Петр Вяземский

(Текст радиопрограммы из цикла "Современники Пушкина": 1.Василий Жуковский; 2.Константин Батюшков)

ПРЕДИСЛОВИЕ К ЦИКЛУ

Цикл радиопрограмм в рубрике «Душа поэта» сначала назывался «Современники классиков», но поскольку все, о ком шла речь, так или иначе, как вокруг Солнца, вращались вокруг "Солнца нашей поэзии" - Александра Сергеевича, то постепенно сложилась такая поэтическая "галактика". И название "Современники Пушкина", и название "Современники классиков" условно, и, разумеется, не вполне отражает истинную картину литературного процесса. Скорее, это игра слов и смыслов, своеобразная аллюзия, отсылающая к популярной литературной серии «Классики и современники».

Целью программ является прежде всего просвещение – напоминание известных (главным образом, специалистам или особо интересующимся литературой) фактов жизни и творчества авторов, чьи имена и некоторые произведения на слуху – но не более того. Несмотря на то, что это явная литературоведческая компиляция, все же основана она на личном взгляде автора и ведущей программ на личность и творчество того или иного поэта. Надеюсь, что хотя бы эскизно, но удается обрисовать атмосферу эпохи, о которой идет речь в программах. Кроме того, надо иметь в виду, что эти тексты – составляющая часть «литературно-музыкальных» композиций, выходящих в эфире радио «Гармония мира» (Одесса).

Формат программ – один, два или три выпуска продолжительностью по 14-15 минут, однако здесь двойные и тройные выпуски для удобства чтения объединены в один цельный текст.

3. ПЕТР ВЯЗЕМСКИЙ

Современники признанных классиков русской литературы заняли свое место в истории становления литературы. Более того, многие из них оказали значительное влияние на формирование вкусов, литературных жанров и направлений, а если это влияние было не столь существенным – все же самим своим фактом общения и дружбы они создавали такую неповторимую атмосферу творчества, без которой тому или иному художнику сложнее было бы состояться. Но – история не знает сослагательного наклонения, и к счастью, в кругу общения того же Пушкина, как мы уже говорили, было немало талантливых друзей, и один из них – Петр Андреевич Вяземский.

Я пью за здоровье не многих,
Не многих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней.

Я пью за здоровье далеких,
Далеких, но милых друзей,
Друзей, как и я, одиноких
Средь чуждых сердцам их людей…

Эти строки наверняка знакомы всем по романсу из фильма «О бедном гусаре замолвите слово…», написанному на стихи Петра Вяземского. Стихотворение «Друзьям» довольно позднее – 1862 года, но оно неслучайно использовано в фильме, посвященном памяти былой гусарской удали: Вяземский, как и многие патриотически настроенные дворяне, во время Отечественной войны 1812 года вступил в ополчение, участвовал в битве при Бородино, одним из его близких друзей был легендарный Денис Давыдов.

Петр Вяземский – потомок старинного дворянского рода, родился 12 (23) июля 1792 года, сначала получил блестящее образование дома, потом продолжал учиться в петербургских пансионах. В доме Вяземских бывали многие известные и влиятельные люди, в том числе Карамзин и Жуковский. Отец Петра Вяземского умер, когда тот был подростком, и опекуном молодого князя стал Карамзин.

То ли достаточно либеральное воспитание, то ли независимый характер, а скорее всего оба эти фактора стали причиной того, что уже с молодых лет Вяземский оказался в опале – вплоть до того, что в 1821 году над ним был установлен полицейский надзор. В нашем понимании он был самым настоящим диссидентом – оппозиционером по отношению к власти. Вот, кстати, поэтический портрет Вяземского тех лет, созданный его близким другом Пушкиным:

Язвительный поэт, остряк замысловатый,
И блеском колких слов, и шутками богатый,
Счастливый Вяземский, завидую тебе.
Ты право получил, благодаря судьбе,
Смеяться весело над злобою ревнивой,
Невежество разить анафемой игривой.

Поэтические послания – довольно распространенная форма общения того времени, и не всегда они попадали в печать. Многие из них так и хранились до поры до времени в письмах, зато сейчас благодаря такой дружеской переписке мы имеем счастливую возможность не только представить характеры, но и ощутить среду вольности и жизнерадостности, в которой творили наши любимые поэты. Вот, к примеру, послание 1810 года, на этот раз Вяземскому – от Батюшкова:

Льстец моей ленивой музы!
Ах, какие снова узы
На меня ты наложил?
Ты мою сонливу "Лету"
В Иордан преобратил
И, смеяся, мне, поэту,
Так кадилом накадил,
Что я в сладком упоеньи,
Позабыв стихотвореньи,
Задремал и видел сон:
Будто светлый Аполлон
И меня, шалун мой милый,
На берег реки унылой
Со стихами потащил
И в забвеньи потопил!

