ПУМА

1. ПУПЫРЬ

Он был не первым даже в том,
чтоб сдохнуть по-людски:
его пришиб последний том
неизданной тоски.

Он жил затем, чтобы любить,
и выжил из ума,
решая, быть или не быть
любимым задарма.

На всякий случай выжимал
слезинку из пера.
О, как он был уныл и мал
ещё позавчера!

А нынче траурный кортеж
ползёт, как колбаса,
неизмеримая - хоть режь! -
вцепившись в телеса.

Они распухли, как псалтырь,
засаленный попом.
Пуп надрывая, взмыл пупырь
души, не зря препон.

- Ой, Ванькя, глянь: пупырь лятить!
- Нехай сабе лятить...
- В ём дух нажаренный, кубыть...
- А долго ли простыть!

Толпа на кладбище плывёт,
пупырь стучится в синь.
Мертвец, взирая на живот
сквозь веки, слышит:
...минь!


2. УЗЕЛ

Вчера мы хоронили табуреткина.
Того, который многих пережил:
сократа, герострата, деда репкина -
и не один порядок и режим.

Не путать с тем, которого в шкатулочке
вот этот нёс от печки до плиты,
перерезая смертью переулочки,
проспекты, легендарные мосты.

Не путать с тем, который в три погибели
не веруя, четвёртую искал
там, где вдогонку обелиски вздыбили,
порскнув посмертным зайцем по вискам.

А этот... Но о мертвых не положено
убийственную правду говорить,
тем паче, осквернять могилу ложью, но
и добрым словом прах не оживить.

А посему - молчу. Молчи. Молчит и он...
Немотствует недружная толпа,
сплоченная в угаре камышитовом
и в самогонке Первого Снопа.

Ах да: еще вчера поминки справили
и распустили узел на толпе
сестёр и братьев давешнего авеля,
как распускают узел на пупе.

Пуп - не язык. И ежели развяжется,
то уж его вовек не подобрать,
не прикусить, не показать и даже за
такой конец со сраму не сгорать.

Да будет пухом сумрачное месиво,
да будет нож копалки быстр и остр,
подкорку руша для потомства местного...
А он увидел свет под сенью ростр.


3. МОНУМЕНТ

На углу воровского и кирова
в синь химеры маковкою влит
воплощеньем ликованья пиррова
табуреткин бронзовый стоит.

Мнёт в деснице бронзовую кепочку,
зелень плеши голубю даря,
теребит гитарку, будто щепочку,
как живой с живыми говоря.

Телебашня гнётся в три погибели,
взвод каштанов стынет на ветру,
звоны строк литые губы вздыбили,
образуя чёрную дыру.

А в ногах титана блеют козочки,
день и ночь бодая пьедестал,
да печальный бомж мозги из косточки
вышибает об немой металл.

Табуреткин наблюдает бдительно
суету, превозмогая гам...
Оскорблён посмертно победитель, но
дать ногой не может по рогам.

Потому он выше праздной публики,
горизонта шире, птиц вольней,
рельс прямей и пуще дырки в бублике
молодых беззубых дульциней.

Не смутить гиганта параллелями:
там, за гранью сходятся они,
чтоб, ломая дуги, каменели мы
на углах, незримых искони.

Эй, грядущий! Пусть не гож он в предки, но
не ленись! подошвы утруди
и гряди взглянуть на табуреткина.
А не смыслишь - далее гряди...

Он стоит покойно, независимо,
а под ним - готовый к шмону мент,
поднебесной высью зенки высиня,
норовит обшарить монумент.


4. АМИНЬ

Обшарь меня.
В шар заключи воздушный.
Попробуй с тумбы мёртвого сорвать.
Я был живой. Дотошный. Непослушный.
Обшарь меня. От тумбочки отвадь.

Ударь меня,
от злости бронзовея,
чугунной ступой с бабою ягой.
Накинь на выю белую нимфею.
Ткни под сосок железною кугой.

И я размякну глиной измелованной,
свинцом дороги, илистым донцом -
и вновь умру,
                далекий,
                не целованный
никем.
Помимо матери с отцом.

А минь меня –
не премину размяться
и опуститься до твоих твердынь,
чтоб водрузить на них колпак паяца,
налюбоваться и сказать:

АМИНЬ...


                90-е гг.