Другая Одиссея

Здесь, в шатком, охрипшем от вязкого холода доме,
Где прелые, черные стены кашляют гнилью,
И на расцарапанной временем желтой иконе
Остались от ангелов только белесые крылья,
А лики святых черным дымом лучин закоптили.

Сейчас сквозь забитое досками гроба окно,
Чрез тонкие щели сочатся по полу струи
Такие же белые, как девичье молоко -
Кровь вечера светом подлунным втекала всуе
Холодная, словно мертвые при поцелуе.

На черством полу, провонявшем пищанием крыс;
У треснутой печки, затянутой дышащим мхом,
Сидел человек, родитель которого - хлыст,
Вкусивший хлыста и крещенный под этим хлыстом.
Сидел он за старым дубовым столом.

А стул заменял ему дряхлый, забытый вертеп,
Который остался от бабки, и то не родной.
В землистых руках держит он непропекшийся хлеб,
А рядом стоит недопитая миска с водой.
В его однокомнатном доме дикий покой.

В глазах его мерзлая бездна могил им зарытых 
Вокруг темноту всё в узоры смертельные крутит. 
Крестьянин вернулся с войны за свободу сытых, 
В деревню, где больше никто, никогда и никак не будет.
Где всё разорили убитые также люди. 

А рядом, за домом, под старой погнувшейся елью
Валялся помещик с надрубленной жирною шеей,
И трещины от хлыста на вывернутом его теле.