Литературный киносценарий. Эпоха

                ЭПОХА
               
                ОДНОКОМНАТНАЯ КВАРТИРА

Комната увешана фотографиями кумиров рока - певцов, джазистов, гитаристов.
Между ними вклеены плакаты и календари с обнаженными девицами.
На стене висят колонки-усилители. На столе валяются наушники.
На полке плеер и груда дисков. Из приоткрытого шкафа торчат
как ноги потертые джинсы.
Возле окна в инвалидном кресле сидит дед, его седые
волосы схвачены в хвостик резинкой.
Дед покручивает кресло, буксует на месте.
За дверью неразборчивая речь, шум, смех.
Входят подростки - три девушки. Макияж – боевой раскрас,
короткие юбки, одна из них с длинной косой.
С ними три парня в джинсах с рваными коленями и в куртках
с металлическими заклепками.
Парень, с выбритыми висками и торчащим на макушке
красным гребнем волос, энергично орудует челюстями,
поминутно надувая пузырь из жевательной резинки.
Направляется к деду, гарцуя по пути, трогает разные предметы.
 - Здорово, Эпоха! Давно тусуешься у окна?
Дед, не оборачивая головы, вцепившись морщинистой рукой в подлокотник,
вертит инвалидное кресло.
- Ну западло молчать. Что ты сегодня хавал? - пузырь жевачки
лопается ему на нос.
- Слышь, Гребень, стряхнись с плеча, - дед отталкивает его, - не вибрируй!
Гребень перестает вертеть наушники,
- Ты чего, Эпоха? Приболел или на мир обиделся?
- В холодильнике был кец колбасы, так эта вот чмо в перьях,
(дед указывает на девицу с химической завивкой) ещё вчера схавала.
Гребень дергает дверцу холодильника - там пусто.
- Да, ни фига себе! - присвистывает он - Пинцет, слышь,
шестерни в угловой, Эпоха жрать хочет.
Высокий и тощий с папиросой в зубах лениво оборачивается:
- Сам шестери, меня ломает. Я в хавире остаюсь.
- Слышь, Пинцет, чеши, давай! Ни то…
- Ни то что?
- В глаз  засвечу!
- Клевого внученка ты вскормил, - сплевывает сквозь зубы тощий.
Дед протягивает мятые купюры.
- Давай, вали-вали, чахлый. Молоко и котлеты там центровые. Бери на всех.
Пинцет засовывает деньги в карман.
- Не  врубился че брать то? Молокоо? Дед показывает ему кулак.
- Ладно, не напрягай, ща скоцаю.
Дверь за ним захлопывается как сквозняком.
Гребень "врубает" светомузыку, комната погружается в какафонию
звука и цвета. Он перекрикивает шум.
- Давайте, робя, подергаемся!
- Эй, Катюха! - он увлекает на середину комнаты девушку с косой.
- Не надо, пожалуйста! - она отталкивает его.
- Ой какие мы кисы! - девушка с начесом становиться между ними.
- Тебя ломает? Так отвали! - кладет ему руку на плечи.
- Дора, ну зачем ты так? - Катя отходит к окну.
- Тебе кайф ловить стремно? - взбивает начес Дора, кокетничая с Гребнем.
 Он прижимает ее к себе. Катя теребит косу.
- Вера, хоть ты скажи ей!
- Да днем как-то не в масть, - смеется  Вера,
 раскручивая пальцем спиралью завитый локон. - Пусть Шкурка танцует.
- Атас! - коренастый парень в кожанной латаной куртке разгоняет Дору и Гребня,
бешено трясет в центре комнаты черной лохматой головой.
Дора взбивает пальцами свой начес,
- А я торчу на Шкурке! Я торчу!
- А что у Гребня на полшестого? - закуривает Вера.
- Будь спок, подруга, у Гребня всегда на двенадцать.
- Он же с Катькой тусуется – она пытается выпустить дым кольцами.
- А мы это исправим, - подмигивает ей Дора.
Звонок в дверь. Гребень приглушает музыку.
Входит Пинцет, поднимая над головой пакет с продуктами.
- Во! Хавку притаранил. Дед машет ему рукой
- Греби сюда, недоделанный, уже час как намылился.
- Да я в хвосте тусовался. Там чувиха за прилавком вынь да брось.
Дед открывает пакет.
- Не хило - пять котлетин. У тебя че чердак тронулся? На семерых пять?!
- Так, ты, Эпоха, сколько бабок отстегнул?
- А тебе мало, моль ненасытная!
- Так я че, зажал? Да? - вылупил глаза Пинцет.
- Ладно, - отмахивается дед, - отвали харя! Тебе мясо вредно.
- А тебе, Эпоха, воще ку-ку, бац-бац и копыта откинуть.
- Эй, Пинцет, - угрожающе надвигается на него Гребень,- полегче на поворотах,
-  А то что?
- А то в чан замочу и к стене приклеешься. Развонялся тут
- Меня мочить воще западло, я еще не был в Артеке!
Компания, смеясь и толкаясь, сбивается в кухне жарить котлеты.
(Под какофонию, рок и хэви-метал появляются титры, они знакомят
зрителя с действующими лицами и их характерами.)
Лица на экране возникают под попурри из песен, каждый персонаж в связи
со своим кумиром. Плакат Шварцнеггера превращается в калаж. На месте
головы артиста вырисовывается физиономия Гребня, с боку - фамилия исполнителя.
Татьяна Буланова превращается в плакат, на месте ее головы - голова Кати.
Ее выталкивает группа «Руки вверх». Солист застывает в плакат.
Нарисованная голова Пинцета подмигивает, сбоку - фамилия исполнителя.
Поёт Мадонна, застывает в плакат, на котором вырисовывается улыбающаяся Дора.
На эстраду врывается Газманов "Ветер, свежий ветер...
На плакате с его фигурой лицо Шкурки, который допевает песню.
Фамилия исполнителя
Его сменяет блюз танцующей Даяны Росс. Она превращается в плакат с головой Веры.
В попурри включается Пугачева. В мутном зеркале отражается кокетливая улыбка
Зинаиды Ивановны. Фамилия исполнителя.
Неожиданно запел Киркоров:
"А где-то свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала..."
В проеме двери, ведущей на балкон, муж Зинаиды Ивановны в ритме
песни подбрасывает гантели. Эстрадная музыка смешалась в какофонию.
Идут титры с фамилиями исполнителей эпизодов.
Медсестра Женя - фамилия исполнителя.
Любовник Шкатулки, ухажер Кати - фамилия исполнителя.
Милиционер —
Тэрэса - -//- .
Дама из Райсобеса - -//-.
Мать Кати, пианистка- -//-.
Дверь, в которую просовывается волосатая мужская рука
с денежной купюрой. В титрах сбоку - рука Адриано Челентано.
Приоткрывается вторая дверь, в которую просовывается вторая
рука с крашенными ногтями и бутылкой водки. В титрах сбоку - рука
Лайзы Минели.
Титры. Сьемочная группа благодарит Игоря Николаева, 
предоставившего свои усы на роль музейных усов.
Какофония затихает, вступает тихая фортопианная музыка.
На зеленом пригорке, поросшем ромашками, сидит дед.
Он заканчивает плести из ромашек корзиночку, прикрепляет
её к небольшому, склеенному из бумаги шару. Корзиночка за шаром
поднимается в небо.
Звук металлических тарелок.
Крупными буквами на экране – Эпоха.
Дед взглядом провожает корзиночку, уплывающую в облака,
сбоку - фамилия исполнителя.
      
КОМНАТА ЭПОХИ.
Утро

Комната залита светом. Тихо.
На кушетке лежит дед, на раскладушке - внук.
Дед поворачивает голову в сторону раскладушки.
- Остались мы с тобой одни, Сашка, одни на белом свете.
Я - самый старый, и ты - самый молодой. Устал я жить.
- Ну, Эпоха, - зевает Гребень, - настроение у тебя - вилы.
Это ж ваще кранты! Ты прошел японскую, финскую, Отечественную.
Всех увалял, и на тебе - кочевряжешься, как в отрубе.
Дед вяло подпирает голову ладонью.
- Ладно, не тарахти, попой, устал.
- О! Вот это класс! - Гребень бодро глядит на деда, не находя в нем отклика.
Дед молчит. Внук ловко прыгает на кушетку, обнимает его.
- Дед, ты это, ну... Тебе, наверно, обрыдла моя кодла, да?
Но куда ж нам друг без друга, да?
Дед, размягчившись, треплет крашенный гребень.
- Ладно, вали, не кроши батон на уши, устал я. - Он  отворачиваясь к стене.

КВАРТИРА КАТИ.
Утро.

Облупленная дверь с табличками криво написанных фамилий под звонками.
Длинный коридор коммуналки.
На обшарпанных стенах - цинковые корыта, на кухне - газовые плиты.
На ящиках замки разных калибров от маленьких до амбарных.
Дверь в комнату полуоткрыта, низкий потолок и выцветшие занавески на окнах.
Посередине красный рояль, покрытый слоем пыли,
на него беспорядочно свалена груда нот.
На стене в массивной раме портрет Катиной матери с маленькой Катей
на руках. Молодое лицо светится счастьем.
За окном качаются ветви облетевшего тополя.
Катя спит на узком раскладном кресле, русая растрепанная коса свисает на пол. 
Мать набрасывает на плечи застиранный, в прошлом шикарный,
халат с драконами на спине. Сунув ноги в дырявые тапочках с
облезлым грязно-розовым пуфиком, она на цыпочках выходит крадясь
к соседской двери с встроенным посередине глазком.
Помявшись, тихонько стучит. Пауза. Стук повторяется.
Хриплый голос из-за двери:
- Чего надо?
Запахивая дрожащей рукой халат, она пред глазком вытягивает шею.
- Позвольте пожелать вам доброго утра
- Здрассте, - дверь чуть приоткрывается.
Мать Кати, пытаясь преодолеть неловкость, поеживаясь, переминается:
- Голубчик, не могли бы вы расчитаться за фарфоровые статуэтки.
- Тише, - шипит сосед из-за двери. - Какие ещё статуэтки?
- Те, что вы у меня купили - балерина в пуантах
и Пушкин в раздумье сна,- вздыхает. - Почти даром.
- Сегодня заплачу, - дверь закрывается.
Она стучит громче.
- Сегодня уже началось. Я прошу вас. Попрошу вас..
- Потом, потом отдам - глухо раздается из-за двери.
- Вы поступаете дурно, вы обещали, вы клялись!
Дверь приоткрывается, в щель просовывается волосатая рука
со смятой купюрой в кулаке.
Мать Кати торопливо выхватывает деньги. Рука мгновенно
исчезает, дверь захлопывается.
- Благодарю, - она мелко  кланяется.
Стучит более уверенно в другую дверь, которая мгновенно приоткрывается.
Через цепочку просовывается женская рука с красными
отманикюренными ногтями. В протянутую ладонь мать Кати молча кладет деньги.
Рука исчезает и снова появляется с бутылкой водки.
- Позвольте, - она берет бутылку, прикрывая её газетой, -
вы обещали за эту плату коньяк.
Дверь захлопывается. Мать Кати пожав плечами идет на кухню.
Лиловый дракон на ее халате извивается от кажого шага.
Она отвинчивает крышку, льет водку в чашку с отбитой ручкой.
Прикрыв веки торопливо пьет, запрокинув голову.
Переведя дыхание, открывает глаза, видит застывшую Катю.
В ее немигающих глазах слезы.       

