Вислава Шимборска. Здесь

Вислава Шимборска (р. 1923) – польская поэтесса, лауреат Нобелевской премии 1996 г.

Сборник «Здесь» вышел в 2009 г.
Перевод Романа Железного: http://www.stihi.ru/avtor/romek1


ЗДЕСЬ
МОИ МЫСЛИ НА ОЖИВЛЁННЫХ УЛИЦАХ
ЗАМЫСЕЛ
НАДЦАТИЛЕТНЯЯ
ТЯЖЕЛАЯ ЖИЗНЬ С ПАМЯТЬЮ
МИКРОКОСМ
ФОРАМИНИФЕРЫ
ПЕРЕД ПУТЕШЕСТВИЕМ
РАЗВОД
ЗЛОУМЫШЛЕННИКИ
ПРИМЕР
ИДЕНТИФИКАЦИЯ
НЕ-ЧТЕНИЕ
ПОРТРЕТ ПО ПАМЯТИ
СНЫ
В ДИЛИЖАНСЕ
ЭЛЛА НА НЕБЕ
ВЕРМЕЕР
МЕТАФИЗИКА

=================================================

ЗДЕСЬ

Не знаю где, что и как,
но здесь на Земле есть много всего.
Здесь создаются стулья и скорби,
лезвия, скрипки, транзисторы, нежность,
запруды, плотины, шутки и чашки.

Положим, побольше всего есть и где-то ещё,
но, понятное дело, может там и не быть картин,
пирогов, кинескопов, платочков для слёз.

Здесь – много местностей и окрестностей.
Кое-какие можешь особо любить,
как-то по-своему их называть,
холить, лелеять, беречь.

Положим, такие места есть и где-то ещё,
но, скорее всего, красивыми их никто не считает.
Может, как нигде (или мало где),
здесь у тебя – отдельное личное тело
с приспособами разными нужными,
чтобы к детям чужим добавить своих.
Кроме того, руки, ноги и – озадаченная голова.

Незнание здесь всегда при делах и заботах –
денно и нощно сопоставляет, считает да измеряет,
делая выводы и извлекая корни.

Знаю, знаю, о чём твои мысли…
Здесь, мол, всё непостоянно,
ибо всегда и навеки стихиям подвластно.
Но заметь – изнемогают стихии быстро
и долго сил должны набираться
для следующего визита.

И знаю, о чём ещё думаешь.
Войны, войны, войны.
Однако и между ними случаются перерывы.
"Будь начеку!" – люди плохие.
"Отдохни!" – хорошие люди.

По команде "Будь начеку!" – производят руины.
На "Отдохни!" – в поте лица строят дома
и быстренько в них проживают.

Жизнь на земле – недорогая забота.
Здесь за сны, например, ни копейки не платишь.
За иллюзии – только когда их теряешь.
За тело, что есть у тебя – исключительно телом.

А ещё – как будто всего предыдущего мало! –
кружишься без билета на планет карусели
(а вместе с нею – зайцем! – во вьюге времён
и галактик вращении), да так быстро,
что здесь на Земле ничто даже не вздрогнет.

Ну вот, присмотрись хорошенько:
стол стоит, где стоял,
на столе лист лежит так, как его положили,
веет ветер в открытые окна – и только;
в стенах нет никаких ужасающих трещин,
сквозь которые тебя бы куда-нибудь уносило.


МОИ МЫСЛИ НА ОЖИВЛЁННЫХ УЛИЦАХ

Лица.
Миллиарды лиц на картине мира.
Очевидно, разнится каждое
от тех, что были и будут.
Но Природа – поди-ка её пойми! –
могла, умаявшись от трудов неустанных,
к старым своим вернуться идеям
и надеть на нас лица,
когда-то и кем-то носимые.

Может, мимо тебя идёт Архимед в джинсах,
или царица Екатерина, прямиком с распродажи,
или какой фараон – в очках и с портфелем.

Вдова босого сапожника
из пока ещё небольшой Варшавы,
художник из пещеры Альтамира –
с внучками в зоопарк,
косматый Вандал по дороге в музей –
повосхищаться немного.