Как уже упоминалось, Батюшков принадлежал к числу поэтов, считавших, что язык поэзии должен быть легким, освобожденным от помпезных условностей классицизма. В конце концов, поэты-единомышленники в 1815 году объединились в общество «Арзамас», на заседаниях которого пародировали торжественные собрания своих оппонентов из «Беседы любителей русского слова» – так называемых архаистов. Неизменным секретарем «Арзамаса» был Жуковский, а каждый из членов имел прозвища из баллад того же Жуковского. На заседаниях «Арзамаса» читались шутливые протоколы, эпиграммы и пародии на членов «Беседы». Представьте теперь юного Пушкина, который чувствовал себя «арзамасцем» по духу, а затем и вовсе был принят в этот круг, и общался со старшими собратьями по перу практически на равных. В том числе и с Вяземским, дружба с которым продлилась вплоть до гибели Пушкина.

Кстати, всю свою жизнь – с 1813 по 1877 годы – Вяземский писал не только стихи, но и мемуарные очерки, неизменно вел записные книжки, так как любую деталь, событие или личность считал важным штрихом к портрету своего времени. Вот и об обществе «Арзамас» он оставил любопытные замечания: с его точки зрения, это было новое скрепление литературных и дружеских связей, уже существовавших прежде между приятелями. Также это была школа взаимного литературного обучения, литературного товарищества. А главное, заседания «Арзамаса» были сборным местом, куда люди разных возрастов, иногда даже и разных воззрений и мнений по другим посторонним вопросам, сходились потолковать о литературе, сообщить друг другу свои труды и опыты, и остроумно повеселиться и подурачиться.

Как известно, и сам Петр Андреевич был известным острословом. Вот одна из его эпиграмм 1819 года:

«Два живописца»
В столицу съехались портретны мастера,
 Петр плох, но с деньгами; соперник Рафаэлю —
Иван, но без гроша. От утра до утра
 То женщин, то мужчин малюет кисть Петра;
Иван едва ли кисть и раз возьмет в неделю.
За что ж им от судьбы не равен так дележ?
Портрет Петра был льстив, портрет Ивана — схож.

Вообще, многие стихотворения Вяземского отличались иронией, и даже едкой язвительностью в отношении многих реалий современной жизни – от литературных процессов до политического устройства государства. А одно из них, ходившее в списках (в более позднюю для Вяземского, но близкую нам эпоху говорили – вышедшее в самиздате), было названо в анонимном доносе «катехизисом заговорщиков». Это стихотворение 1820 года «Негодование». Вот небольшая цитата из него:

Хранители казны народной,
 На правый суд сберитесь вы;
Ответствуйте: где дань отчаянной вдовы?
 Где подать сироты голодной?
Корыстною рукой заграбил их разврат.
Презрев укор людей, забыв небес угрозы,
Испили жадно вы средь пиршеских прохлад
Кровавый пот труда и нищенские слезы;
На хищный ваш алтарь в усердии слепом
Народ имущество и жизнь свою приносит…

 Вяземский, в отличие от своих сверстников и коллег по перу, рано избавился от романтических иллюзий относительно действительности. В том же «Негодовании» читаем:

Я раннее прости сказал младой весне,
 Весне надежд и заблуждений!
Не осушив его, фиал волшебств разбил;
При первых встречах жизнь в обманах обличил…

Но надо сказать, что, несмотря на свою радикальную критику общественного устройства, Вяземский отказался от участия в заговоре декабристов. Однако его трезвое отношение к жизни и к ее закономерностям с годами все более усиливалось: сама жизнь избавляла от романтических иллюзий. Достаточно сказать, что после декабрьского восстания были арестованы, сосланы и казнены многие его друзья и знакомые. Все чаще стали звучать у Вяземского мотивы утрат, одиночества, неуклонно уходящей молодости, быстротечности времени. Вот также известное по романсу стихотворение Петра Вяземского, написанное в 1837 году, после смерти еще одного его близкого друга – Пушкина:

Я пережил и многое, и многих,
И многому изведал цену я;
Теперь влачусь в одних пределах строгих
Известного размера бытия.
…
Не заношусь вперед мечтою жадной,
Надежды глас замолк, — и на пути,
Протоптанном действительностью хладной,
Уж новых мне следов не провести.
…
По бороздам серпом пожатой пашни
Найдешь еще, быть может, жизни след;
Во мне найдешь, быть может, след вчерашний, —
Но ничего уж завтрашнего нет.

Жизнь разочлась со мной; она не в силах
Мне то отдать, что у меня взяла,
И что земля в глухих своих могилах
Безжалостно навеки погребла.

