Два портрета

В закатных сумерках сидеть
Уютно было в тихом доме
И фотографии смотреть
В семейном стареньком альбоме.

У мамы – слезы на глазах.
Она о братьях говорила.
А дряхлый стул скрипел в пазах,
Как будто пел: «Так было, было…».

- Вот Шурка – это наш поэт,
Все слал стихи свои в газеты.
Лишь восемнадцать прожил лет.
Мать плакала: «Сыночек, где ты?».

Он добровольцем уходил
На фронт. И там пропал без вести.
Не долюбил. И не родил
Сынов. Писал своей невесте

Что бьет фашистов, что тоска
Порой его берет по дому.
Вернется – в институт пойдет.
Жить будут точно по-другому:

Придет счастливая пора,
Не будет войн, все люди – братья.
Любимой станет до утра
Дарить он нежные объятья.

На нижнем снимке – Николай.
Шутник. Умел играть на ложках.
Забор нам ставил и сарай.
Погиб в Крыму он под бомбежкой.

Отец, когда домой пришел
В конце войны, седой, безногий,
Все разговор с сынками вел
И тон держал ворчливо-строгий:

«Что ж вы вернуться не смогли?!
Как жить нам, если нет вас рядом?
Уж лучше бы меня добил
Фашист тогда одним снарядом.

На матери лица ведь нет,
Все плачет. Молится и плачет.
Внучкам уж было б по пять лет.
Красавцы были б, не иначе…»

И к обелиску каждый год
Шли старики, обняв друг друга.
«Сирень – та Шурке. Коле – вот
Тюльпаны и две розы с юга».

Закрыт альбом. Уже рассвет.
Войну забудешь разве эту?
Для памяти преграды нет.
Стоят на полке два портрета.