Кто-то дух испустил двести веков назад,
кто-то – веков пять,
а кто-то – полвека.

Кого-то возили здесь в золочёной карете,
а кого-то – в "поезде смерти".

Монтесума, Конфуций, Навуходоносор
их няньки, их прачки да Семирамида –
исключительно англоязычная.

Миллиарды лиц на картине мира.
Лицо – твоё? моё? чьё? –
никогда не узнаешь.
А может, Природа должна лукавить,
чтобы управиться, чтобы поспеть –
и начинает выуживать то, что таится
в глубинах забвения.


ЗАМЫСЕЛ

Пришёл ко мне как-то замысел –
стишка? стихотворения?
Хорошо, оставайся – ему говорю – потолкуем.
Хотелось бы мне побольше узнать о тебе.

А он шёпотом – пару слов мне на ушко.

Ах, вот ты о чём – говорю – интересно.
Эти думы уже давно гнетут мою душу.
Но чтобы стихи об этом? Нет, конечно же нет.

А он шёпотом – пару слов мне на ушко.

Это тебе только кажется – я отвечаю –
силы мои и таланты не безграничны.
Даже в толк не возьму, с чего бы начать.

А он шёпотом – пару слов мне на ушко.

Ошибаешься – говорю – стих короткий и ясный
намного сложней написать, нежели длинный.
Не взыщи, не терзай мою душу, ибо… не выйдет.

А он шёпотом – пару слов мне на ушко.

Будь по-твоему, – ну ты упрямый! – я попытаюсь.
Но предвижу заранее, чем всё завершится.
Напишу, разорву и – отправлю в корзину.

А он шёпотом – пару слов мне на ушко.

Ты прав, – говорю – ведь есть и другие поэты.
Кто-то сделает это лучше, чем я.
Дать тебе список фамилий и адресов?

А он шёпотом – пару слов мне на ушко.

Да, конечно, я им завидовать буду.
Нам ведь завидно, даже если корявы стихи.
А вот этот, пожалуй... И у него, быть может...

А он шёпотом – пару слов мне на ушко.

Ну да, у него есть всё, о чём ты сказал.
Стало быть, лучше мы сменим тему.
Как насчёт кофе?

И тут он печально вздохнул.

И исчезать начал.

И исчез.


НАДЦАТИЛЕТНЯЯ

Я – надцатилетняя?
Если бы вдруг, здесь, сейчас, оказалась передо мной,
смогла бы принять как близкого человека я – её,
такую далекую и для меня чужую?

Прослезиться да чмокнуть в чело
исключительно лишь потому,
что у нас одна дата рождения?

Как друг с другом мы непохожи,
пожалуй, из общего – только кости,
форма черепа да глазницы.

И глаза ее вроде бы чуточку больше,
ресницы длиннее, ростом повыше
и всё тело обтянуто плотно
кожей гладкою, без изъянов.

Объединяют нас, правда, родня да друзья,
но в ее мире живы пракатически все,
а в моем – нет уже почти никого
из нашего общего круга.

Мы настолько несхожи,
что совсем о разном думаем и говорим.
Она знает мало –
зато с упорством, лучшего применения достойным.
Я знаю намного больше –
но зато как-то робко.

Покажет она мне стихи –
исправно написаны, почерк разборчив,
таким я уже много лет не пишу.

Читаю я эти стихотворения…
Ну, может, вот это одно,
если чуток сократить
и кое-где поправить…
Ничего хорошего не сулит остальное.

Не клеится разговор.
Время на её часах
недорогих – изменчивая дешёвка.
На моих – подороже и поточнее.

На прощание – ничего, кроме банальной улыбки…
И ни капли волнения.

Но только пока не убежит она
и не забудет в спешке свой шарфик.

Из настоящей шерсти шарфик,
в цветную полоску,
мамою нашей
связанный для неё вязальным крючком.

Храню я его до сих пор.