Но до этой утраты все-таки была и целая жизнь Пушкина, и дружба двух поэтов. Между прочим, эпиграфом к первой главе романа «Евгений Онегин» Пушкин выбрал одну строчку из стихотворения 1817-го года «Первый снег» Петра Вяземского, а полностью цитата звучит так: «По жизни так скользит горячность молодая, / И жить торопится, и чувствовать спешит». А вот, например, еще одно шутливое дружеское послание Пушкина из письма к Вяземскому 1825 года:

Сатирик и поэт любовный;
Наш Аристип и Асмодей,
Ты не племянник Анны Львовны,
Покойной тетушки моей.
Писатель нежный, тонкий, острый,
Мой дядюшка – не дядя твой,
Но, милый, – музы наши сестры,
Итак, ты все же братец мой.

Здесь Пушкиным живо и ярко передана атмосфера общения, существовавшая в кругу друзей-единомышленников. Как уже отмечалось, дружба двух поэтов длилась вплоть до смерти Пушкина, и в течение всего этого времени они вели оживленную переписку, обменивались шуточными посланиями. Впрочем, не только шуточными. Например, вспомните полное разочарования стихотворение Пушкина, написанное им в день своего рождения в 1828 году:

Дар напрасный, дар случайный –
Жизнь, зачем ты мне дана,
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?

Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.

Известно, что на эти, опубликованные в 1830 году строки, собственными стихами откликнулся даже митрополит Филарет. Также на отчаянное признание друга мудро и не без иронии ответил Вяземский:

Дар мгновенный, дар прекрасный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Ум молчит, а сердцу ясно:
Жизнь для жизни нам дана.
Все прекрасно в Божьем мире,
Сотворимый мир в нем скрыт,
Но Он в чувстве, но Он в лире,
Но Он в разуме открыт.
Познавать Творца в творенье,
Видеть духом, сердцем чтить —
Вот в чем жизни назначенье,
Вот что значит в Боге жить!

И это были не просто слова: самого Вяземского судьба испытывала постоянно, что отразилось на его творчестве. Мы говорили, например, о том, что он рано избавился от иллюзий. Отчасти этому способствовал его личный, не вполне позитивный опыт: будучи благородного происхождения и являясь наследником немалого состояния, молодой Петр Вяземский вел довольно-таки праздную жизнь, и в конце концов промотал почти все отцовское наследство. И тут задумался о своих перспективах – в результате чего пришел к выводу, что должен пойти на службу.

В 1817 году ему удалось получить должность коллежского асессора и место чиновника для иностранной переписки в канцелярии в Варшаве. Здесь, по сравнению с российским самодержавным деспотизмом, царила либеральная атмосфера, что повлияло на формирование либеральных воззрений самого Вяземского. Он открыто высказывал свои убеждения как в беседах, так и в стихотворениях, – в результате был отстранен от службы, и несколько лет прожил под тайным надзором.

В период опалы больше внимания он стал уделять литературному творчеству, писал критические статьи. Его лирические стихотворения высоко ценил Пушкин. В поэзии Вяземский был сторонником романтизма, который, по его мнению, «дает более свободы дарованию, покоряется законам природы и изящности, отвергая насильство постановлений условных». Вот одно из лирических стихотворений Петра Вяземского, написанное в полном соответствии его литературным вкусам.

Ты светлая звезда таинственного мира,
Куда я возношусь из тесноты земной,
Где ждет меня тобой настроенная лира,
Где ждут меня мечты, согретые тобой.

Ты облако мое, которым день мой мрачен,
Когда задумчиво я мыслю о тебе,
Иль измеряю путь, который нам назначен,
И где судьба моя чужда твоей судьбе.

Ты тихий сумрак мой, которым грудь свежеет,
Когда на западе заботливого дня
Мой отдыхает ум и сердце вечереет,
И тени смертные снисходят на меня.

Часто стихотворения Вяземского могут показаться грамматически и стилистически небрежными, поскольку ради точного выражения мысли он вводил неологизмы, допускал ломку грамматических норм, употреблял необычные рифмы и созвучия. В этом смысле его опыт не оказал значительного влияния на глобальный процесс формирования литературы, но, тем не менее, явился примером свободного творческого самовыражения. У Вяземского также много пейзажной лирики, и, несмотря на его приверженность романтизму в поэзии, картины природы у него – не отвлеченные красоты, увиденные глазами мечтателя, а вполне реалистичные русские пейзажи. Например, в стихотворении «Еще тройка»:

Тройка мчится, тройка скачет,
Вьется пыль из-под копыт,
Колокольчик звонко плачет,
И хохочет, и визжит.

По дороге голосисто
Раздается яркий звон,
То вдали отбрякнет чисто
То застонет глухо он.

Словно леший ведьме вторит
И аукается с ней,
Иль русалка тараторит
В роще звучных камышей.

Русской степи, ночи темной
Поэтическая весть!
Много в ней и думы томной,
И раздолья много есть.

