Мирные времена

Тверия

Тибериадской ласточкой к могилам мудрецов
На хвостике нести три узелка желаний,
Не забывать ни арфы праотцов,
Ни саксофона золотистой рани,
Ни труб ночных. Пусть в первом узелке
Сжимают кулачки покрепче сказки,
Там замки на сбежавшем молоке
И пеночками добрые развязки,
Которых не бывает. Там письмо,
То розовым шипом, то рыбьей костью
Друзьям напишут, там бело зимой
И лихо рявкает с ленивой злостью,
Как добрый пес. На узелок второй
Так много было брошено истерик,
Что он почти рассыпался весной,
В которой чавкают беззубо двери
В ушедшие любови. Там всегда
По кругу в старом цирке мчатся пони,
Там строят голубые города,
И прячут одуванчики в ладонях.
Там тысячи Джульетт, - и в пузырьках
Бывает непременно валерьянка,
Там будущее носят на руках,
Особенно в бреду и после пьянки.
Из третьего узла глядит беда,
Глядит сорокалетними глазами,
Растрачены и сны, и города,
Все продано и сожрано не нами.
По остовам Кинерета – к любви,
По персиковым косточкам – к ответу
На все молитвы. Бога позови
И там, где кажется, что Бога нету.
Тибериадской ласточкой – куда?
Туда ль, где на могиле Маймонида
Разбросаны сидуры, где вода
Журчит, как затаенная обида
На тьму времен?..Туда ли, где горят
Блистающие жадные витрины,
Где катерки у пирса стали в ряд,
Где пахнет светлым пивом, лососиной,
Дешевым увлеченьем… и тоской,
Способной двигать плиты у разлома,
Тибериадской ласточкой, такой,
Которой хочется тепла и дома
К могилам мудрецов…

Тель-Авив

Говорят, это единственный город Израиля
Сколько слез принес мне рынок Кармель,
Я покупала коржики, горе таяло
В грустном подсчете правильных лунных недель.
Я покупала брючки такие узкие,-
Впору на старой автобусной станции щеголять,
Я покупала книжки, такие русские,
Что прочесть, уткнуться в подушку и застонать
О том, что не стало домом. А баухауз
К бульвару Ротшильда белые рукава
Тянет,как привидение. Свет и усталость –
Самые верные в этом мире слова,
Особенно на рассвете. Во всех объявленьях
Требуются официантки и дураки.
Северный город полон ленивым томленьем,
Южный плюет на обочины сгустки тоски
Говорят, это единственный город Израиля
В ресторациях воют и голосят
Только деревьям ведомо, что проиграли мы,
Пока развлекались, несколько лет назад,
Только домам известно, что обреченные
Будут глотать пилюли от головы,
Шататься по пляжам, надменные, полусонные
С иллюзией всегда оставаться в живых.
Мне снилось: на ископаемой улице Шенкин
Тени по-прежнему пламенно говорят
О справедливости, о её оттенках,
О велосипедах, прогулке в сад
И проклятых правых. Город как город,
Спросонья напоминающий Зурбаган…
Отстроенный на ленивых дюнах светлый осколок
Детской мечты убежавший к морю, в туман.

Цфат

Белым камням – белый стих,
Белым звездам белый стих.
С одной лишь рифмой стих… притих…
Затих…
Город для ночных прогулок
По корявым улочкам,
Город прекрасных дверей,
Адских лестниц,
Маленьких синагог
Белым камням – белый стих.
Здесь такие пейзажи,
Что даже пролетающая «катюша»
Взвизгнет и замолчит,
Ткнувшись в какой-нибудь поворот,
Хорошо пробираться
по высоким ступеням
К желтым, как яблоки фонарям,
И порой встречать бесшумную,
Точно кошка,
Тень в широкополой шляпе.
Здесь царство аистов,
Почти готических, почти гротескных,
вездесущих ворон и голубей
и еще чего-то,
сущего в дождевых облаках.
Белым камням – белый стих
Стих, не отбрасывающий
На этот мистический город
Ненужной тени.

