портрет

  На летние каникулы меня с  огромным чемоданом и нотной папкой отправили к бабушке и дедушке в Крым.   
  Какое счастье! Я  в поезде!За окном, как в кино,быстро сменяются  пейзажи, и  до ночи в  голове скопилась целая коллекция всевозможных картинок, которые двигались вместе с дрожащим вагоном, и каждая старалась найти своё место в моей ещё не переполненной памяти.
     Встретили меня тепло. Бабушка приготовила мои любимые караимские пирожки,которые я с удовольствием уплетала, запивая прозрачным куриным бульоном, пахнущим родным крымским домом, в котором прошло моё детство. Игра на пианино занимала только час, а всё остальное время я слонялась по дому в поиске какого-нибудь занятия. 
     Как-то раз я открыла верхний ящик дедушкиной тумбочки, внутри которой лежал надорванный пакет с чистыми листами  белой бумаги и коробка карандашей, от которых  пахло свежим  спиленным деревом. Мне разрешили перенести находку на большой обеденный стол. Закатив мягкую скатерть , я аккуратно разложила на столе новенькие канцелярские принадлежности, которые, по непонятной причине,  вызвали во мне вереницу новых, странно- волнующих чувств. Бережно вытащив  верхний лист бумаги, я начала рисовать. Первая линия получилась тонкой и прерывистой, как неотработанное  стакатто. Нехорошо, нужно сильнее нажать на карандаш. Я попробовала ещё раз. Грифель проделал бороздку в бумаге. Нет. Так можно и дырку продырявить. Нужно натренировать руку, чтоб она была нежной и гибкой, как при игре на пианино, чтобы пальцы  чувствовали карандаш и бумагу,как будто это клавиши. Но,как?Буду стараться. Следующая линия получилась уверенней и красивей.Вот это другое дело. Рука подчинилась карандашу, который, как будто, сам выделывал сложные сальто, создавая узоры из множества нитей, то тоненьких, как волосок, то широких и прямых, а то и мелких штрихов, бегущих и исчезающих в конце листа, как балерины, вспорхнувшие и улетевшие за кулисы. « Это, как играть этюды  Черни, чтобы разогреть руки», - подумала я.
    Через час  бумага из половины пакета была изрисована вдоль и поперек всякой ерундой, как охарактеризовал дедушка,плоды моих стараний.   
 Засыпая, я вновь увидела картинки  из поезда и решила, что завтра  непременно попробую их изобразить.
Утром мы с дедом куда-то ходили, что-то покупали, я  целых два часа играла на пианино, потом помогала бабушке по дому, но мысли  мои плутали по белым прожилкам   лабиринта,появившегося на бумаге, благодаря замысловатым переплетениям серых  карандашных линий..
  Старый  стол,с разбросанными на нём каляками,заштрихованными , как казалось , рукой двухлетнего ребёнка,гипнотизировал меня и притягивал к себе, как магнит. Я зажмурила глаза, и вдруг опять появилось  вчерашнее трепетное чувство, вроде ожидания чего-то, может, осуществления мечты. Со мной, бесспорно,  что-то происходило.
Я взяла чистый лист бумаги,  новый отточенный карандаш и спокойно, без вчерашней спешки сделала первый  набросок.
    На бумаге появились очертания местности, напоминаюшие ту, что хранилась в моей памяти.  Рука двигалась всё увереннее, как будто проигрывала по нотам давно знакомую фортепианную пьесу.
    В гостиную заглянул давний друг моего деда, удивлённо посмотрел на меня и, вдруг, подняв палец вверх, мгновенно исчез. Он вернулся через несколько минут, притащив огромный рулон плотной желтоватой бумаги, большую книгу и  коробку от конфет, в которой оказались железные кнопки с плоскими набалдашниками и толстые палочки чёрного угля.
   - Большому художнику  большие полотна,   - сказал он низким бархатным голосом и, весело подмигнув, принялся прикалывать развёрнутый рулон к стенке старого деревянного шкафа, когда-то  продырявленного  гвоздями и изъеденного шашелью. -  Вот тебе книжка, а вот и портрет, - он протянул мне книгу ; Война и мир; и  раскрыл первую  страницу. На ней была  отпечатана чёрно-белая фотография старика с  одухотворённым лицом и длинной седой бородой. –  Его изобразишь - поклон тебе низкий. Любимый он мною беспредельно. Память мне будет. А ты работай, работай! Не отвлекайся понапрасну!
      Старик ушёл, а я стала думать, как же мне осилить такую работу. Это ведь не этюды Черни и не фортепианные пьесы. Это настоящая симфония, в которой звучат все необходимые инструменты,  от самой нежной флейты до  фанфар, где точный взлёт дирижёрской палочки сделает произведение бессмертным, а случайный  - предаст забвению...
Но всё же я попробую нарисовать этот портрет.
       Пока я обо всём этом рассуждала, меня вновь посетило  то знакомое и,  уже  ставшее желанным, чувство. Я слышала о нём давно. Но только теперь, когда оно открылось мне,  я вправе  назвать его Музой. Ведь это Муза. Как странно. Муза. Музыка. Искусство оно живое, единое,  только выглядит каждый раз  по-новому. Как будто маску одевает. То в живопись превратится, то в музыку, то в балет или  поэзию. Но сущность его одна: вывернуть душу человека наизнанку, чтоб открытая была  для любой красоты, для любой печали и для горя и для радости и для бурного веселья.
     Я взяла уголь и подошла к шкафу. Рядом на стуле лежала раскрытая книга с портретом писателя. Собравшись духом, я сделала первый штрих. Начало фразы. Рука с углём побежала по бумаге вверх. Две октавы. По кругу и назад. Вниз. До самых басов. Закончен контур бюста. Глаза. Глаза тёмные. Смотрят исподлобья. Затушевать. Нет. На пол тона светлее. Ещё пол тона. Здесь сплошные полутона.  Какая музыка света. Тень скачками. Квартами. Квартами. По всей левой щеке. Углы губ опущены. По секунде с каждой стороны. Под усами. Вьющаяся борода. Спадает хроматической  гаммой. До самой груди. Седая. Пианиссимо. Свет растворяется. Осторожно. Еле прикасаться.  Левый край стереть рукой. Руки чёрные от угля. Неважно. Нежно поднялась на две терции вправо. Уголь ласкает бумагу. Как трели в верхнем регистре. Напряжение нарастает. Сильнее нажимаю на уголь. Крещендо. Чёрная тень за головой. Форте. Ещё бросок руки вправо. Линии быстрые. Чёткие. Нажать резко. Штрихи грубые.  Короткие. Энергичные. Фортиссимо. Заключительный аккорд. Конец. Уголь треснул и раскрошился. Руки опустились. Все!
    Обессиленная, я повалилась на диван. Долго смотрела на потолок, ничего не видя и ни о чём не думая. По всему телу разлилась нега. Нирвана. Ощущение невесомости. Ещё одно  новое, ни с чем несравнимое чувство. Не хочу упустить. Пусть длится вечно. Я, наверное, задремала... С трудом поднялась. С опаской глянула на шкаф. На меня  пристально смотрел мудрый седовласый старик и как будто беззвучно говорил:   –  Поздравляю! Сегодня ты познала  свой первый момент счастья.
        Я раскинула руки с желанием обнять весь мир, и вдруг услышала низкий мужской голос:;  Дерзай! Ищи! Твори!  И сбудутся мечты!
На пороге стоял симпатичный сосед и, радостно улыбаясь, тихо похлопывал в ладоши.