КВАРТИРА ШКУРКИ.
Утро.

На вешалке висит его латаная кожаная куртка с заклепками.
Шкурка, просыпаясь, потягивается в постели. У него отдельная комната,
вещи разбросаны на полу. Над письменным столом висит фотография Кати.
Дверь на балкон приоткрыта. Отец в трусах и майке качает бицепсы,
упражняясь с гантелями. В прихожей мать причесывается перед зеркалом,
с приклеенным листком-памяткой.
1. Починить бочек в туалете.
2. Купить на базаре анальгин.
Вытянув лицо она подкрашивает глаза. В зеркале отражается её гримаса.
Шкурка, зевая и почесываясь, проходит в ванную.
- Состриги эту мочалку! - взвизгивает мать, неожиданно хватая его за чуб.
- Ещё гудок и бреюсь под газон! - отмахивается Шкурка.
- Петя, угомони своего уголовника!
Муж манипулируя гантелями, не обращаяет внимания.
- Он же позорит меня! Мать - педагог, сын - гопник!
- Не гопник, а хипник!
- Ты не забудь, сегодня я веду ваш класс в музей. - Мазнув помадой губы,
она выходит, хлопнув дверью.               

ОБЩЕЖИТИЕ.
Утро.

Длинный коридор. По обеим сторонам двери с разными надписями:
"Стучать три раза ", "Не стучать", "Дора, я буду в восемь",
"Гребень, не доставай меня. Вызову мусоров".
Дверь с надписью "Идите к черту!" - приоткрыта. На столе тускло горит лампа,
прикрытая газетой.
Виден кусок раскладушки с торчащей из-под одеяла пяткой.
Из комнаты гуськом выходят Дора в пижаме, с прибитым начесом и размазанными
глазами и Вера в ночной рубашке, с полотенцем и мочалками.
Они направляются в душевую. Вешая полотенца на гвоздь,
Дора оборачивается к подруге:
- Я облысею, если не смотаюсь за границу!
Зажав шпильки в зубах Вера понимающе кивает,
- Накупить бы центровых шмоток! Они становятся под воду.
- Потри мне спину! Вера  берет мочалку
- Ой, вода горячая! Дай мыло.
- Держи, - Дора фыркает, - Да три сильнее, не чувствую. Ой, вода холодная!
Брызгаясь и хохоча, они домываются в холодной воде. Накрутив полотенца чалмой,
выходят из душевой. По коридору трусит отяжелевшая крыса.
Дора поправляет полотенце:
- Смотри, какая наглая. Идет, главное, чуть не в развалку.

КУХНЯ.

Вера толкает ногой дверь кухни. На газовой плите в ночных горшках бурлят
яйца и сосиски. Тараканы расползаются в разные стороны.
- Смотри какие жирные! - Вера полотенцем смахивает тараканов, заглядывая в горшок.
- Наглые какие! Подшухери с хавкой.
Дора протягивает тарелку, в которую шлепаются худые коричневые сосиски
- В ликбез опоздаем.

УЧЕБНЫЙ КЛАСС.
Утро.

Красная дверь со следами грязных подошв на дерматине.
Учебный класс со старыми столами и выцветшими плакатами.
Ребята сгруппировавшись у стола азартно играют в "очко".
Катя особняком стоит у окна.
Пинцет перетасовывает карты. Гребень сгребает в карман выигранные деньги.
- Покедова, пацаны, я отваливаю.
- Робя, была малява не рассыпаться после сирены! - кричит Шкурка, -
культпоход в военный музей. Я обещал, что вы не смоетесь.
- Нее, - Гребень хватается за штаны, - У меня анорез и клептомания,
в музей с этим низя, там камеры зыркают.
- Зато эксурсоводша клеевая, - натягивает куртку Шкурка, - в перерыве трахнуть можно.
- Не, - отмахивается Гребень, - у нее ж одни мозги...
Класс хохочет. Пинцет заглядывает за дверь.
- Цьщ, тихо! Литература идет.
Дора неторопливо собирает карты.
Заходит с папкой под мышкой мать Шкурки.
- Здрасьте, Зинванна! -  ребята выстраиваются между столами.
Зинаида Ивановна кладет папку на стол.
- Сегодня занятия пройдут в музее.
- Ну я пошел, - поднимается с места Гребень
- Куда: - вскакивает Катя.
- Так за галстуком, музей ведь..мне того.. еще .побриться.
- А мне сегодня, Зинаида Иванна, - тараторит Дора,- нужно всего Толстого
прочесть обязательно.
- Льва? - уточняет Гребень.
- Та не, Льва завтра. Пока только Алексея "Аэлиту" и «Лолиту»
Зинаида Ивановна стучит ладонью по столу:
- Ну хватит, все идем в военный музей.
- Нас туда не пустят, - перебивает Гребень.
Катя с удивлением вскидывает на него глаза: - Почему не пустят?
- Туда ж токо в буденовках пускают. В Эрмитаж в тапках, в Русский музей -
в косоворотках, а в военный - в буденовках.
- Та нет! То буддисты носят, - отодвигает Катю Дора. Она берет Гребня под руку:
- А в Пушкинский в чем пускают?
- В Пушкинский - в бакенбардах!
- Ну, хватит! Будем идти парами, - командует Зинаида Ивановна,
засовывавая папку под мышку.
- В музее не шуметь, руками не трогать.
- Кого именно не трогать? - уточняет Гребень, дергая Катю за косу.
Дора вклинивается между ними, обнимает Гребня за талию.
Катя, покраснев до слез, остается сзади.
Шкурка, нахмурив брови, смотрит на нее.

ОТДЕЛ ПОМОЩИ.
День.

Дверь с табличкой "Отдел социального обеспечения" открывает курносая,
модно одетая  девушка. В кабинете за длинным столом,
покрытым сукном, полногрудая пожилая блондинка, пьет чай с пирожным.
Перед ней на подставочке табличка
"Президент по приему гуманитарной помощи".
- День добрый, пани, - оглядывается вошедшая, - бардзо витам.
Блондинка вытирает о скатерть липкие пальцы.
- Обед у меня. Обед!
- Пше прошу, пани. Я есть полька из Варшавы, Тэрэса Фарбошевска.
Она показывает на большой пакет, - гуманитарова помоц.
- Это сюда, - блондинка выхватывает кулек, - это вы правильно пришли, -
нащупывает рукой, - хорошо сделали.
- То пани не уразумела. Пше прошу, то есть помоць из Варшавы пану Ромашову.
Он спас життя, война… Он спас, потребно его адрэса! Адрэса?-
- Понятно, понятно, спасибо, до свидания.
- О, Езус Мария! То не есть для пышной пани, - Тэрэса пытается вырвать пакет,
- Поцо пани хватает? Мат-ка Бозка! - Наконец вырвав пакет, скрывается за дверью.

ЗАЛЫ МУЗЕЯ.

Группа расхаживают по музейным комнатам, разглядывая экспонаты.
Гребень рассматривает чучело боевого коня. Дора, Вера и Катя
отправляются в зал творчества с фотографиями актеров,
игравших роли красных командиров.
- Чувихи, идите позырьте, какие у коня яйца.
Дора и Вера с интересом перебегают к коню.
Гребень остается в зале творчества, где демонстрируются костюмы,
парики, театральные атрибуты. Возле постамента, огороженного
парапетиком, лежат черные, закрученные усы.
Он, склонившись, нюхает их.
- Фу! Махоркой воняет!
- Саша, - Катя трогает его за руку, - нам нужно поговорить…
- Ну что, опять драмы?
- Нет, то есть,… понимаешь, у меня… у нас… будет…
Вздремнувшая у двери старушка-смотритель зала, просыпается и
в упор глядит на них. Дверь захлопывается сквозняком.
Усы слетают с постамента через табличку "руками не трогать" и
падают к ногам Гребня. Воровато оглянувшись, он хватает усы и убегает.
Катя стоит застыв, слезы катятся по ее лицу.

КОМНАТА ДЕДА.
Сумерки.