Хайфа

Все так же шепчет ветер Элиягу
На этой выбритой огнем горе.
Пойдем, присядем тихо на корягу
Под обожженною сосной. Стареть –
Значит смиряться. Ветер дышит нежно,
В районе Дания дрожат огни,
И я шепну тебе: «Мой неизбежный
И ласковый, нас ждут такие дни,
Что каждый мирный час подарок. Слышишь?
В чащобе, как медведь, бредет пророк.
Слепые звезды падают на крыши,
Со свистом залетают в водосток.
Нет южных звезд глупее, сад ладонью
Ветвистой заслоняет целый склон
И чем предчувствие беды бездонней,
Тем больше чаек рвется в небосклон
Над акваторией. Чем безнадежней
Расклад таблоидов и карт Таро,
Тем ярче розы, тем слова ничтожней,
Тем больше ветров шепчет над горой.

Беер-Шева

Не дискурс, а дружеский треп.
Тот на джипе, как на верблюде,
Тот с авоськой бульваром бредет.
Налегает мусорщик грудью
На тележку. Ветры пустынь
Вертят пыль среди новостроек.
Не упала звезда полынь.
Сшит из белого, ладно скроен
Жаркий день. Послушай, сеир,
Не пляши на подъемном кране.
Все и так протерто до дыр
На небесном синем кармане.
Но когда будет вечер строг
И с небес чернота прольется
Полноводной рекой – дай нам Бог
Вновь сойтись у седьмого колодца.

Иерусалим

Ты здесь жила, жила, жила, жила.
По магистралям тупо отходила
Десяток лет – от доброго до зла;
От зла до доброго; от слов постылых
До маленьких надежд; от слез до роз;
От капуччино и до капуччино,
От желтоватых плит до гулких гроз,
Грохочущих в треть голоса над глиной.

Были тяжелыми, словно Гомеров гекзаметр стены
Вечер качали в прохладной коричневой люльке холмы.
Я говорила: нас ждут чудеса, перемены,
Да – перемены, в которых очнемся счастливыми мы.
Полог унылый откинет холодный магический ветер,
Книги волшебные вздрогнут в своих небольших сундуках,
Я говорила: мы просто очнемся при ласковом свете
И ощутим его точно свободный размах
Крыльев.

Ты здесь была, была, была, была
Как трын-трава, как сорная былинка,
Как ниточка от доброго до зла,
Как свернутая  в темноте тропинка.
Тебе еще здесь, верно, жить, ходить,
И чтоб ни падало на эти стены,
Но нужно плакать, песни городить
И говорить о глупых переменах.

Хеврон

А скажут ведь, что этим повезло
В забытых веком древних деревушках,
Где дерево над домом как весло,
Приглаженное облачной подушкой.
А скажут ведь: остались в стороне,
Пока ревело, чавкало, горело…
Или не скажут. Движется к весне,
Предчувствия дурные давят тело.
Вот это – дни перед весной? Они.
Там, на холмах, поют хвалу Аллаху,
А здесь зажгли веселые огни,
Ждут Пурима…Но вот – дневному страху
Открою двери. Не влетит, войдет
И счистит на крылечке грязь с ботинок.
Мои часы икнут, замедлят ход –
И встанут. Это жизни середина.
Отсюда мрачен лес. Я вам не Данте! Сад.
Со змеями, кустами, виноградом
И сливами, там яблоки висят
Луна прессует лозы круглым задом.
Там будет все, кроме… чего? Чего?
Но выйдет страх, чуть слышно скрипнув дверью.
И я б спросила, догнала его,
Да ужасам полуденным не верю.

Послесловие

Слышишь, упрямое, низкое,мрачное небо,
Мы повстречаемся в солнце, на длинных мостах,
В тЕнях ажурных, легчайших. И где бы он ни был,
Я изживу навсегда надоедливый страх.
Липы дрожат. Причитает и бесится ветер.
Слышишь оргАны, упрямое небо зимы?
В музыке Баха июль, что копеечка светит
В чреве туннелей, вмещающих всех горемык.
Слышишь ли, небо суровое? Будет и Моцарт
В предитальянской, нежгучей своей синеве,
Будет и Верди, где свет начинает колоться
В Credo in un Dio crudel... И вода на траве,
И разливанное лето. Не веришь, что будет...
Ныне о вере лишь ливень во мраке строчИт.
Только оранжевой ранкой у ночи под грудью
Бьётся сквозь тьму огонёк ханукальной свечи.