Артист

Не думай о секундах свысока…
                Р. Рождественский

Король эстрады песню пел,
блестел слезой и так старался.
Он всем до смерти надоел,
но уходить не собирался.

Он был вальяжен и богат,
одет с иголочки, как денди.
Он всем был друг, товарищ, брат,
ну, в крайнем случае — эфенди.

Он песне отдал всё сполна,
его не волновала касса.
Его прически седина
в нём выдавала ловеласа.

Он был заботливый отец
и был, порой не без мотива,
в судах ответчик и истец,
как завсегдатай детектива.

При генералах — генерал,
при мафиози — тоже в ровнях.
Но он себя не замарал,
как та Морозова на дровнях.

Был без него любой парад,
как без орудия эсминец.
Он был в Бурятии — бурят,
на Украине — украинец.

Он был в Израиле — еврей,
не вызывая разночтенья.
Внушала бронь его дверей
к нему великое почтенье.

Он разным людям помогал
и, выступая камертоном,
режиму арии слагал
неповторимым баритоном.

Везде любим, повсюду зван,
он пел и грудь не уставала.
Он был и свадебный Баян,
и похоронный отпевала.

Его армейские хоры
на авансцену выносили.
Ему несчетные дары
на юбилеи подносили.

Застыли все колокола
в могучем этом человеке.
Он был матерый, как скала,
забронзовевшая навеки.

Он нес, как зубр, свою судьбу,
он был во всем подобье глыбы.
Учителя его в гробу
ему завидовать могли бы.

На их распятые тела
не те упали покрывала.
Его не минула хула,
но слава всё перекрывала.

И был его репертуар
в лучах еще живущей славы,
как баснословный гонорар
и словно летопись державы.

Он был страна, он был война,
он был полеты и победы.
О нем наверно письмена
уже писали песневеды.

Как тот торжественный зачин
нерасставанья с комсомолом,
он был последним из мужчин
на тусовище однополом.

На нем бы чепчик не сидел,
его бы внуки запытали.
Свой артистический предел
он грозно выковал в металле.

Он не плясал и не кутил
(ну, напоказ, по крайней мере).
И даже ежели шутил,
то в снисходительной манере.

Он был бессмертный монумент,
законсервированный предок,
как засекреченный агент
семи, как минимум, разведок.

Он был как Шамбалы пророк,
он был как нужная затычка,
как тот рождественский пирог
и как пасхальное яичко.

Его вороний бриолин
не смыли б струи водопада.
Вершина. Мамонт. Исполин.
Непобедимая армада.

Ну весь — огонь, ну всё — при нём!
Сентиментален и спортивен.
Консервативен, как бином,
и, как картошка, не противен.

А этот пафос, аскетизм
энциклопедии ходячей!
И заказной патриотизм
с такой душевною отдачей!

Ну как такого на костыль?
Король Советского Союза.
И время списывать в утиль,
и видеть вроде не обуза.

И всё полощется, как флаг,
и столп, и солнце, и художник.
И на «СВ» садится, как
почетный железнодорожник.

Он пел на танковой броне,
он пел на кузове машины.
На Колыме. На целине.
И у подножия вершины.

Как говорится, он вполне,
еще не выпал из формата.
Он спел бы даже на Луне
в опроверженье сопромата.

Он умирал и воскресал,
но не прибавил ни морщины.
Он с чертом, видно, подписал
контракт до сотой годовщины.

Таких немного на земле
и без таких народу плохо.
Вокруг него парад-алле,
а позади него — эпоха.

Ему восторги и цветы,
и все любезны и учтивы.
А у него еще мечты
и лет на двести перспективы.

Легенда, джокер, мастодонт,
над ним крылами мифы машут.
Его приятели, пардон,
уже о многом не расскажут.

Монархи. Лорды. Паханы.
Все президенты всех республик.
И те еще — из чайханы,
чьи погоняла не для публик.

Да что монархи, наконец,
коль с ним лобзался Римский Папа.
И, может быть, на нем венец
сидел удачнее б, чем шляпа.

Ну как такого не любить,
не помня всех его мелодий?
И жалко вроде бы убить,
и оставлять — не по колоде.

Крахмалом глаз слепит батист,
стекает грим из-под беретки.
До дыр заслушанный артист,
коронный царь на табуретке.

Поет, поет, поет, поет,
поет уже не за зарплату.
Поет с утра, когда встает.
Поет по блату и по штату.

Не отрекаются любя,
не умерщвляются химеры.
Ему не вытолкать себя
из той поры до нашей эры.

Ему не вычеркнуть себя
из королевского реестра.
Свое былое не губя
не отдаются без оркестра.

И от любви не устают,
как от несущего теченья.
Пускай другие настают
и времена, и предпочтенья.

Он полноводною рекой
поит; тверда его десница.
Навек такой. Ему покой
уже, наверно, и не снится.

Он этим болен. Не уйдет
он никогда — кремень, твердыня.
Его на этот крест ведёт
его прекрасная гордыня.

Один, как перст. На белый свет
себя он вырастил, однако.
И короля другого нет.
А принцев ждет большая драка.

2005