Звонок в дверь. Дед едет в кресле. Открывает.
- Залетай.
Вбегает Гребень с усами, "врубает" цвето-музыку, гарцует,
бессмысленно хватается за разные предметы.
- Эпоха, робя хочет пикник. Давай бабки на пиво.
Дед подьезжает к окну.
- Не дрыщи, голова ломит.
- Так ты бабла отстигнешь?
- Отлепись, самим не хватает.
- Ну, Эпоха, западло жаться.
- Сказал рассыпься. Забодал пластырь.
Гребень хватает трубку, звонит.
- Здорово, козел!
- Гонишь?
- Нет, не могу. Эпоху оставить не с кем. Да, валите без меня..
- Нормально. А ты?
- Нормально!
- А она!?...
- Нормально. Ну, пока, - "гарцует" на кухню со сковородкой и яйцами.
Дед дремлет в инвалидном кресле у окна. Телефонный звонок будит его.
Он подьезжает, снимает трубку.
- Чирикай, пес... Не слышу...Кто?...Пинцет?...Что ты хочешь?
- А говна на лопате?...Какой викенд? Оставь его, Пинцет!...Что?...
- А смолы горячей?...Ну, черт с вами! - бросает трубку.
Внук приносит в комнату дымящуюся яичницу. Дед капризничает:
- Не буду яйца!
- Ну давай, лопай.
- Сказал не буду! Меня на рыгачку тянет от этих эмбрионов.
Гребень перекладывает яичницу в тарелку. Дед вяло ковыряет вилкой.
- Сгинь, утомил. Он надевает очки, берет газету.
- Эх! Потеряны глаза, ничего не вижу.
- Эпоха, если схаваешь глазунью, зачитаю правительственную маляву идет?.
Дед морщась дует на яйцо. Внук берет газету, причесывает перед
зеркалом гребень.
- Значит так, свеженькое. Вчера притаранились в думу депутаты.
Робя забили вопрос про экономику. Тут запузырился министр
и этот хитрый пряник  всю телегу перегнал в другую степь, -
заглядывает в газету, продолжает:
- Происшествия. Замочились две фары. Извозчик с копыт.
Тому прыщу, что пассажир, воще кранты, - завязывает галстук.
Опять ныряет в газету. Смеется:
- Объявления. Какая-то бабетта-подснежник, семьдесят лет, ищет друга жизни
и чтоб не курил! Эпоха, ты ей подходишь!
Оглядывается. Дед дремлет в кресле, не слушает, яичница застыла на тарелки.
Внук подходит на цыпочках, выключает музыку, задевает полку,
она соскакивает с гвоздя. На пол падает альбом, рассыпаются фотографии.
Искоса смотрит на деда. Тот храпит. Внук наклоняется, подбирает фото.
Это семейный альбом, старые довоенные фотографии.
От одной оторвалась голова женщины.
Благородное лицо, шляпа - моды сороковых годов.
Он подбирает её, слюнит, примеряет к плакату на место головы
голой девицы, любуется...  Коллаж ему, видимо, нравится. 
Достает из кармана перочинный ножик, вырезает головы
и руки с фотографий, клеит их на певцов, гитаристов и голых девиц.

УЛИЦА ГОРОДА.
Вечер.

Возле витрины "Детского мира" толпится народ.
Зинаида Ивановна смотрит на часы.
Она кого-то различает в толпе и приветливо машет рукой.
К ней подбегает молодая, модно одетая женщина и целует в щеку.
- Спасибо, что пришла, Женечка. Ты мне нужна. Так нужна! -
Зинаида Ивановна вздрагивает.
- Ой! Ты еще работаешь в гинекологии?! Пойдем куда-нибудь, поговорить нужно.
 Так...Где же нам поговорить? Кафе забиты посетителями...
Пойдем к памятнику. Там есть скамеечки, присядем, - Зинаида Ивановна
увлекает ее за собой.- Были скамеечки, сидели люди.
Остались одни пьяницы на ящиках.
- А вон как раз два ящика, - показывает Женечка, - давай присядем.
- У тебя есть зажигалка? - Зинаида Ивановна роется в карманах.
- Да, но нет сигарет, - она страдальчески опускает глаза:
- Больше тянуть нельзя. Уже три месяца.
- Твой культурист что? Презерватива не может купить? -
Женя закуривает сигарету.
- Да причем здесь он? У него одни гантели на уме.
Это другая история, Женечка.
К ним подходят два милиционера с дубинками.
- Девушки, как зы можете здесь сидеть? - спрашивает один из них,
покручивая дубинкой.
- А в чем дело? - удивляется Зинаида Ивановна.
- Уходите. Здесь вчера было убийство и изнасилование, -
милиционер засовывает дубинку за пояс.
Зинаида Ивановна умоляюще складывает руки.
- Ну нам так надо поговорить...
У второго милиционера заработала рация.
Он выключает ее, улыбаясь Женечке.
- Но здесь опасно. Она стряхивает пепел.
- Даже в девять часов вечера? У памятника, в центре города?
- Я же вам объяснил. Пре-ступ-ле-ни-я.
Зинаида Ивановна раздосадованно поднимается с ящика.
- Ну что же делать? Дома - мужья, здесь - насильники. Скрыться некуда.
Где можно поговорить?
Милиционер, симпатизируя ей:
 - За закрытыми дверями, под замком, - смотрит на часы, -
ладно, десять минут мы вас охраняем, а потом уходим.. Так и знайте.
Под  фонарями они шепчутся, сидя на ящиках, поспешно затягиваясь сигаретами.
Люди мимо не проходят, а прошмыгивают, не покупают, а выхватывают.
Не улыбки, а гримассы, не лица, а проблемы ..
И все спешат, спешат, спешат...
 - Значит завтра, Женечка, рано утром? Как в прошлый раз?
 - Да, возьми паспорт, халат и тапочки. А насчет коньяка сама знаешь -
кому и сколько.
Вскользь мазнув губами подругу в щеку, Зинаида Ивановна убегает,
помахав милиционерам.

КОМНАТА КАТИ.

Катя заснула в кресле с книгой на коленях.
Раздается звонок в дверь.
Она вскакивает, книга падает на пол. Звонок не прекращается.
Она поднимает книгу и бежит открывать.
На пороге, привалившись к кнопке звонка, стоит ее мать с пьяной
виноватой улыбкой.
Отступая, Катя вспыхивает, слезы выступают на глаза.
- Опять? Зачем ты, мама? - она хватает сумку и
опрометью бросается вниз по лестнице.
Хлопает входная дверь.

ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНАЯ ПЛАТФОРМА.

На железнодорожной платформе темно и безлюдно.
Поеживаясь, Катя провожает взглядом электричку.
У нее под мышкой томик с профилем Гоголя.
Она бежит через лес, прыгая по кочкам.
Неподалеку виден дом с закрытыми ставнями.
Полная луна зисит посреди неба и смотрит как Катя, озираясь,
взбирается на поломанные ступеньки перекошенного крыльца.
Она заходит в комнату, включает торшер.
Абажур, склеенный из детских рисунков, качается,
как буек, выхватывая из мрака дачную утварь.
Катя разбирает заваленный вещами топчан, стаскивает с него с
кладной шезлонг, из которого выпадает надувной резиновый слоненок.
Она поднимает его, рассматривает, зажмурившись, нюхает
и, целуя, усаживает в шезлонг.
Затем вытаскивает за длинную ножку большой пестрый зонт от солнца.
Знакомые вещи, выпавшие откуда-то из детства, вносят
в ее взрослеющий мир неожиданное спокойствие.
Она открывает зонтик и кружит его пеструю ткань над лампочкой.
Разбегаются цветные лучи, ей слышится шум прибоя,
шорох набегающих волн, звуки лета.
Прикрепив зонт к шезлонгу, она стелит постель и ложится, выключив свет.
В тишине слышно ее ровное дыхание.
Луна, зацепившись за форточку, освещает слоненка в шезлонге
и Катю на топчане.
Вдруг из соседней комнаты раздаются звуки фортепиано.
Катя вскакивает.
На опустевшей даче кто-то есть. "Кто здесь?" - хочется крикнуть ей,
но получается только движение губ и хриплый вздох.
Она сжимается в комок, натягивая одеяло.
Но тут фортепианная гаша пружиной срывает ее с топчана.
Она включает торшер, под руки попадает лошадка-секачка
с блестящим сплошным острием копыт.
Прижимая лошадку к груди, Катя нетвердо ступает по комнате.
Будто насмехаясь над ней кто-то извлекает басы - "ля-ля-ля, бах!".
Замирая на пороге с широко открытыми глазами, Катя распахивает дверь
и, глубоко глотнув, делает шаг в темную комнату.
Что-то с грохотом падает и разбивается.
В ужасе она размахивает секачкой в темноте.
Прижавшись спиной к стене, шарит по ней.
Нащупывая выключатель, включает свет.
Толстая крыса, взвизгнув, прыгает под шкаф.
Катя стоит среди осколков разбитой вазы, этажерка с книгами
перевернута, пианино открыто.
Вдалеке прогрохотала электричка.
Деревянный дом трещит и скрипит ставнями.
Становится тихо, но теперь и тишина кажется страшной.
Катя бегает по дому, натыкаясь на разные предметы, везде включает свет.
Лихорадочно сбрасывает ноты и книги с верхней крышки пианино и открывает ее.
На пол падает старый тюбик зубной пасты.
Катя поднимает его и выдавливает вокруг себя белый круг.
Она садится за фортепиано и дрожащими пальцами ударяет по клавишам.
Сильные звуки разрывают тишину ночи, домика и леса. С
идя посреди белого круга, она играет и что-то новое щемяще
отзывается в душе, в нестройных звуках фортепиано.
От нахлынувших чувств пробивается мелодия, как снег или свет.
Звучит воздух, луна и деревья.
Посреди леса деревянная дача, сияя всеми зажженными окнами,
играет, как волшебная шкатулка.

КОМНАТА ЭПОХИ.
Вечер.