ТЯЖЕЛАЯ ЖИЗНЬ С ПАМЯТЬЮ

Для своей памяти я – зритель неблагодарный.
Хочет она, чтоб её слушала я неустанно,
а я верчусь, кашляю,
слушаю и не слушаю,
выхожу, возвращаюсь и вновь могу выйти.

Хочет она занять всё внимание моё и время.
Только когда я сплю, ей удаётся это.
Днём же бывает по-разному, и о том она сожалеет.

Подбросит услужливо старые письма и фото,
обстоятельств коснётся – существенных и не очень, –
мой взор обратит на угасшие перспективы,
заселив их умершими моими.

В рассказах её я всегда бываю моложе.
Это мило, только к чему такие сюжеты?
Любое зеркало мне об ином расскажет.

Сердится, если я пожимаю плечами.
Злорадно тогда извлекает все мои упушенья
тяжкие, но из тех, что легко подзабылись.
Смотрит в глаза и ждёт, – мол, что ты на это?
А потом утешает, – мол, могло быть и хуже.

Хочет, чтоб я жила лишь для неё и с нею,
лучше всего – в закрытых и тёмных покоях.
А у меня каждый раз в планах – насущное солнце
и теперешние облака, дорогие мне неизменно.

Иногда я бываю всем этим сыта по горло.
Предлагаю расстаться. Сейчас, навсегда, навеки.
Лишь усмехнётся она – участливо и с сожаленьем,
знает ведь, что будет это и мне приговором.


МИКРОКОСМ

Довелось мне как-то в микроскоп глянуть,
обуял меня ужас, как вспомню – мороз по коже.
Жизнь (что касается её форм, размеров и видов)
и доселе была достаточно сумасшедшей.
Да, доводилось встречаться с маленькими существами
вроде каких червячков или же мушек, –
но их то глазом невооружённым
по крайней мере увидеть можно.

А тут, под стёклышком, вдруг
некто – такие иные
и такие ничтожно они никакие,
что лишь из сочувствия то, что в пространстве
они занимают, можно назвать местом.

Стёклышко их совсем даже не угнетает,
без удержу надвое, натрое деляться там спокойно,
в полном здравии – напропалую.

Их много – сказала бы, но! – этим сказано мало.
Чем сильней микроскоп, тем, несомненно,
заметнее их изрядная неисчислимость.

Нет у них даже внутренностей приличных.
Не ведают, что значит пол, детство, старость.
Может, даже не знают, есть они или нет их.
Но решают вопросы нашей жизни и смерти.

Некоторые застывают недвижимы – на минутку,
хотя кто его знает, что такое для них минута.
Раз уж они настолько микроскопичны,
то, видимо, и время сущестования
для них соразмерно и дробно неуловимо.

Для них наша пыльца, несомая ветром,
как метеор из чёрных глубин Вселенной,
а опечаток пальца – лабиринт обширный,
где могут они собираться
на свои глухие парады,
свои слепые иллиады и упанишады.

Давно я уже о них написать хотела,
но это трудная тема,
которую на потом откладывала все время.
Считала – достойна она поэта получше,
который побольше меня удивлён этим миром.
Но время торопит. Пишу.


ФОРАМИНИФЕРЫ

Возьмём, к примеру, фораминиферы.
Здесь они жили-были, ибо были и жили.
Как могли и как умудриться сумели.
Числом несметным, ибо немалым,
хоть каждый – от каждого порознь,
в собственной, ибо в своей
скорлупе известковой.
Слоями, ибо пластами
время потом их сжимало,
в подробности не вдаваясь,
ибо частности – для участливых.
И вот предо мной
два явленья – в одном:
либо кладбище, грустный погост
(сотвори им вечную память)
либо же
ослепительно-белые
скалы посреди лазурного моря,
глыбы – и вот они, здесь, ибо здесь они есть.

–––––––––––––––––––––––––––––
* - Фораминиферы – одноклеточные морские организмы, известны с кембрия. Большинство из них строит раковинки самой разнообразной формы. Имеют большое геологическое значение – из их раковинок формировались фораминиферовые известняки (портал "Аммонит.ру").


