Сергiй Жадан поэма Ислам, перевод

твое утро начинается исламом,
бисером, вшитым в кожу женщин
золотом сумерек в тихих заводях помещений,
морожеными спинами рыб,
над которыми склоняется женщина,
буднями республики,
чайными разводами на топографических картах.
устанавливается теплая материковая погода,
пылающая над освобожденной территорией,
ислам небес,
ислам поливалок - 
запыхавшийся желтый ислам

ислам для тебя - эта страна под ногтями,
ток на стодесять вольт в спальных вагонах.
Родина залажала надолго и по-взрослому,
уже не отмыть эти лозунги, эти надписи и криптограммы
вот они - крепкие мужские руки,
пожелтевшие татуировки на крепких мужских торсах,
лозунги борьбы, следы коммунального ****ства

ислам  - тополиный пух, день конституции,
каждый раз оставлять это недосказанным,
оставайся, если уже вырос там, где ты есть.
всего лишь несколько вещей -
школьное приглушенное порно
выпуска девяносто первого года,
еврейские дома заселенные большевиками,
твои учителя не знают, чему тебя можно научить еще,
знания постепенно выветривается будто вино
оставляя только краситель алкоголя,
друзья, с которыми ты спал и которых ты любил
врезают новые замки

он захлебывается будто флаг на ветру,
под звуки глушилок,
под шепот ангелов устало колядующих,
подыгрывая себе на немецких губных гармониках,
этот подростковый ислам краденых стимуляторов,
холодный ислам браслетов, черный ислам заначек,
ислам нумерованных одеял, меченых копировальных машин
веселый ислам аммиака,
железный ислам
автобусных линий, ночных передатчиков призраков,
светлый
расторгнутый и спрессованный желчный ислам
непокоренный,фугасный

когда просыпается город в июле ночью
и первыми лезут на свет
кислотные расклеенные объявления,
жестокие и обученные
туберкулезник,
слышишь как солнце дрейфует в зеленом небе
слышишь как перебирает плавниками в ванной
ислам подкожных инъекций,
ислам закрытых переходов,
левобережный ислам побед?

с самого детства эта победа словно проказа,
словно растешь на заброшенном аэродроме,
сшивая комбинезоны из старых парашютов
и устанавливая к ключам пулеметную гильзу.
вот так родина одаривает правом на борьбу
лишь бы помнить с самого детства:

армия победителей грузится в эшелоны,
кто-то выбегает из вокзала,
процессия отправляется,
минуя сломанные демаркационные линии
эта победа пахнущая тяжелой офицерской обувью,
стигматы трофейного сифилиса,
пехота, которую они вычищают
языками мидий из окопов

армия победителей получает табак и афганку,
бойцы возвращаются на освобожденную территорию,
говоря "ну ни фига себе какую территорию мы освободили",
но победа смывается с фотопленок - 
так возвращаются дети в семьи, где их не любят,
в семьи, где о них не говорят, не вспоминают,
поскольку и вспоминать нечего

армия распадается,
разнося милитаризм
будто знание, чтобы уже ни использовать его,
ни забыть до смерти -
эта черная поэзия грусти,
желудочные болезни, тяжелая вагинальная любовь,
генеральский мундштук с терпким мужским привкусом

чтобы годы в каждом поколении
были как эти кишки набитые мягким украинским черноземом,
солдаты читающие поэзию в дерматиновых переплетах -
комиссарскую силлабо-тонику,
веселые улыбающиеся угро-финны,
когда они с ноги выбивали двери,
когда они улетали в небо,
и выводили армии из городов
будто буквы на бумаге,
будто нефть с белых тканей,
словно бесов из головы

все потому, что не можешь избавиться каких-то вещей,
наиболее сладкие и наиболее болезненные предметы -
именно из детства,
остается их победа и их лица,
всего лишь несколько предметов
на всю оставшуюся жизнь,
рвотный советский попс конца сороковых,
винил Орлеанского джаза
крошится как шоколад,
армия победителей грузится в свои эшелоны,
чтобы двигаться в восточном направлении,
чтобы потеряться в воздухе
не в состоянии когда-нибудь вернуться
на освобожденную ей
территорию

вот вам мороженая рыба под кожей,
вот тебе друзья детства, заёбанные независимостью.
каждый раз после еды
расчерчен плац под окнами начальной школы - 
мы вместе с тобой росли, мы даже пережили родину,
в которой родились,
возмужалые подростки, бритые мокрые виски,
гимнастические орудие в спортзалах,
запах столовых и детской одежды...
Помнишь эту радость -
срываться со сна среди утренней тишины,
подставлять себя под ледяной мартовский дождь,
узнавать друг друга в сумерках,
ведь мы вместе росли,
пытаясь все-таки вырасти,
чтобы однажды после еды
свалить из всех мастерских и спортзалов
совка

разве они могут вытравить все это из твоей души?
разве эти пожелтевшие эмблемы на теле твоем,
вязкая топография кожи -
это не до самой смерти?
неужели ты и вправду не помнишь начала?
цепкая пролетарская урла, дети распущенного комсомола,
и время вам не в радость ибо он обтекает вас как карпов
и цвет глаз для вас только метка
и каждый раз после еды вы задыхаетесь в коридорах столовых,
отрыгивая черным солодом родины

каждый раз после еды,
каждый раз каждого приступа,
каждого прикосновения тишины,
каждый раз
после еды, после начала,
после столкновения
и забвение
где-то на грани, когда детство уже отступает,
когда ты можешь забыть мое лицо,
черная метка похуизма,
черный флаг старых эстрадных рефренов
бьется на ветру на твоем дворе
и все винты на опорах мостов
срываются и летят в пустоту
и все небеса падают яблоками в твои ладони.
ты так и не выгнал желтый краситель безумства со своей крови,
ты так и не выдавил бисер рвущегося сквозь кожу,
ты так и не выучился - как они не просили -
дышать каждый раз
после их еды