Дед сидит в кресле и смотрит в окно.
Далеко в небе за цветным шаром плывет корзиночка из белых ромашек.
Звонок в дверь. Дед не слышит, задумчиво провожая взглядом видение.
Звонок повторяется несколько раз.
Дед, встрепенувшись, катит коляску и открывает дверь.
На пороге стоит Тэрэса с пакетом в руке.
- Бардзе витам. То есть, пан Рассветов Иван Сергеевич?
Дед поправляет волосы.
- Здравствуйте, проходите, пожалуйста. Я - Иван Сергеевич. Присаживайтесь.
- О як то мило, як пшиемно. Я есть Тэрэса Фарбышевска с Варшавы.
Дед оживляется.
- Варшава!? Сорок пятый год! Как я рад! Как рад вас видеть! - он пожимает ей руку.
- Вы очень похожи на Ядвигу. Очень похожи. Сейчас, сейчас...- дед суетится.
- Чай или кофе?
- Дзинкую, я нихце харбату, - она кладет пакет на стол. -
То есть для пана презент. То моя бабця Ядвига, - показывает на пакет, - для пана.
- Спасибо, я тронут, - дед прикладывает руку к груди, - жива, значит...
- То была коханья, я вем.
Дед  расстроган. Тэрэса щебечет, разворачивая пакет.
- Жива Эва... Расскажи про нее.
Дверь входит хохочущая компания - Пинцет с Верой, Дора с Гребнем.
- О! Эпоха! - кричит Гребень,"врубая" цветомузыку - У тебя чувиха,
а запакована не хило. Ты её уже прописал?
Тэрэса, ничего не понимая, улыбается.
- Я есть полька, с Варшавы, - показывает на пакет, - то есть прэзэнт.
Пинцет хватает пакет, разворачивает его.
- О вражеский шнапс! - он вынимает банки с наклейками.
Гребень с любопытством заглядывает
- А ну переводи, полиглот, не стесняйся.
Пинцет надевает очки деда и «читает» иностранную аннотацию на пакетике.
- Пирожки с перхотью, разводить в компоте. Дора, смеясь, роется в кульке.
- А это что? -  трясет перед его носом ярким пакетиком.
- Суп-концентрат с  козулями, - читает Гребень.
Все смеются, Тэрэса тоже. Дед молча смотрит на нее.
Пинцет взбалтывает пузатую бутылку.
- Коктейль из слюней - "читает" он этикетку, - торт слоенный импортный.
Из ногтей и ушной серы, отрыжка для диабетиков. Компания смеется.
Дора толкает Веру в бок.
- Остуди своего козла.
- Та пусть стебется, тебе жалка?
- Тормози,- Дора делает свирепые глаза, - это же иностранка!
- По фанарю, - отмахивается Вера.
- А шмотки, блин, а заграница? Вера смекнула.
- Точно.
Дора подходит к Тэрэсе, приветливо протягивает ей руку,
- Меня зовут Дора.
Тэрэса вскакивает, жмет ее руку.
- Тзрэса Форбышевска.
Пинцет подпрыгивает, шаркая ногой, и кланяется, как мушкетер.
Гребень галантно прикладывается к ручке Тэрэсы.
- Ты классная краля. Будешь нашей панкой?
- Цо то есть панка? По цо так.
Дора и Вера смеются.
Гребень рассматривает содержимое пакета, подмигивая Тэрэсе.
- Не уразумела цо хлопок хцэ?
- Дорка - командует Гребень, - становись, будешь компьютерный переводчик.
- Фильтруй базар, улитка, - чеканит Гребень.
Принимая позу робота, Дора переводит.
- Выбирай выражения, товарищ.тТэрэса кивает.
 Ни фига не шурупит, - смеется Пинцет.
- Эй, навостри локатор и секи с налета, - он «включает» Дору,
изображающую робота.
- То-ва-рищ, слу-шай вни-ма-тель-но!
Тэрэса кивает, по лицу видно, что не понимает.
Пинцет, наклоняясь к Терезе, отталкивает ревниво повисшую на нем Веру.
- Что, плохо всасываешь, пипетка?
- Неправильно понимаешь, товарищ - переводит Дора.
- Ты сколько сегодня за воротник заложил?- спрашивает Вера, щелкая себя по шее.
- Ско-лько вы -пил?
- Я те че? Фанфурик синий? - удивляется Пинцет.
- Я тебе что - товарищ, пьющий одеколон? -  переводит заведенная Дора.
- Не по сезону шелестишь, – перебивает Вера.
- Говоришь невпопад, - переводит Дора.
Дед в инвалидном кресле подъезжает к окну, подзывая внука.
- Выруби эту Байду, устал я.

ГОРОД.
Утро.
На скамейке возле автобусной остановки сидит Катя, задумчиво перебирая косу.
К ней подсаживается молодящийся мужчина в шляпе.
- Я мечтал с вами познакомиться. Мы живем в одном доме, вы не замечали?
Катя молчит.
- Каждое утро я выхожу на шесть минут раньше, чтобы застать вас на остановке, -
он пододвигается к ней. - У вас такие глаза...
Катя поворачивается и смотрит на него в упор.
- Какие? - громко спрашивает она.
- Такие лучезарные...большие. Она вздыхает, передернув плечами.
- И вся вы такая...
- Какая? - перебивает Катя.
- Такая необычная, грустная...
Он хватает ее за руку, Катя нервно отталкивает его.
Ухажер восторженно указывает на мельхиоровый ободок на ее пальце.
- Какое изысканное кольцо. Вы не проверяли у экстрассенса подходит ли
оно вашему биополю?
- Что? - почти вскрикивает Катя, снова выдергивая руку.
- Я говорю, кольцо...подходит ли оно вашему биополю. Проверить нужно бы...
Катя резко вскидывает голову, губы ее дрожат.
- А нельзя ли проверить у экстрассенса подходит ли моему биополю жизнь
в коммуналке? Обед в общепите, давка в транспорте, эти порошковые супы,
синтетические сосиски? -она захлебывается, - и если не подходит все это,
то что он посоветует? Проституцию, эмиграцию или роман с рекитером?
- Я вообще-то не хотел вас обидеть...
- А что же вы хотели? Осчастливить! Бифштекс с маслином, водка с огурцом...
и за это выслушивать пошлости? Видеть эти вставные зубы,
эти крашенные волосы и подавлять, подавлять, подавлять  себя!
- она убегает на другую остановку.
Покосившись по сторонам, ухажер, стараясь казаться молодцеватым,
уходит подпрыгивающей походкой.

ОБЩЕЖИТИЕ.
Ночь.

Дверь с надписью "Идите к черту" приоткрыта.
На столе горит лампа, прикрытая газетой.
На раскладушке в розовом пеньюаре разметалась во сне Тэрэса.
Дора в пижаме и Вера в ночной рубашке сидят за столом.
- Давай пойдем на кухню чай пить, - шепчет Дора, - а то сидим здесь,
как в подполье.
Она берет чайник и стаканы, они выходят.
- Наконец-то мы подцепили иностранку, - смеется Дора, ставя чайник на плиту.
- Та курица - не птица, Польша - не заграница, - Вера закуривает.
- Но если мы ее расколем, смотаемся в Варшаву, накупим шмоток центровых...
- Если это чмо в пеньюаре не одуреет от нашей общаги, - говорит Дора,
- то нам светит смыться за бугор. Вера разливает чай.
- Ниче, пусть привыкает. А то мы, вроде, пироги второго сорта,
а они видишь ли - пани.
- Ну, пани не пани, а к нашей казарме приспособиться надо, - Вера дует на стакан.
- Где у тебя крем? У меня рожа шелушится, - проводит рукой по лбу.
- На столе в косметичке. Иди возьми. Вера идет в комнату. Дора ей в след:
- Свет не врубай, разбудишь.
Вера возвращается с косметичкой под мышкой.
- Вот! - Она разжимает ладонь и с визгом швыряет что-то в угол.
- Что это!? - Дора вскакивает.
- Там это...это...з-зубы!
- Какие зубы? Офонарела ты что ли? Где?
Вера протягивает косметичку: - Я в потемках крем искала.
- Дура, это же не моя косметичка, а Тэрэскина!
Прыснув со смеху, они лезут под стол. Дора извлекает оттуда вставную
челюсть, в которой отсутствуют два передних зуба
- Кранты! Ты их сломала. Это - труба!
- Е мое, обстенуха! Что же делать?
- Ха-ха-ха, - заливается Дора, - отдавай свои.
- Не отдам!
- Зыркни, может в косметичке еще и глаза вставные валяются.
- Ну, что делать?
- Убить ее,- Дора делает страшные глаза, - убить и сьесть!
- На мокрое не пойду, - отмахимвается Вера, -
да и как мы без приглашения уедем?
- Убить и закопать вместе с зубами. И украсть документы.
- Нельзя, - Вера продолжает искать зубы, - шляхта отомстит.
- Отмажемся как-нибудь...Может извинишься перед ней? -
восклицает Вера в отчаянии.
- Как тут извинишься? Это же целая челюсть!
- Глянь - верхняя или нижняя?
- Та мне по фигу.
- Убойно! - смеется Дора, - представляю, как она утром шамкать начнет.
И зачем этой беззубой такие центровые шмотки?
- Смотри, - Вера рассматривает челюсть - там какие~то крючечки.
- Та мне по барабану
- Ну давай поищем зубы, куда они могли завалиться? - обе заглядывает под стол.
- Вобще, зачем ей зубы? У нас же жрать нечего. Неси веник, пошуруем, -
Дора выметает из-под стола, Вера выдвигает мусорные ведра,
заглядывая туда:
- Дорка, а вдруг они в мусорняк свалились?
- Ну высыпай! Дора лениво копается вилкой в мусоре.
 - Черт, международный конфликт. Вон что-то блестит! Ура! –
воскликнула Дора, разворошив мусор.
 - Нет, это пуговица.
Они возятся, моют, трут, отодвигают газовую плиту.
Заглядывают во все углы.
Два зуба от челюсти исчезли бесследно. Дора вытирает пол.
- Та не дрейфь. Война что ли из-за этих зубов начнется?
Пойдем, рухнем в койку.
- Фиг с ним, - безнадежно кивает Вера и плетется за ней.
Дверь с надписью "Идите к черту!" закрывается.
Щелкает задвижка, скрипят раскладушки.

БОЛЬНИЧНАЯ ПАЛАТА.
Утро.