ПЕРЕД ПУТЕШЕСТВИЕМ

Итак, говорим: пространство.
Легче его описать одним этим словом,
гораздо сложней – словами.
Пустое оно, пространство – и в то же время наполнено всем?
Открыто – но плотно закупорено,
ибо ничто
выскользнуть из него не может?
Раздуто до бесконечности?
Потому как если есть у него пределы,
то с чем, холера, оно граничит?
Ну ладно, ладно. Угомонись и засни.
Ночь на дворе, а у тебя на завтра дела поважнее,
как раз по твоей мерке:
нужно будет касаться предметов, что рядом лежат,
вперять взор в элегичные дали,
голоса слушать, доступные уху.
Да, ещё: из пункта А в пункт Б путешествие это…
Отбытие в 12.40, время – местное,
перелёт над грядою туч здешних
быстротечным трактом небесным,
бесконечным каким-то.


РАЗВОД

Для детей – первый в жизни конец света.
Для кота – новый Хозяин.
Для пса – новая Хозяйка.
Для мебели – лестница, грохот, автомобиль, перевозка.
Для стен – светлые пятна там, где висели картины.
Для соседей снизу – повод развеять скуку.
Для автомобиля – лучше бы было их два.
Для томиков прозы или стихов – ладно, бери что хочешь.
С энциклопедией и видеомагнитофоном – сложнее,
впрочем, как и с этим орфографическим справочником,
где, пожалуй, найдётся пункт об именах двоих –
соединять ли ещё их союзом "и",
либо уже разделять точкой.


ЗЛОУМЫШЛЕННИКИ

Целыми днями думают:
как убить, чтобы убить,
и сколько убить, чтобы многих убить.
Кроме того: с аппетитом едят свою снедь;
молятся; ноги моют; птиц кормят;
по телефону звонят; чешут свои подмышки;
если порежут палец, то перевяжут рану;
если женщины – то покупают прокладки,
тени для век, цветы и вазоны;
если в добром расположении духа, то все понемногу шутят,
охлаждённый сок апельсиновый попивают;
по вечерам глядят на луну и на звёзды,
надевают наушники и под тихую музыку
до утра засыпают сладко –
разве что ночью должны совершить то, о чём думают.


ПРИМЕР

Буря
все листья с дерева ночью сорвала,
кроме листка одного,
позабытого – чтобы
сам по себе он на ветке голой качался.

На этом примере
мы видим, что грубая сила,
пожалуй,
любит порой пошутить.


ИДЕНТИФИКАЦИЯ

Хорошо, что пришла – говорит.
Слыхала, разбился в четверг самолет?
Ну так вот, в связи с этим
ко мне и приезжали.
Якобы был он среди пассажиров – в списках.
Ну, понимаешь, им так показалось.
Дали таблетку-пилюлю, чтоб я не упала.
Потом показали кого-то, не знаю кого.
Чёрного и обгоревшего – кроме одной руки.
Клочья сорочки, часы да кольцо.
Я рассердилась – конечно же, это не он.
Я не могла ошибиться, пусть даже есть сходство…
Сорочек таких – во всех магазинах полно.
А эти часы – ну часы как часы.
А имена у него на кольце? наши?
да обычнейшие имена!
Хорошо, что пришла. Посиди со мной рядом.
Он и правда, вернуться был должен в четверг.
Но сколько ещё четвергов будет в этом году…
А сейчас я жду чайник – чай заварить.
Вымою голову, а потом… что потом?
Попытаюсь, конечно, всё это забыть.
Хорошо, что пришла… Там так холодно было,
а он в таком прорезиненном спальном мешке,
он, ну то есть, тот человек-бедолага.
А сейчас я жду, когда настанет четверг, чай заварю,
ведь имена наши – обычнее не бывает.


НЕ-ЧТЕНИЕ

Сочинения Пруста не комплектуют
пультом дистанционным –
чтобы на матч футбольный
могли мы переключиться
или на викторину, где главный приз – "Volvo".