Прянул месяц из-за тучи,
Обогнул свое кольцо
И посыпал блеск зыбучий
Прямо путнику в лицо…

Это стихотворение 1834 года – явная творческая перекличка с другом-стихотворцем: помните зимние картины Пушкина середины двадцатых годов (периода романтизма в его творчестве):

Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя.
То как зверь она завоет,
То заплачет как дитя…

Или же –

По дороге зимней, скучной
Тройка борзая бежит,
Колокольчик однозвучный
Утомительно гремит.

…Прожив в опале несколько лет, Вяземский вынужден был вновь искать возможности устроиться на службу: в 1829 году написал государю прошение, и вскоре, благодаря хлопотам Жуковского и Великого Князя Константина, получил место чиновника особых поручений при министре финансов, занимал эту должность до 1846 года. Вообще он сделал блестящую государственную карьеру: в 1839 году был избран действительным членом Российской Академии наук, в 60-х стал сенатором и членом Государственного совета и имел свободный доступ в домашний круг царя Александра II (хотя и не пользовался этой привилегией). Также Вяземский много путешествовал, а в последние годы вообще предпочитал жить за границей.

И все эти годы его сопровождали утраты: смерть Пушкина так его потрясла, что он десять лет не появлялся при дворе. Он пережил всех своих восьмерых детей, причем лишь один из сыновей дожил до зрелых лет – остальные умерли в раннем возрасте. К хандре добавлялись страдания от бессонницы и всяческих других недомоганий. Настроение Вяземского характеризует его миниатюра 1871 года, в которой, тем не менее, угадывается свойственное ему ироничное отношение к действительности – «Эпитафия себе заживо»:

Лампадою ночной погасла жизнь моя,
Себя, как мертвого, оплакиваю я.
 На мне болезни и печали
 Глубоко врезан тяжкий след;
 Того, которого вы знали,
 Того уж Вяземского нет.

Но Вяземский вовсе не был бесплодным жалобщиком. Достаточно напомнить, что при любых обстоятельствах он был верен своей привычке, и все годы не просто вел записные книжки, но анализировал все факты и события, а его мемуары «Старая записная книжка», изданные им же в 1870 году, – настоящий документ эпохи. Во все годы своей жизни он также писал стихи, и его поэтическое творчество также можно считать своеобразным дневником – дневником его душевного опыта. И мне кажется, именно этим прежде всего и ценно наследие, которое оставил нам Петр Андреевич Вяземский. Вот, к примеру, характерное для него ироничное размышление о бренности человеческой жизни, написанное между 1875-77 годами:

Жизнь наша в старости – изношенный халат:
И совестно носить его, и жаль оставить;
Мы с ним давно сжились, давно, как с братом брат;
Нельзя нас починить и заново исправить.

Как мы состарились, состарился и он;
В лохмотьях наша жизнь, и он в лохмотьях тоже,
Чернилами он весь расписан, окроплен,
Но эти пятна нам узоров всех дороже;

…Еще люблю подчас жизнь старую свою
С ее ущербами и грустным поворотом,
И, как боец свой плащ, простреленный в бою,
Я холю свой халат с любовью и почетом.

Сам Вяземский называл себя «мыслящим поэтом», и в поздний период, наряду со стихотворениями, наполненными не только трезвой иронией, но отчаянием и тоской, он создал также возвышенные образцы лирики. Здесь душа его не только искала опору в ценностях непреходящих, но и находила для себя ответы на вечные вопросы о смысле человеческой жизни:

«Жизнь – таинство»
Судьба и Божий суд нам, смертным, непонятны;
С безоблачных небес карает нас гроза,
Надежды лучшие и лживы, и превратны,
И в чистых радостях отыщется слеза.

Жизнь наша – таинство; мы странники, тревожно
Под облаком идем в неведомый нам путь.
О чем печалиться? Чем радоваться можно?
Не знаем, и вперед нам страшно заглянуть.
…
Жизнь – таинство! Но жизнь – и жертвоприношенье.
Призванью верен тот, кто средь земных тревог
Смиренно совершит священное служенье
И верует тому, чего постичь не мог.

Кто немощи души молитвою врачует
И, если душу жизнь обманом уязвит,
Скорбя, без ропота свой тяжкий крест целует
И плачет на земле, и на небо глядит.

В последние годы Петр Вяземский готовил к печати «Полное собрание сочинений», первый том которого вышел в 1878, сразу после смерти поэта. Умер он в Баден-Бадене 10 (22) ноября 1878 в возрасте 86-ти лет. Похоронен в Александро-Невской лавре в Санкт-Петербурге.

Петр Андреевич Вяземский прожил жизнь, долгую и богатую не только событиями, но и личным духовным опытом, и тем самым подал потомкам пример мужественного следования своему предназначению. Помните? – Жизнь для жизни нам дана…

Виктория ФРОЛОВА