Вдоль стен стоят железные кровати, прикрытые полосатыми одеялами.
У окна на подоконнике сидит Катя. Она, охватив колени, смотрит на улицу.
Рядом с ней лежит книга "Русская литература".
Из-под халата выглядывает ночная рубаха с чернильным штампом.
В палату заходит Зинаида Ивановна.
Она оглядывает застеленные кровати, выбирая какую занять.
- Здравствуйте. Вот досада, - говорит она, не узнавая Катю со спины, -
а я думала, что без очереди успею.
Катя, вздрогнув, не оборачивает головы.
Зинаида Ивановна кладет вещи в тумбочку, не обращая на это внимания.
- Может вы меня пропустите? А то врачи только с одиннадцати начинают,
а мне нужно успеть на работу, чтоб никто не узнал.
Они так и пишут в больничном - "аборт".
И дирекция, и вся бухгалтерия это читают. Представляете?
Катя втягивает голову в плечи, уставившись в пол.
- Может вы меня пропустите первой, а? - она заискивающе
глядит на Катю и вздрагивает от неожиданности.
- Сизова?! Что ты здесь делаешь? Катя закрывает лицо руками.
- Я спрашиваю, Сизова, как ты здесь оказалась? Я тебя спрашиваю!
Катя молчит, потупив глаза.
- Отвечай! С тобой русским языком говорят!
- А что вы здесь делаете, Зинаида Ивановна? – взвизгивает она, нервно сцепив пальцы,
- У нас третий урок кажется литература!? Вот! - она швыряет книгу на кровать,
- Я ее здесь учу.
Страницы рассыпаются, видны главы, выделенные жирным шрифтом.
- Ах, ты, дрянь! - подбоченивается Зинаида Ивановна, - да как ты посмела?!
В этом возрасте! Это же ЧП! Надо поставить в известность коллектив,
собрать педсовет! Если бы это сделали Дора или Верка, отпетые девки,
но ты! Дочь пианистки! Я доложу на педсовете, я выставлю тебя на ковер...
- Я вас не боюсь, Зинаида Ивановна, - устало говорит Катя, спрыгивая с подоконника.
- Я теперь никого не боюсь, - она ложится на кровать, отвернувшись к стене.
- И не забудьте доложить, где именно мы с вами встретились.
Это всем доставит  удовольствие.
Зинаида Ивановна, поперхнувшись, приседает на край постели.
 - Кто этот негодяй? Он из наших? Отвечай же, когда тебя спрашивают!
Катя молчит.
- Ты будешь говорить или нет?
Она всхлипывает и закрывает ладонями уши.
Зинаида Ивановна хватает ее за ворот, приблизив красное вспотевшее лицо:
- Как пакостить - это мы умеем, дело нехитрое.
Как отвечать - сразу в слезы. Кошка ты блудливая!
- Уйдите, Зинаида Ивановна, уйдите!
- Куда ж я уйду? Мне самой надо...боже, что я говорю.
Катя поворачивается к ней, широко открыв глаза.
- Зинаида Ивановна, пожалуйста, не говорите никому...
Мама это не переживет... не сможет...
- Она что же ничего не знает?
- Никто ничего не знает.
- Подлец! Таких судить надо! - Зинаида Ивановна потрясает кулаком.
- Не надо! Не надо так! Я сама все решила... пусть я одна.
- Дурочка, - она неловко гладит Катю по голове.
Косынка сползает, волосы рассыпаются. Катя осторожно глядит на нее,
как будто видит ее в первый раз. Обе молчат.
- Дурочка ты моя бедная, - шмыгает носом Зинаида Ивановна.
- Мамочки мои родненькие, как я боюсь, - тоненько всхлипывает Катя.
- О-ой-ой! - вторит ей Зинаида Ивановна, раскачиваясь
на скрипучей железной кровати.
Катя прячет лицо в косынку, плечи ее мелко дрожат.
- Не плачь, не надо. Все проходит и забывается – утешает ее
Зинаида Ивановна, вытирая слезы.
- Ничего не проходит и ничего не забывается...никогда, - протестует Катя.
Спохватившись она хватает Катю за руку. Лицо ее светлеет:
- Катя, ведь врачи еще не пришли!
- Не пришли... Но нет, нет! Я решила.
- Да что ты решила, глупенькая? Девочка бедная, это же страшно!
Это - противоестественно!
Катя мотает головой, выдергивая локоть и снова ложится
на кровать, отвернувшись к стене.
Зинаида Ивановна обнимает ее и шепчет в ухо.
 - Беги отсюда. Ты послушай меня, я ведь знаю..,
ты потом, потом все поймешь. Катя колеблется.
 - Но у меня вещи забрали.
 - Ничего, иди в халате. Ты ведь хочешь уйти, правда хочешь...
Зинаида Ивановна увлекает ее за собой и, почти силой, выталкивает за дверь.
В палате становится тихо и пусто.
Она собирает выпавшие из учебника страницы, кладет книгу на подоконник
и видит в окне своего сына, который стоит у больничных ворот рядом
с дедом в инвалидной коляской.
- Шура! - схватившись за голову, кричит Зинаида Ивановна и выбегает в коридор,
- Остановите Сизову! Верните ее!
Санитарка преграждает Кате дорогу:
- Вернись, Сизова, Bернись. Тебя кличут.
Зинаида Ивановна хватает Катю за грудки халата:
 - Так это мой сын? - задыхается она, - мой сын, значит?!
А ну иди на свое место! Марш назад! Ишь ты!
Бабушкой меня решила сделать, да? В старуху превратить?
Опозорить меня захотела, змея!?
Катя плачет. Дверь открывается, санитарка громко объявляет:
- Сизова Катерина! На операцию!
Ссутулившись, Катя медленно выходит.

РЕГИСТРАТУРА.

Внизу Шкурка подвозит к окну регистратуры инвалидную коляску с дедом.
Склоняясь к его уху, он энергично шепчет:
- Да я точно говорю, она с Гребнем была, а потом он с Доркой
начал гулять, а я с Катей хотел, потому и следил за ней.
Она туда пошла. Дед просовывает голову в окно регистратуры.
- Будте добры, пригласите Катерину Сизову. Это очень важно.
Скажите, дедушка ее приехал, - он поворачивается к Шкурке,
- Ну все, ты иди, иди домой.
- Как же домой? Кто тебя отвезет? - разводит руками Шкурка.
- Иди, сказал, ну, брысь!
- Ладно, Эпоха. Дела - вилы. Завтра позвоню. Спасибо тебе.
Шкурка уходит. По лестнице, запыхавшись, сбегает Катя.
Увидев Эпоху, она отступает. Стоит в нерешительности.
- Иди сюда, дочка. Я искал тебя, - он ласково подзывает Катю,
- Сашка мой знает?
- Нет, это случайно вышло, - Катя всхлипывает, - только вы никому
не говорите, что я здесь была...
- Хорошо, хорошо, ты одевайся. Быстрей...уйдем отсюда.
- Не могу, - Катя умоляюще складывает руки, - мне маму жалко,
это ведь скоро станет заметно. Дед хватается за сердце.
- Давай скорее, домой меня отвезешь, - он на секунду замолкает что-то обдумывая,
- у нас и останешься. Будешь жить с нами.
Катя склоняется и доверчиво кладет ему на грудь голову.
Дед обнимает ее.
- Слава богу, успел. Слава тебе, Господи, - вздыхает он.
- Дети вы мои бедные, бедные вы мои дети ...

ОБЩЕЖИТИЕ.
Утро.
               
Комната Доры и Веры. Тэрэса, потянувшись, усаживается на раскладушке,
нашаривая ногой тапочки. Она набрасывает халат, берет косметичку, у
мывальные принадлежности. И почесав лопатку, выходит за дверь.
Дора открывает глаз:
- Писец котенку, сейчас начнется. Если будет сильно орать,
подаришь ей свое новое платье, - толкает она Веру в бок.
- Ни за что! Я на него год копила! Я в нем с Пинцетом в загс намылюсь....
Из коридора слышится визг. Что-то рушится на пол. Дора вздрагивает.
- Нашла, обнаружила! Труба! Прощай загранка.
Обе бросаются в коридор.
Тэрэса валяется на полу, рядом с ней разбросанны зубная паста,
щетка, косметичка. Вера заламывает руки.
- Она умерла. Все. Тюрьма.
- Отсохни.
Дора бросается к Тэрэсе, тормошит ее, хлопает по щекам.
- Крыса! - на чисто русском хрипит Тэрэса, - страшная,
толстая, наглая крыса!
Она кричит:
-  А-а-а! - и захлопывает глаза.
- Мурня! - говорит Вера, - вставай! Мы уж было думали, -
помогает ей подняться, - это же не волк.
- Где волк?! Где:
- Да нет здесь волков. Ты хотела в душ? Тебя проводить? -
стараясь мило улыбаться, спрашивает Вера.
Тэрэса энергично мотает головой.
- Лучшэ умоус на кухнэ. Тамо хочь чисто.
- Еще бы, - Дора подбирает ее вещи, - всю ночь драили, как матросы.
Тэрэса отправляется на кухню. Вера вздыхает, плетясь за ней.
- Ну чего дрейфишь?
- Я думала, она их нашла. Я так трухнула, когда она в обморок хлопнулась …
Вопль Тэрэсы доносится из кухни. Что-то падает.
Вера подбегает к шкафу, открывает его, лихорадочно роется.
- Мама миа! Нашла челюсть без зубов! Ну все, кранты!
Отдам этой психопатке платье! - перерывает вещи.
 
КУХНЯ

Тэрэса, прижимая к груди полотенце, ошалело пялится на стену,
по которой разгуливают прусаки.
- Тараканы!!! - шепчет она, указывая пальцем.
Косметичка, паста и мыло валяются у нее под ногами.
- И все?! - удивляется Дора, - а я-то думала!
Она еще хочет что-то сказать, но тут из комнаты выбегает перепутанная Вера.
  Тэрэсочка! Дарю вот это платье, - визжит она, - возьмите,возьмите!
И добавляет злым шепотом:
- Оно тебе еще вчера понравилось. Тэрэса берет платье, смеется.
- О! Презент! - бежит в комнату и примеряет его,
вертясь и охорашиваясь перед зеркалом, - у меня тоже есть длья
тьебья прэзэнт, Вера.
Тэрэса интригующе щелкает замком косметички.
- Закрой очи. Вера послушно втягивает голову в плечи,
залепив покрасневшие от бессонной ночи глаза.
Тэрэса подводит ее к зеркалу и кричит в самое ухо:
- Тэпэрь смотри!
Вера обескураженно смотрит в зеркало и видит свои пылающие уши,
в которых красуются клипсы в виде блестящих фарфоровых зубов.
- А это браслэтик! - Тэрэса игриво протягивает ей челюсть, -  видишь кручечки?
Она ловко застегивает украшение на грязном запястье Веры.
Дора плюхается на раскладушку.
- Прэлэсть? - улыбается Тэрэса. Она глядит в огорченное лицо Веры:
- Тьебье нэ нраитсья?
- Что ты! ~ восклицает Дора, - она в восторге!
Ей очень нравится эта ваша западная прелесть.
Довольная Тэрэса принимается складывать вещи.
- Я сегоднья с поворотом до Варшавы.

