Старуха

" Это я должна была остаться худой - собой!
Бегать на каблучках, заниматься спортом.
Жить в деревянном доме с красной кирпичной трубой
и общаться с людьми того прекрасного сорта,
для которых главное не материя, но дух
(кстати, именно они и умеют жить вкусно)",-

тут она замечает, что окурок потух,
и что пригорела на сковороде капуста...

Я сижу - стараюсь не фокусировать взгляд:
тучные бока, седина, морщины...
А она продолжает:" Понять бы, кто виноват,
что меня уж лет десять в упор не видят мужчины.
Дамы тоже перестали опасной считать -
не глядят, как одета, какие кольца.
Я теперь, скорее, бабка, чем тетушка или мать,
а ведь я молода, молода - там, на донце,
в самой глубине моей та девчонка живет,
что была попрыгуньей невесомой когда-то..."

Сунув новую сигарету в накрашенный рот,
показывает мне фото какого-то солдата
в форме нездешней. И с сигаретой в губах
в прошлое смотрит невидящим взглядом.
Но в глазах ее вижу привычный страх
и жалею, что оказалась я с нею рядом.

"Поляк, варшавянин. Звал к себе,
был влюблен и хотел жениться...
Я знаю, что А и Бэ сидят на трубе,
и что, рано или поздно, но тускнеют все лица.
Да кто-то ведь прожил всю жизнь сполна,
сполна юной глупостью своей насладился!
А у меня, сколько помню, болит спина,
и за мой стол всегда не тот садился."

Я сижу и не знаю: жалеть - не жалеть?
Господи, объясни, за что ты так с нами?!
Убрал бы подальше времени плеть.
Не лучше ли забыться прекрасными снами,
пока стонать под нами не начали весы,
и домом родным не стала аптека?

Все сильнее торопятся, захлебываются часы,
но однажды будет выплачена ипотека
жизни. Во взгляде старухи вина,
на полу обрывки какого-то сора.
Хочется верить, что я - не она,
и что стану ею еще не скоро.

23.02.07
Израиль.