Жить мы стали подольше,
но солидности стало менше
и взгляды – помельче.

Странствуем мы быстрее, чаще и даже дальше,
но вместо воспоминаний плёнки везём да кадры.
Здесь я с каким-то парнем.
Там, похоже, мой бывший.
Тут голышом все – значит,
на пляже, наверно, где-то.

Семь томов – милосердия.
Ни урезать, ни сжать не удастся,
ни показать в картинках (было бы очень неплохо).
Шёл сериал когда-то и назывался "Кукла",
но, как сказала невестка, кого-то на П., да другого.

Впрочем, заметим в скобках, разве для нас он важен?
Писал, говорят, годами якобы лёжа в постели.
За страницей страница –
со скоростью небольшою.
А мы – несёмся на пятой
и (тьфу-тьфу-тьфу!) здоровы.


ПОРТРЕТ ПО ПАМЯТИ

На первый взгляд, всё в порядке.
Форма головы, черты лица, рост, абрис.
Но не похож.
Может, не та поза?
Иной колорит?
Может, лучше в профиль,
будто смотрит куда?
Или что-нибудь в руках держит?
Книжку? Свою? Чужую?
Карту? Бинокль? Спиннинг?
Либо же был одет он во что-то другое?
Мундир "сентября золотого"*? Лагерная роба?
Ветровка из этого шкафа?
А может, идти он должен к другим берегам –
по косточки, по колено, по пояс, по шею
в воде? Обнажённый?
Или дорисовать здесь лучше какой-нибудь фон?
Например, заливные луга?
Камыши? Березы? Красивое хмурое небо?
Может, рядом с ним не хватает кого?
С кем-то спорил? Шутил?
Выпивал? Играл в карты?
Кто-нибудь из родни? Или друг?
Несколько женщин? Одна?
Может, стоит у окна?
Идёт за ворота?
С собакой бродячей у ног?
В толпе проявляет свою солидарность?
Нет, пожалуй, это излишне.
Один он быть должен,
как избранным подобает.
И, наверное, лучше чуть-чуть отойти?
Дальше? И ещё дальше?
Итак, в образ уже погружён наиглубочайше?
Так, что если бы даже кричал,
то голос бы не донёсся?
А что на первом плане?
Всё равно – и неважно.
Но пускай это будет птица
летящая – очень кстати.

––––––––––––––––––––––––––
* У В.Шимборской "mundur wrzesniowy" – буквально "сентябрьский мундир"; речь идёт о форменной одежде польской армии в сентябре 1939 г. Тогда, в первый месяц Второй Мировой войны, территория Польши была разделена между Рейхом и СССР. Для обозначения сентября 1939 г. в украинском и польском языках существует особая идиома "золотий вересень – zloty wrzesien" – "золотой сентябрь".


СНЫ

Наперекор знаниям науки геологической,
глумясь над её магнитами, графиками и картами,
сон в доли секунды
воздвигает горы, настолько монументальные,
будто и вправду – вот, стоят они наяву.

А где горы – там и долины, равнины
с полною инфраструктурою.

Без инженеров, мастеров и рабочих
без бульдозеров, экскаваторов и подвоза стройматериалов –
стремительность автострад, внезапность мостов,
многолюдье городов мимолётных.

Без режиссеров с рупором и операторов –
толпы статистов, которые всегда в курсе, когда нас нужно стращать,
а когда исчезнуть.

Без многоопытных архитекторов,
без плотников, каменщиков, бетонщиков
вдруг на пути возникнет сказочный домик,
а в нем – огромные залы, гулкое эхо шагов
и стены, возникшие прямо из воздуха.

И не только размах, но и детали важны:
замечаем часы, настоящую муху,
на столе – цветами расшитую скатерть,
надкушенное яблоко со следами зубов.

А мы – не в пример лучше иных цирковых
чудотворцев, гипнотизеров и магов! –
пусть бескрылые, но зато как умеем летать;
темноту тоннелей освещаем своими глазами;
беседуем велеречиво на языках неизвестных
и не с кем-нибудь, а с теми, кто умер давно.

