23. Память. Предзимнее

Когда под сердце грусть упругими волнАми
накатывает так, что из-под ног земля,
я думать не могу о звездах, что над нами,
и даже о тебе, любимая моя.

От грусти ли моей иконной позолотой
покрыты лес и дол,
                последний ли каприз
природы виноват,
              иль я вконец измотан?
Да вроде жил легко - попробуй разберись.

И мне, уже отцу, какой измерить меркой
военных верст накат, кровавый пот дорог.
Мне до сих пор кричит отец из Кенигсберга:
- Ты сделал все, что мог?
                Ты сделал все, что мог!

Я молча подойду к обрыву над рекою
и вздрогну,
словно здесь вершится Высший суд.
Вот-вот придет судья и свой вердикт раскроет,
и стражники меня к обрыву подтолкнут...

И вот уже идут вдоль берега крутого
все в черном,
            все мои семь неподкупных муз.
Я им назначил сбор -
                и музы держат слово.
Пришли.
Чтоб в небесах открыть предсмертный шлюз...

Но есть иной исход -
                пронзительней и резче.
Отмеренный мне век по дням перелистав,
над бездной наклонюсь.
Река еще трепещет.
Как вывернут ее мерцающий сустав!

Я чувствую нутром,
как в лед вмерзают звезды.
Вот подо льдом мелькнул любимой светлый лик.
Темнеют небеса. Безумством плотен воздух.
И страшно оттого,
                что плакать я отвык.