Пиджак

Это была процедура очень знакомая, в особенности, дачникам; те вещи, которые "убедили" своих хозяев в своей ненужности, отлежав или отвисев положенные сроки в шкафах, упаковывались, наконец, в большие картонные коробки или старые чемоданы и вывозились на дачу. А далее, всё повторялось: при очередном наведении порядка в дачных комодах и ящиках, хозяева уже не испытывали терзающих душу угрызений совести перед тем, как отправить что-либо из вещей или обуви в печку, а то и на свалку. Правда, бывали случаи, приходилось кое-что донашивать - из особенно любимого. Сортировка касалась также мебели, посуды и прочего скарба.

Марина протёрла полки серванта  от пыли и взялась за разборку большой, выпирающей по бокам, картонной коробки с вещами, которую постоянно переносили с места на место, так как мешала она в любом углу, где бы ни обретала своё, казалось, постоянное место. Зимнему пальто из искусственного меха, нескромно называемому - шубой, предстояло отвисеться в шкафу, расположенному подальше от глаз, на мансарде. Серебристого цвета, объёмная, синтетического наполнения куртка младшего сына была почти неношеной. Он покупал её, когда ездил кататься на лыжах в Словакию, года три-четыре назад, а теперь она оказалась никчёмной, главным образом из-за того, что занимала чуть ли не треть от общего пространства в шкафу. Наверное, какой-нибудь мальчуган из семьи скромного достатка был бы рад такой вещи но, если предлагать кому-то конкретному, то таких ребят среди знакомых – не было, а просто оставить на скамейке у подъезда - жалко. Марина повесила её в шкаф на неопределённый срок, авось ещё и пригодится.

На самом дне коробки лежал свёрток, что-то завернутое в простыню. Марина силилась вспомнить: что же она могла так упаковать? Развернула и увидела пиджак отца со всеми орденами и медалями, которыми он был награждён за участие в боевых сражениях во время Великой Отечественной войны. В горле запершило. Преодолеть трудность первого вздоха оказалось непросто. Только после того, как хлынули слёзы, удалось немного выровнять дыхание. Поток мыслей, воспоминаний, чувств, из них, более всего – горечь сожаления, рушили и сметали на своем пути спокойное, умиротворённое настроение, которое всегда бывает на даче от положительных эмоций, вызванных видом и запахом цветов, созревающих ягод, овощей, плодов и прочих приятных удовольствий, знакомых любителям дачных хлопот и редкого отдыха.
«Как я могла?» - самый первый вопрос возник к себе самой, к своей совести и дочерней памяти. Как мог пиджак любимого папы-папочки оказаться в числе вещей, предназначенных для вывоза из дома? Могло ли случиться так, что за десятилетний срок, прошедший со дня его смерти, притупились чувства порядочности, гордости и любви? Как можно было эту память отдалить от себя? Марина достала из коробки ещё один пиджак с орденскими планками, пришитыми на левой стороне к верхней кромке внутреннего кармана. Она отпорола их и положила в пакет, чтобы забрать с собой.

Когда возникла в её сердце острая потребность в любви? Да, кажется, после смерти родителей. Мамы нет уже два года. Родительская любовь, она всегда – безусловна, безоговорочна, она просто есть, и нет необходимости жить вопросами, сомнениями и страхом, что она куда-то исчезнет. Пока есть мама с папой, ты живёшь с неосознанным ощущением  спокойствия, защищённости, благодарности и той нескончаемой радости, которой всё время собираешься с ними поделиться, но, как правило, всегда бывает поздно и ты остаёшься с неудовлетворённым чувством сожаления и неоплаченного долга…

Вернувшись домой, Марина первым делом взялась за чистку и отпаривание пиджака. Привела его в порядок, повесила на вешалку и, прильнув лицом к лацкану, вдохнула знакомый запах, возвращающий её в детство и юность, когда все ещё были живы, молоды и, особенно, папа-шутник и защитник своей дочи перед мамой, частенько поругивающей её за мелкие, не слишком криминальные, провинности. Пиджак был повешен в шкаф, укрыт сверху чистой старенькой простынёй.
 
Поздно вечером, укладываясь спать, Марина почувствовала, что наконец-то наступило некоторое облегчение, а потом нахлынули другие мысли, за пределами сегодняшнего потрясения, наверное, не менее важные, но не такие явственные и будоражащие одинокую и совестливую душу…