то рассказывал истории. Вообще, много всего было, что он не знал. Он прямо слушал, задавал вопросы, удивлялся и внутри поражался, как же ему хорошо и интересно здесь, за этим столом, с ними, с ней, с той самой родной. Как же плохо, тоскливо и порой одиноко было без этого! Он скучал. Как бы ни нравилось кому-то, он скучал и ничего не мог с собой поделать. Его тянуло домой, сюда. Казалось, там, тогда, он бежал от скуки, здесь же он никогда не знал этого. Никогда. Здесь всегда было по-другому: здесь жили другие люди, яркие и умные – да, да, он теперь это точно знал, хотя не было и вопроса в этом убеждаться специально. А еще, какая-то особая духовная тонкость и чуткость жила в ней, в этом доме, во всех них. Здесь не умели и не хотели врать, здесь любили солнце и упругий теплый ветер, любили море и стук колес зеленого поезда, любили лес и полевые цветы, любили высокий уверенный полет птиц – один из них был авгуром. А еще, здесь любили одиночество и шумные вечера, когда дом был полон друзей и смеха, любили людей и свободу. Здесь читали нужные книги и учили бороться. Все это шумно, вдруг, неслось в голове и открылось явственно, в самый миг…
Случайный палый лист опустился на стол, задевая и как бы здороваясь с самым главным среди них. И уже размеренная беседа оживилась – движение природы и жизни.
Костер уже горит, и стало совсем темно вокруг и спокойно внутри этого светлого круга. Это время её голоса, песен и гитары. Эти песни – вся она, эти песни всегда с ним. Он тихо слушал, и что-то огромное зрело в его душе – этот голос удивительный, он поражал его тем, что именно так он видел и чувствовал все вокруг, видел мир, жизнь. Это было то, что никогда не меняется, это были его глаза, его руки, этот голос – был его шаг по жизни. То самое шестое чувство. Он никогда не говорил ей об этом. Не сказал и сейчас. А может быть и зря, может быть когда-нибудь будет поздно. Но он не верил в это и был абсолютно прав, ибо каждый был частью другого – а здесь совсем другие закономерности.
Впереди была чистая летняя ночь и целое лето. Впереди – жизнь.