не плачь, не плачь - начинается утро,
пух тополиный липнет к киноэкранам.
хроника сопротивления.
почему ты боишься постареть?
ведь мы вместе росли
это на наших пижамах проставлены штампы -
"сделано в Украине"

старость -  это всегда поражение,
это даже не потеря,
это скорее обладание тем, что быстро теряет стоимость.
степь бай степ, леса души тлеют и рушатся,
отбеливается полотно, прогибаются опоры мостов,
рвется вельвет на каркасе горячего сердца

старость как дезертир скрывается в подземке,
вшивается в кожу,
нашептывается молитвами

старый прихожанин попадает на аудиенцию к папе,
папа клинексом протирает зеленые контактные линзы,
у папы черные ободранные ногти от ухода за газоном,
папа говорит, что вся фишка в том,
что до суда еще надо дожить,
фишка в том, что ни я ни ты
не имеем никуда возвращаться,
нам остается старость и отчаяние под холодным небом
"Родина залажала, -  говорит папа -  вот в чем фишка

рыбы будут всплывать, чтобы увидеть солнце
бабочки прилетают, теряя сознание
покинутые мясники держат в руках
великие сердца животных.
всего лишь несколько вещей остаются нам
и их не станет больше или меньше" -
папа решительно хлопает себя по колену
и идет ухаживать газон...

между мной и тобой
остаются высокие зеленые кометы,
ангелы в серых арабских платках
сжигают флаги, бьют в барабаны
цветные Бруклинские ангелы, милые и уродливые существа
монотонно напевают, чтобы ты смог запомнить
музыку, что накладывалась на сетчатку
налетом ложилась на зубы,
грязью на одежду;
вечные истории психоделической борьбы,
когда на одном из концертов из зала вылетает тяжелая роза,
сваливается будто фугас на сцену,
шипом пробивая глаз флейтиста,
блок-флейта падает на пол,
и катится словно клетка с птицами
музыкантам под ноги,
флейтист вырывает розу,
кровь заливает лицо

лицо наполнено кровью и слезами из глаз,
глаз которые постоянно за тобой следят,
глаз старой безумной культуры.
солнце, которое дрейфует в июльских сумерках,
музыка, что начавшись однажды,
уже никогда не заканчивается

вот и теперь

"Буэнос диас пако" - 
Барбара выцарапывает желтым ключом на стенке лифта
Буэнос диас, музыки на сегодня больше не будет,
мы удачно выбрались, мы даже оплатили все коммунальные тарифы,
можешь врезать новые замки

Буэнос диас пако,
хорошего завтрака тебе дружище.
что нас может свести в этом мире -
зеленом как краснодарский чай?
воды зеленых год и листья зеленых трав,
тревожный ислам конституций,
солнце, которое дрейфует под кожей наших женщин

Буэнос диас пако,
увидимся в аду,
выгоревший Унибром детского фотоискусства
пусть тебе снятся душистые апельсины,
все твои полевые командиры
сильные и живучие, как комнатные растения

Лабаса вакарас пако,
твой дом - забитый травой и путеводителями
засыпает под зеленым небом.
"хорошее море - мертвое море" - 
говорит иисус и встает на волну,
в тихих заводях твоего сна
вступают
северокорейские регулярные войска

утро начинается прогнозом погоды,
они сами будто колеблются, насколько прогнозируемой
может быть их погода,
будто нашептывают: "посмотри,
вот тебе женщина входящего в дождь с одной стороны,
намереваясь выйти с другой,
эти вентиляторы
тяжелые птицы в ее комнате
все бы им чистить перья, свои перья
все бы им отрываться на случайных гостях,
на уставших прохожих в этом доме радости
вот тебе, держи -
ее дыхание
настоящее - то между губами и воздухом,
когда склоняясь над тобой
она закидывает за спину свой нательный крестик,
когда она рассматривает в зеркале свои беременности
словно старые гравюры
и вылавливает из чая куски лимона - 
языки желтых душ утопленников

солнце обваливается за материк
когда она утром полощет рот, потом выплевывает воду
вода щиплет кожу и как рыба,
ударяя хвостом по десне выпрыгивает наружу,
ангелы свивают за ночь гнездо в ее горле,
ангелы в сумерках сажают детям в сердца картофель
в надежде на хороший урожай,
может что-то вырастет на этом суглинке?

камень на камне - пустынный ислам,
безоблачная пора, лишь местами осадки
и эти места проминают нас,
нас минует все,
лишь несколько предметов
сохраняются как достояние, словно состояние,
чтобы
показать когда спросят:

"вот, господи, мои топографические карты,
вот планы всех моих наступлений,
все как ты и просил,
вот моя метрика, господи, все мои членские взносы,
все мои гильзы, все шрамы
весь бытовой триппер,
вот мои друзья успевшие состариться,
друзья, с которыми я спал и которых любил ,
вся украинская молодежь Христу

женщина, которая склоняется над водой,
вода, теплая музыка, ксероксный порошок,
рыбы будто звезды зависают в ней,
Иисус идет по минному полю словно по волнам,
рыбаки оставляют свои лодки

для тех кто выжил тут,
для тех кто в конце вышел из окружения
для тех кто не сдался режиму и коменданту общежития,
большая радость -

крутить заклеенные скотчем старые транзисторы,
выключать радио на программах социальной защиты,
сидеть с ангелами где-нибудь на пляже
и тихо о чем-то говорить
после раскурки...