КЛАССНАЯ КОМНАТА.
 
Учащиеся сидят за столами - Пинцет с Верой, Дора с Гребнем,
 Катя со Шкуркой. Пинцет смотрит на часы.
- Что-то литература опаздывает. Шкурка, где твоя муторша?
- Канай в овраг, прыщавый, - грубо огрызается Шкурка, покосившись на Катю.
Пинцет вскакивает с места.
- Тебе, чмо, в лобешник засветить? Или сам на кладбище поползешь?
- Тихо! Свои пацаны и такая мазута, - Гребень вылезает из-под стола
с приклееными под носом усами.
- Ты где так оброс? Ни фига себе - щетина! - удивляется Пинцет.
- Выркни в торец, - улыбается Гребень, - в музее стибрил .
- Ты что, Тюфяк залатанный! – Пинцет крутит пальцем у лба, - крыша поплыла, да?
Что? На блатной козе подъехал? Усы это же бабки!
Я за них валюту с музейщиков сдеру.
Дверь открывается, заходит побледневшая Зинаида Ивановна.
Лицо осунулось.
- Здравствуйте, ребята.
Все вскакивают между столами. Она подходит к Кате и кладет
перед ней учебник "Русской литературы".
Катя закусывает губы.
- Пишем сочинение на вольную тему, - Зинаида Ивановна и подходит к доске.
- Тема "Поход в музей"
Катя открывает тетрадку, откуда-то со спины в нее влетает клякса.
Дора, кокетничая со Шкуркой, приглушенно смеется,
показывая на новые клипсы в ушах Веры.
Пинцет толкает Гребня в бок.
- Брось эту муру! Давай накатаем депешу в музей.
Пусть бабки готовят за экспонат.
- Идея клевая.

КВАРТИРА ЭПОХИ. 

Катя на кухне моет посуду.
В комнате на кушетке деда сидит слоненок под цветным зонтом.
Дед в инвалидном кресле чинит плюшевого мишку.
Звонок. Катя открывает дверь.
Заваливает компания: Дора с Верой, Пинцет, Гребень и Шкурка.
- Здорово, пацаны,- кивает дед.
Гребень подбегает, звонко целует его.
- Эпоха, отпустишь на пикник? Мы уже хавку припасли и бабки дай.
Дед откладывает игрушку.
- На тебе дулю, купи себе трактор.
- Ну Эпоха, - умоляет Гребень - мы хотим проветриться.
С тобой Катюха застрянет.
- Ты что? Плохо всасываешь, водопровод? - дед сердито хмурит брови на внука.
- Небось пойла набрали?
- У нас вот только пиво. А Пинцет воще токсикоман.
Он нюхает носки - это безопасно, - Гребень включает проигрыватель.
- Выруби! - свирепо говорит дед. Компания видит, что Эпоха не шутит.
Гребень падает на колени
- Ну мы позарез хотим, отпусти!
- Плюнь себе в лицо жеванной морковкой!
- Ты че блатного за руку подержал? – встревает Пинцет.
Гребень толкает его:
- Еще гудок и зубы тронутся.
- А что я такого сказал? Ну западло воще праздник ломать.
- Хлопни ртом! Эпоха прав, осядем здесь.
- Тогда давай шайки. пивко хлебать, - Гребень снимает куртку,  Я те че? Официант?
Вера, поблескивая браслетом-челюстью, развязывает рюкзак.
- Так! В загранку смотались, на природе приторчали... Короче, давайте,
в натуре, монатки распаковывать, - она смотрит на Пинцета.
- Давай, шланг откидывай, макинтош. 
Пинцет нехотя снимает куртку.
- Вырядился голубь мира в рабочем комбинезоне!
Шкурка  выскальзывает на кухню, подходит к Кате, она чистит картошку.
- Гребень знает? - тихо спрашивает он.
- О чем? - поеживается Катя.
- Ну...- Шкурка взглядом показывает на живот.
Катя пожимает плечами. Шкурка выбегает из квартиры.

КВАРТИРА ЗИНАИДЫ ИВАНОВНЫ.
День.
               
Зинаида Ивановна красит губы перед старым мутным зеркалом,
любуясь своим отражением. К зеркалу приклеен тот же листок-памятка.
Она надевает пальто и поспешно выходит.
Во дворе дома ребятишки играют в мяч, бросая его на противопожарный щит.
На щите вместо ведер и огнетушителя белой краской
нарисованы контуры этих предметов.
Зинаида Ивановна торопливо проходит.
Подъезжает трамвай, она перебегает дорогу, вскакивает на подножку.
Из-за угла появляется Шкурка.
Увидев трамвай, он цепляется за буфер последнего вагона.
 
ПОДЪЕЗД ДОМА КАТИ.

Зинаида Ивановна поднимается по лестнице, звонит в дверь.
Никто не открывает.
Она звонит еще раз, щелкает замок, на пороге появляется ухажер,
пристававший к Кате.
- Ты? Зачем ты пришла? Ко мне нельзя сейчас, жена может вернуться...
- Милый, - всхлипывает Зинаида Ивановна, прижимаясь к нему.
- Я такое пережила, такое...
- Потом, потом все расскажешь, - он торопливо целует ее,
стараясь отвязаться.
Зинаида Ивановна, не чувствуя этого, липнет.
Она переполнена своими переживаниями.
- Ты иди, - он подталкивает ее к выходу, - созвонимся.
Сейчас нельзя - опасно.
Зинаида Ивановна, комкая носовой платок, медленно
спускается по ступенькам, сталкиваясь с сыном,
который  звонит в квартиру Сизовой.
- Ты что здесь делаешь? - она смущенно сует платок в обшлаг рукава.
- А тебе какое дело? - огрызается Шкурка, отдернув руку от звонка.
- Ты как с матерью разговариваешь?!
- Меня это не колышет.
- Вырос, змееныш? Девки от него на аборты бегают! Молоко на губах не обсохло...
- А ты куда бегаешь? Ты-то как с Сизовой в одну палату попала?
Думаешь, я ничего не знаю?
Зинаида Ивановна задохнувшись, бьет сына по лицу.
- Бей, бей, сколько хочешь! Я все равно скажу... Ты отцу изменяешь.
Я тебя видел с этим... ты сама спуталась
- Не смей! Не смей! - Зинаида Ивановна обессилено сползает на ступеньку.
- Мама! Мама, не надо! Она беззвучно шевелит губами, цепляясь за перила.
Мать Кати открывает дверь,
- Воды, дайте воды!
Шурка пробегает на кухню и выносит в чашке воду.
Зинаида Ивановна пьет.
- Спасибо, уже легче.
- А у меня дочь из дома ушла, - говорит мать Кати и плачет.
Шурка  и ей протягивает ей чашку.
- Благодарю вас, молодой человек, - говорит мать Кати и допивает воду.
- Пойдем Шура - говорит Зинадца Ивановна, опираясь на руку сына.
- Так ты все знал? Боже, боже! Ты следил за мной?
- Ничего я не следил. Я тебя здесь случайно встретил, я к Сизовой шел...
Не ходи к нему больше, мама, не ходи.
 
ПИКНИК

В лесу, неподалеку от дачи Кати, возле костра расположилась компания.
Пинцет жарит шашлык, Гребень играет на гитаре,
Дора курит сигарету, Вера режет помидоры.
- Классно мы смылись от Эпохи!
Перевернув шашлык, Пинцет разворачивает газету с бутербродами.
В глаза ему бросается крупным шрифтом объявление: "Ограбление музея".
- Робя, труба!, - он испуганно сминает газету, бросает в огонь.
- Писец котенку, сгноят в бутырке.
Гребень, откладывая гитару:
- Дождался валюты.
Дора крутит пальцем возле лба:
- Чтоб в совке валютой за усы платили!  Рехнулся че ли? 
Политички зпаяют. Будешь в одиночке мемуары строчить.
Гребень почесывает затылок:
- Ладно, Дорка, не кроши батон. Завтра намылимся в музей,
положим усы в зал. Пинцет, даешь добро?
- Говна на лопате. Там охрана с собаками, стремно!
- Ну, на тебе рогатку - застрелись, - презрительно бросает Гребень.
- Пацаны, я в натуре сдрейфил.
- Не скули, харя - подбадривает Гребень, - какая  охрана?
Я ж не коня с яйцами спер, а бутафорские усы. Фигня какая.
- Может, Эпоха поможет? Он с мусорами базарить умеет. Прямо гипноз наворачивает.
- Опухни в канавке, Пинцет.. Затрахали моего деда своими стебами.
Все! Я застраховал Эпоху.
Гребень встает и переворачивает шашлык:
- Сами справимся. Наливай!
Дора, чокаясь с ним, спрашивает на ухо:
- А чего эта телка с косой у вас поселилась?
Он пожимает плечами.
- Не знаю. Эпоха нянчится с ней. А нам-то что? - он целует Дору в губы.
 
МУЗЕЙ

Пинцет и Гребень, переодетые в платья Доры и Веры, заходят в музей .
Гребень озирается:
- Кинь глазом, если бабки на дверях дрыхнут, пошпилим на место.
Зря ты перетрухал. Ни мусоров, ни собак.
Пинцет прыгает к чучелу коня, прячется, прикладывая палец к губам:
- Т-с-с-с, не шелести пастью,
Мимо, раскачивая бедрами, проходит экскурсовод.
- Да она тя не узнает в этом прикиде!
- Ши-ши... Замерзни! Тихо!
Пинцет берет усы:
- А вдруг ща сирена завоет?
- Ниче, - отмахивается Гребень, - нацепишь и на рыло, и на коня.
Гребень, держа усы на вытянутой руке, подкрадывается к постаменту
и осторожно заглядывает. За парапетиком на постаменте под табличкой "усы"
лежит  борода. Просунув руку через парапетик, он дергает бороду.
Она оказывается привязанной.
Раздается з сирена.
Гребень взвизгнув, бросает усы и бежит.
Пинцет за ним.

КВАРТИРА ЭПОХИ.