А плюс ко всему, вопреки своей воле,
выбору сердца и вкусу,
мы томимся
любовным стремлением к… –
и вот в этом месте будильник всегда звенит.

Что же касается авторов сонников,
исследователей онирических символов и ворожбы,
врачей с кушетками психоаналитическими –
даже если что-нибудь они объяснят толково,
то только случайно
и только лишь потому,
что в сновиденьях наших,
в этих образах, отблесках, тенях,
в потрясениях недопророчеств,
в их безнадёжности и растяжимости
иногда может скрываться даже
вполне внятный смысл.


В ДИЛИЖАНСЕ

Отправилась я в странствие – волею воображенья.
На дилижансе, сверху, мокнут ящики да коробки.
Внутри – шум да гам, давка и спёртый воздух.
Сидят здесь: толстая и потная поселянка,
охотник в табачном дыму и с убитым зайцем,
храпящий аббат с сулеей вина в обнимку,
нянька с младенцем, красным от крика,
пьяненький купчик с устойчивою икотой,
дама, раздраженная всем, перечисленным выше,
кроме того, парень с горном,
пёс большой и блохастый,
да попугай в клетке.

И еще тот, ради кого, собственно, я отправилась в путь-дорогу,
еле видно его среди узлов да пожитков,
но вот он, здесь – поэт Юлиуш Словацкий.

Кажется, не очень склонен он к разговорам.
Достал из мятого конверта письмо… Читает…
Письмо, много раз читанное им прежде, –
потому как края страниц кое-где растрепались.
Когда из письма выпадает засушенная фиалка,
мы вздыхаем – ах! – оба и ловим её в полете.

Вот, пожалуй, удобный момент – расскажу ему я
всё, о чём давно рассказать хотела.
Простите, пожалуйста, но это очень и очень важно.
Из Будущего я сюда прибыла – знаю, что будет дальше.
Ваши стихотворения там ценят и любят нежно,
а Вас ожидают почести королевские в Вавельском замке.

Очень жаль, но моё воображенье бессильно:
не может меня ни услышать он, ни увидеть.
Не чувствует даже, что я за рукав его уцепилась.
Кладёт фиалку спокойно среди страничек,
странички письма – в конверт, а тот – в кофр дорожный.
Смотрит с минуту сквозь заплаканные стёкла,
наконец встает, плащ застёгивает, к дверям пробираясь,
и вот – на ближайшей станции он выходит.

Еще пару минут я провожаю его взглядом.
Идёт такой невысокий с этим своим кофром,
просто прямо идёт, с опущенной головою,
словно знает,
что никто его здесь и не ожидает.

А пока в поле зрения остаются одни статисты.
Многочисленное семейство под мокрыми зонтами,
капрал со свистком, за ним умаявшиеся новобранцы,
повозка, полная поросят,
и пара коней – на смену.


ЭЛЛА НА НЕБЕ

Богу молилась,
страстно молилась,
чтоб её сделал
счастливою девушкой белой.
А если уже для таких перемен поздновато,
то взгляни, Господи Боже, я толстая очень,
отними от меня хоть половину.
"Нет", – ответил Бог милосердный.
Лишь, положив руку на ее сердце,
посмотрел горло, по голове погладил.
А когда всё пройдёт – добавил –
меня ты утешишь, вернувшись на небо,
моя чёрная радость, поющая глыба.


ВЕРМЕЕР

Покуда эта женщина из Рейксмюсеум
в рисованной тиши усердно
из кринки в миску молоко
переливает день за днём, –
не будет удостоен мир наш
светопреставленьем.


МЕТАФИЗИКА

Было – да сплыло.
Раз было – значит, сплыло.
Фатально-заклятая чересполосица –
этой игры проигранной главное правило.
Банальная мысль, о которой не стоит писать…
Но ведь факт очевидный,
факт на веки веков, на все времена
и пространства, которые есть и будут:
всё действительно было,
покуда не сплыло,
даже то,
что сегодня ты ел клёцки со шкварками.