Дед сидит в кресле у открытого окна. Катя моет полы.
Дед смотрит в небо и видит корзиночку из ромашек, уплывающую в облака.
Звонок телефона, дед вздрагивает. Корзиночка растворяется в небе.
Вытерев руки о передник, Катя снимает трубку.
- Слушаю.
- Катька, дерни Эпоху на провод. У меня секунда - говорит трубка голосом Гребня.
- Саша, подожди минутку, я сейчас, - она передает трубку деду. Тот откашливается.
- Ну, что, пузырь, где ты застрял?
- Эпоха, я тут это...только ты не волнуйся...В общем я в ментовке.
Дед меняется в лице.
- Что случилось?  Правду говори.
- Шьют ограбление музея. Ты не волнуйся, здесь окна без решеток.
Всего четвертый этаж. Я отсюда сам выдернусь. Домой не приду, буду в бегах.
Скажи Катьке, что твои лекарства на полке, где музыка.
Мне вчера аптекарша оставила. Пока, будь спок. Спешу.
В трубке слышны частые гудки.
- Дочка, - дед кладет трубку, Катя выжимает половую тряпку.
- Возьми на полке лекарства и помоги мне одеться. В город едем.

МИЛИЦИЯ.

Катя завозит инвалидную коляску в кабинет дежурного милиционера.
- Здравствуйте, - говорит дед. Оборачивается к Кате:
- Ты иди, детка, обожди в коридоре. Катя выходит.
- Моя фамилия Ромашов, - обращается он к милиционеру, - здесь у вас
с внуком моим история приключилась.
- Да, ознакомтесь с протоколом. Вот  и акт составили.
Ваш красавец, переодевшись в женское платье, хотел украсть
музейные экспонаты и был пойман с поличным на месте преступления.
Дед внимательно читает протокол.
- Как ваше имя-отчество?
Милиционер козыряет:
- Александр Павлович.
- Моего внука тоже Сашей зовут. Семнадцать лет ему.
Музей - это шалость, а протокол жизнь перечеркнет.
- Так он сопротивлялся при задержании, мерзавец.
Пусть придут его родители - отец, мать. Кем они работают?
- Я его родители. Больше у него нет. Нет дочери моей Нади.
Пятнадцать лет прошло, - дед закашливается, - она в больнице
медленно умирала... Просила в детдом не отдавать.
Так я с ним вдвоем и остался. Баловал его - было дело.
Все игрались в войнушки - он любил быть генералом, потом - в школьники,
теперь - в панки играем. Повзрослеет - поймет.
Мало мне жить осталось, Александр Павлович, вот в чем дело.
Умру скоро.
Мальчишка один останется, жизнь его и прихватит по-настоящему.
- Что сделаешь? Протокол - это документ - разводит руками милиционер.
- Начнется следствие - может ему и условно дадут,
если это не групповое ограбление.
Дед потриает лоб.
- У вас, извините, покурить не найдется?
Милиционер достает сигареты. Вытаскивает одну из пачки, протягивает деду.
- Нет, спасибо, не буду, - машет рукой дед.
- Да курите, курите, - протягивает милиционер.
Дед берет сигарету. Разминает в морщинистых пальцах:
- Не могу, обещал, - вздыхает, - Сашке обещал. Бросили мы с ним, -
кладет сигарету на стол. Смотрит на нее, вздыхает:
- Вся эта бессмысленная жизнь - заговор взрослых против детей. 
Жестокие игры,  политика, экономика, войны...
Страдают дети - наши дети, - дед вздыхает, берет сигарету, подумав,
кладет на место.
- Не хочу быть в вашем заговоре. Я с ними остаюсь.
Меня, значит, тоже арестуйте. Дайте бумагу.
Милиционер закуривает сигарету, которую предлагал деду,
и протягивает ему белый лист.
Дед надевает очки и берет со стола  ручку.
Руки его дрожат, буквы прыгают.
- Не выходит, - говорит он, пытаясь удержать дрожь, - пиши, я подпишусь.
- Чистосердечное признание, - диктует дед.
- Я, Ромашов Иван Сергеевич, совершил преступление ...
Что они там украли? - вскидывает голову на милиционера.
 - Усы.
 - Усы? - задумывается дед, - ну, сочини тогда, как это
в тридцатые годы делалось. Вообщем, чтоб меня вместе с Сашкой взяли.
Милиционер смотрит на старого человека, гасит окурок.
Смяв признание деда и протокол внука, швыряет их в мусорную корзину,
нажимает кнопку.
- Вызовите Ромашова.
В сопровождении дежурного входит Гребень в платье Доры.

КОМНАТА ЭПОХИ.

Дед дремлет на кушетке. Звонит телефон.
Внук снимает трубку, стараясь говорить шепотом:
- Да, квартира Рыбакова...Какая встреча?...Торжественная?...
Самого старого почетного гражданина города?...Да? Гонишь!
Ой, извиняюсь!.. Мой дед?...Спецово!...Ой, извиняюсь...хорошо.
Понял. Сегодня...понял.. В самый раз!...Будь спок!
Ой, извиняюсь... Хорошо, подготовим...Нормально... Пока.
Звонок в дверь. Шум, крики. Пришла та же компания.
Пинцет держит в руке бутылку водки.
- Да здравствует свобода! Выудил тебя Эпоха из ментовки. Я же говорил.
- Опухни, предатель,- говорит Гребень, сдвигая брови наступает на Пинцета.
- Я же с мировой пришел. Давай шарахнем за дружбу, - Пинцет протягивает бутылку.
Дора и Вера окружают Гребня, уговаривают, утешают.
По очереди пьют мировую из бутылки.
Внук поддается на уговоры.
- Ну, робя, я счас заплачу – я тащусь!
Пинцет отпивает и снова передает бутылку по кругу.
Компания рассматривает коллаж - головы старушек на голых девицах веселят их.
- Вот эта – спецово! Офонареть можно! Убойно! – хохочет Пинцет
Дора любуется.
- Нет, я взопрею! Рухнуть и не встать.
Вера мечтательно закатывает глаза.
- Впечатляет. Чтоб меня Васей звали! Клево! И от винта! 
Гребень идет нетвердой походкой, становится посреди комнаты. 
Водка, выпитая с непривычки, разогрела компанию.
- Все заглохли и секут с налета. Сегодня нарисовалась по проводу фря из мерии.
Ну, мол, не пырхни. Я в белых перчатках.
Наш Ромашов, Эпоха мой, значит, - самый почетный cтарожил-гражданин
и всякое такое... Его сегодня будут хлопать с оркестром.
Ну у меня, конечно, челюсть отвалилась. Я так и рухнул.
Думал, крыша поехала. Думал, прикол. А она: "Фи-фи, в 19:00.
Так что валите по своим конурам. Мне Эпоху наряжать надо.
Захмелевшая Дора, глупо улыбаясь, подходит к Гребню:
- Это дрова! Но мы тебе поможем. Пинцет, шестери в шкаф за смокингом.
Внук кидается к шкафу:
- Убери клещи, я сам! - достает военный китель деда весь в медалях и колодках.
Под общий вой и свист Пинцет обрадованно выдыхает:
- Вот это, братва, обмундировочка. Ну, Эпоха, ты дорвался.
Внук пересаживает проснувшегося деда в кресло.
Пинцет, икая, любуется орденами.
- Та это он в окопе с трупов надергал, - добродушно говорит он.
Гребень вынимает из шкафа плюшевую коробочку:
- Заткни пасть, пенек обрыганный!
Пинцет тянет руку к коробочке.
Внук прячет ее за спину:
- Отодвинься, мурло!
Дора вынимает из коробочки орден, прикалывает себе на кофту.
- О! Самый писк! - Вера хохочет. - Убойно!
Внук включает цветомузыку. Дед что-то кричит, возмущаясь.
Его не слышно.
Дора легонько присаживается к деду на колени.
- Ты зачем Катьку пригрел, Эпоха? Мне вилы корчишь?
Так я ж не безобидная. Я жизнь  могу, попортить, - она звонко целует деда,
отчего на щеках появляется четкий след помады, заразительно смеется
- Робя, идея! Давайте сделаем из Эпохи панку! Дед устало протестует.
- Мизеры, завязывайте! Эх! Годков тридцать сбрить
всем бы лорнеты отреставрировал.
 Дора подбадривает компанию.
- Не возникай, Эпоха, ты ведь свой кадр.
- Заглохни, кучерявая,- угрожающе говорит Гребень - ему панка не пойдет.
Дора, чувствуя свою власть над ним, с безразличием подходит к двери.
- Слышь, кипяток, ну пока, - приостанавливается, - я ушла с концами.
Гребень стоит в нерешительности.
- Ладно, тормози в натуре. Дразня его, Дора приоткрывает дверь.
- Греби взад сказал! Гребень подходит к деду:
- Эпоха, ты резкий чувак - тебе панка пойдет.
Дора подбегает к деду, ерошит ему волосы.
- В самый раз - от этого причесона можно писать кипятком!
Деда окружает со всех сторон подвыпившая компания.
Кто-то начесывает его, кто-то вешает на ухо длинную блестящую клипсу,
напяливает на него куртку в заплатках, в металлических заклепках,
хохочут, толкая друг друга.

УЛИЦА ГОРОДА. 

В глубине улицы духовой оркестр.
Поблескивают металлические тарелки, звучит марш.
Машины останавливаются. По дороге катит инвалидная коляска.
Дед одет панкой. Рот растянут нелепой улыбкой - вблизи видно, ч
то губы склеены скотчем, торчат перья волос.
За ним выплясывает свита, позвякивая медалями, которые украшают
их куртки и брюки. У девиц наградные колодки на кофтах.
Оркестр замирает как по сигналу.
В воздухе застывают вразлет металлические тарелки.
Рты открываются сливаясь в один оплошной рот.
В этот миг на всю улицу грохочет рок.
Из открытого окна видны колонки-усилители.
Публика по невидимому сигналу, как по команде, захлопывает рты.
По улице, задыхаясь, бежит Катя.
Она кричит, но громовая музыка рока заглушает ее.
Слезы катятся по лицу.
Катя бросается к девицам, судорожно срывая награды с их одежды,
она что-то кричит и плачет, но ее не слышно.
Внук смотрит, протрезвев, испуганно.
Катя  подходит к нему, протягивая ладонь.
Он молча отрывает от куртки медаль и кладет ей в руку.
Она подходит к инвалидной коляске, опускается на колени,
снимает скотч с губ деда, поднимается и, ссутулившись, увозит кресло.
Ударили тарелки, грянул марш.

КОМНАТА ЭПОХИ.
 
Дед лежит на кушетке, внук читает ему газету
- В президиум балатировался сторонник партии...
- Подожди, - дед тяжело дышит, - дай воды!
Внук встает, капает несколько капель в стакан, подает.
- Устал я жить. Да и не за чем - ты уже вырос.
- Да нет, я еще тюльпан жеванный.
- Хватит. Умру я, Сашка, Катя сына родит, ты его .... назови..
Внук роняет газету на пол.
- Какого сына?
- Твоего. Из больницы я ее увез - успел.
- Дед! Как же это? Как же?
- Не одного тебя оставляю. С женой и сыном. Запомни.

УЛИЦА ГОРОДА.

Гребень идет с Дорой. За ними следит Шкурка.
Дора закуривает сигарету. Протягивает Гребню пачку:-
- Кури.
- Нет, слово дал. Мы с Эпохой завязали. Значит, баста.
- Кури, - Дора протягивает мятную жвачку - вот закусишь, запах убивает.
- Иди в трубу, - отмахивается Гребень, - сказал не буду.
- Зря, паря, фраеришься, - Дора разворачивает жвачку, кладет ее в рот.
Гребень с отвращением наблюдает как яростно клацают ее крупные зубы,
как расплываются ярко накрашенные губы Доры.
- Классная вещь! - она тянется губами к его губам.
Он отворачивается:
- Отлипни.
- Ну и вали, - изображает безразличие Дора, - дедушкин сыночек!
Гребень вспыхивает:
- Уйди, Дорка! - кулаки его сжимаются, - Уйди, Дорка, уйди!
- Ой, ой, ой, испугалась! Панка из дедушки не получился! Заплачь теперь.
Гребень угрожающе приближается к Доре:
- А ну, вали отсюда! - покраснев, он тяжело переводит дыхание.
- Дурак! - отступает Дора.
- Да, я дурак, - тихо цедит Гребень. - А ты дешевка! Дешевка!
Дора отскакивает.
- Псих! Псих! - и убегает.
               
ДРАКА

Из-за угла выскакивает Шкурка, налетает на Гребня, как бык.
- Я вызываю тебя на дуэль! На дуэль! - орет Шкурка и
швыряет Гребню в лицо вместо перчатки мятый носовой платок.
Гребень отпихивает Шкурку:
- Умойся, борзота! Тот снова бросается на Гребня.
- Да убери кегли! - устало говорит Гребень, отбиваясь от него.
- Я убью тебя за Катьку! - орет Шкурка, - убью!
Гребень иронично смотрит на него.
- Что? Любовь в попе заиграла?
Шкурка вскипает, хватает с земли большой камень.
- Ну ты, остынь! - присекает его Гребень.
Шкурка швыряет, камень влетает в витрину магазина.
Начинается драка.
Гребень и Шкурка, сцепившись, катаются в пыли.
Гребень, задыхаясь, прижимает его к земле.
 - Шкурка, я тебя урою! Ты понял? 
- Она моя! - шипит Шкурка, - моя!
- Сама решит чья! - мутузит его Гребень.

КВАРТИРА КАТИ.

Коридор коммунальной квартиры, соседская дверь в глазке широко распахнута,
волосатые руки втягивают в комнату рояль из красного дерева.
Мать Кати помогает его протолкнуть. Наконец рояль задвинули.
Дверь с глазком захлопнулась.
 - Арнольд Давидович! - нерешительно стоит перед дверью мать Кати.
- Будте любезны тотчас расчитаться, у дочери нынче свадьба.
Дело, голубчик, не терпит отлагательств.
Она хочет еще что-то сказать, но дверь приоткрывается,
в щель просовывается волосатая рука и указательным пальцем манит ее войти.
Женщина боком входит в комнату соседа.
Через секунду она выходит, держа в руках деньги.
Понуро идет по коридору и скрывается за своей дверью.
Комната Кати теперь кажется больше и светлее.
На месте рояля в углу стоит груда пыльных бутылок.
Мать Кати в изнеможении садится в кресло и обхватывает голову руками.
Из комнаты соседа слышатся хаотические звуки рояля: "Тум-тум, ля-ля-ля" -
кто-то извлекает одним пальцем.
Червонцы с ее колен медленно падают на пол.
Звонит телефон. Женщина, встрепенувшись, поднимается с кресла,
идет в коридор, снимает трубку.
 - Да, Иван Сергеевич.
Черезвычайно рада этому, - вытирая глаза платком, она улыбается...
- Давеча мы уговорились с Александром...
Нет, не беспокойтесь, платье я ей заказала. Поутру пришлют...
Я вам так благодарна, вы очень добры...
Нет, нет, обязательно белая, и довольно об этом.
Только белая "Волга", так в моей молодости...
Я признательна вам за все, за все, что вы сделали...
Да, наши дети, Иван Сергеевич...
Дети, может единственное ради чего стоит жить...
Прощайте, дорогой! Храни вас Господь!

КВАРТИРА ШКУРКИ.

Зинаида Ивановна собирается на свадьбу.
Застегивает белую со множеством рюшек блузку, роется в ящике,
выбирая бусы, и подходит к старому зеркалу. Прихорашивается.
Муж Зинаиды Ивановны останавливается за ее спиной, наблюдая.
В мутном зеркале отражается его фигура с рогами над головой.
Увидев странное отражение мужа, Зинаида Ивановна
отшатывается и поворачивается к нему.
Муж Зинаиды Ивановны стоит прислонившись к стене.
Над головой его висит старая кривая сабля.
Зинаида Ивановна лихорадочно передергивает плечами
и, подпрыгивая, пытается снять саблю.
- Ну помоги же, Петя, помоги. И зеркало замени, ведь новое уже давно купили.
Муж Зинаиды Ивановны разворачивает новое зеркало
и ставит его на место старого.
В это время ей удается снять злосчастную саблю.
- Ну все иди, Петя, иди. Молодец, спасибо!
Да ты еще не оделся, мы же на свадьбу опаздываем.
Муж Зинаиды Ивановны уходит переодеваться.
Она подбегает к зеркалу и вздрагивает.
Из нового, под бронзу багета, на нее смотрит увядающая женщина
с яркими румянами на щеках.
Зинаида Ивановна вскрикивает и отступает. Она хватает косметичку,
вынимает крем, пытается растереть щеки.
Но отражение в новом зеркале не улучшается.
Бессильно опустив руки, Зинаида Ивановна отступает.

ЗАГС.

Гости. Цветы. Машины в ярких лентах.
Впереди белая "Волга" с куклой на капоте.
Внук в черном костюме и Катя в белом платье с цветами стоят перед дверью.
Звучит свадебный марш, открываются двери.
Катя с женихом торжественно поднимаются по широкой мраморной лестнице.

КОМНАТА ЭПОХИ.

Дед сидит в инвалидном кресле, тяжело дыша, смотрит в окно
Высоко в небе колышится корзиночка из ромашек и вдруг рассыпается.
Ромашки белыми лепестками медленно падают.
Дед, держась за сердце, протягивает руку к полке с пласинками,
на которой стоит флакончик с лекарствами.
Полка соскакивает с гвоздя. На пол шлепается семейный альбом.
Рассыпаются фотографии с отрезанными головами.
Дед, наклоняясь, поднимает альбом, рассматривает фотографии.
Будто впервые видит коллаж на стене.
Он смотрит на благородное лицо - шляпа моды сороковых годов.
На этом лице увеличиваются глаза.
Глаза деда и глаза с фотографии смотрят друг на друга.
Часы бьют семь ударов.
Дед подкатывает кресло к кушетке и с трудом медленно перебирается на нее.
Он ложится, вытянувшись, закрывает глаза.

3AГС.

Внук держит Катю под руку. Все поздравляют жениха и невесту.
Садятся в машины, едут по улицам города.
Подъезжают к ярко освещенному кафе.
Накрытые свадебные столы, музыка, смех.
Гости весело рассаживаются.
Зинаида Ивановна в белой кофте на каблуках держит мужа
под локоть и косится на Веру, которая в глубине зала
подсаживается к столику, за которым сидит ее любовник, ухажер Кати.
Гости веселятся, Пинцет изображает из себя тамаду,
Шкурка сидит понуро, разукрашенная Дора пытается его расшевелить.
Музыканты на сцене играют джаз.
Катя раскраснелась и похорошела, лицо ее излучает счастье.
Музыка замолкает, музыканты, оставив инструменты на сцене, уходят на перерыв.
Мать Кати, подтянутая и преобразившаяся, медленно поднимается на сцену
и осторожно садится за рояль.
Неожиданно чарующие звуки вальса Шопена «До диез минор» наполняют зал.
Гости перестают есть и с изумлением смотрят на мать Кати.
Жених встает и приглашает Катю на танец.
В белом пышном платье она кружится с ним по залу под
восхищенные взгляды гостей.
Смолкают звуки вальса, он наклоняется к Кати и что-то говорит ей на ухо,
страдальчески изменившись в лице.
Катя кивает ему и идет к столу.
Он незаметно направляется к выходу.
Идет все быстрее и быстрее и выбегает на улицу.
Бежит, расталкивая прохожих. Бежит долго, не переводя дыхание.
Поднимается по лестнице своего дома.
Открывает дверь, осторожно входит в комнату.
Комната Эпохи. Тихо. Сумеречно.
На кушетке лежит мертвый дед.
На полу валяется альбом с порезанными фотографиями.
Внук бросается к деду, обнимает его, плачет в голос, как маленький.
Вскакивает, бьет изо всех сил в стену.
Снова падает перед дедом и снова плачет.

КОМНАТА ЭПОХИ.
Утро.

В ней все изменилось. На стенах нет фотографий кумиров рока.
На столе не валяются наушники.
У стены стоит детская кроватка.
Над ней фотография деда. В комнате тихо.
Слышно, что в кухне моют посуду.
В инвалидном кресле сидит внук.
У него обычная прическа. Он в черных брюках и в черной рубашке.
Перед ним лежит семейный альбом.
Внук старательно приклеивает фотографиям отрезанные головы.