Прощай, тихий Дон! Александр Сигачёв

http://pressa.irk.ru/kopeika/2005/19/007001.html

Муза Донского казака, ПОЛЯКОВА П.С.

ЛАЗОРЕВЫЙ ЦВЕТОК

Прибирали ангелы Божию светёлку,
Находили ангелы маленький цветок,
Становили ангелы в уголок метёлку,
А цветок лазоревый клали на шесток.

Бог гулял по облаку. Бог вернулся в горницу,
Глядь, а цвет лазоревый на печи иссох.
Вспомнил Бог казачью огневую конницу,
Услыхали ангелы, - будто тихий вздох.

Весь курень заоблачный, всю светёлку низкую -
До краёв заполнил то ли плач, то ль стон:
У окна небесного - Бог играл «служивскую»,
И, в слезах, задумавшись, всё глядел на Дон.

И Евграф Данилович с хутора Вертячьего,
Что с боёв на Маныче числился в раю;
Услыхал старинную песню, ей, казачую, —
Вспомнил Дон попаленный, вспомнил смерть свою.

Слились в песне, жалуясь, два усталых голоса;
Ветер поднебесный их к земле донёс;
Херувимы плакали, распустивши волосы,
Божья Мать задумалась, загрустил Христос.

Выходили ангелы — казачата малые,
Чернецовцы, павшие за родимый край.
И цветы лазоревы, — сине-желто-алые,
Все собравши по степи, возвратились в рай.

Скрылись звезды ясные. Отзвенело пение,
Лишь Петро-Угодничек, выйдя из-за туч,
Поглядел на страшное Дона запустение,
И от двери райския, - в бездну кинул ключ.

Ой, ты, гой, казачество, ты моё болючее,
Для тебя я молодость, жизнь отдал свою!
По тебе я выплакал слёзыньки горючие,
О тебе последние песни я пою...


ДОНСКИЕ КАЗАКИ

На плетнях развешана посуда:
Банки, склянки, толстые горшки.
Прибрано гумно, порядок всюду:
Здесь живут донские казаки.

Выбелены глиной пятистенки,
Крыши, чаканом покрытые, стоят.
Звяканье удил в порывах ветра,
Кони в холодке овёс едят.

Пахнет обмолоченной соломой,
Выбитый катками, дремлет ток.
Под навесом из доски дубовой
Бочка, - в ней терновый бродит сок.

Куры роются в сухом навозе,
Призывает их к себе петух.
Молоко несёт хозяйка козье,
За ней сладковатый ползёт дух.

Разметались за плетнём левады.
Расплелись там шапкой кабаки.
Тихо шелестят стога соломы,
Сложены прикладом кизяки.

Спит станица в полудённом зное,
Величаво воды несёт Дон.
Неустанно трудятся лишь пчёлы:
Им неведом летом дневной сон.

СТЕПИ ДОНСКИЕ
Степи донския, ковры золотистые!..
Нежит вас солнце лучами закатными:
Холод кует вас покровами льдистыми,-
Ветер гульливый летит необъятными...

Злые морозы подкралися змеями,
Вас убаюкали дивными сказками.
Как они славны чужими затеями,
Да обманули притворными ласками.

Сыпят метелями вихри бездольные...
Мглой ледяной, как цепями, закованы.
Степи донские, безбрежныя, вольные;
Сном непробудным оне очарованы.

Жизнь их заглохла, замолкла кипучая,
Дон-старина уж волной не кудрявится...
Лето минувшее, — время могучее,-
В песнях да сказках лишь старцами.

ДОНСКИМ ПАРТИЗАНАМ

Ох, мела, мела, она, позёмка,
Хутор Фролов замела во-взять.
Ох, намёрзся в шинелишках тонких, -
В половнё скрывавшийся отряд.

Ни сварить, ни закурить ребятам,
Что кроты в полове залегли,
Ночь пришла. По куреням и хатам -
Огоньки вечерние зажгли.

Сотня их, парнишек желторотых,
Из Черкасска, с Чира, с Калитвы.
Против них — четыре красных роты -
Коммунистов. Русских. Из Москвы.

Закурило ночью, запуржило.
Ветер, тучи и темным-темно,
О полночи, или в час, от силы,
Занялося крайнее гумно.

Ветряки отрезали с налёта,
С водокачки вдарил пулемёт...
Бились крепко все четыре роты,
Но к рассвету начался отход.

Ночью этой пленных нет, не брали.
Всё, что было здесь, не обсказать…
К Иловлинской красных провожали, -
Через Лог вертались ночевать.

ПРОЩАНИЕ

Мои станишники лежат,
Давно в сырой земле зарыты.
Заглохли песни. Не звенят
Лугами конские копыта.
Собрались в Ялте, да, на пир,
Ослы и дьяволы совместно,
И он погиб — казачий мир,
Чтобы вовеки не воскреснуть.
И, ставя памятник ему, -
И Славе, в Поле отгремевшей,
Пойду я к Богу моему
С душой от боли онемевшей.
Не скажет мне ни слова Он,
Лицо своё в ладонях кроя...
И лишь Христа повторный стон -
Напомнит мне кровавый Дон,
Моё отчаянье земное.

* * *
После смерти Дух уходит к Богу,
Потому и не ропщу, пою:
Охраняют райскую дорогу -
В конном, -  наши боевом строю.

Избраны лишь те, что не корились,
Что по полю трупом полегли,
Те, что кровью собственной умылись,
Защищая красоту земли.

Ах, совсем иные там понятья,
И иная мера для людей,
И земное, слабенькое — братья —
Там звучит иначе и теплей.

Понял я, за что нас перебили,
И приемлю страшный наш искус, -
Это мы лишь свято сохранили,
То, что знал распятый Иисус.

Всем народом поднялись за Веру,
И, казачьей смертью - смерть поправ,
Перед Правдой выполнили меру,
Древний наш обычай не предав.

ЗАТРАВЛЕННЫЙ

Снова должен бросить всё, что сердцу мило,
Чтоб уйти, не дрогнув, в новую печаль,
Чтобы, как туманом, всю тебя покрыло
Новая, чужая, пасмурная даль.
Ничему наивно больше не поверю,
И молитв забытых не припомню, нет...
Шла собачья свора за усталым зверем,
Гончие загрызлись, потеряли след.
И, нося боками от лихой погони,
Озираясь дико на примолкший лес,
Зверь в тоске смертельной тихо не застонет,
Зная — в мире этом вовсе нет чудес.
И, шагнув неверно, утонув в сугробе,
Новых троп ногами, попирая твердь,
Знает он, да, знает, там, в лесной чащобе,
Избавленьем будет, всёже, только — смерть.

ИДЕЯ

Кажется нам, эта буря над нами, -
Самая страшная буря и гром.
Гей, коль родйлися мы казаками,
Всё перетерпим, поборем, снесём!

Было ли легче на дыбе Степану?
Разве не умер, тоскуя, Кондрат?
Радуйтесь, братья, — смертельные раны -
Славой бессмертной над Степью горят.

Нет, не изгибнем, а Волю добудем,
Нас не подкупит предательский грош.
Были и есть мы, - лишь вольные люди,
Нашей идеи ничем не убьешь.


АЗОВЦЫ

Степью шли... и, трошки, - приморились,
Обернулись глянуть на Азов:
Там еще развалины дымились,
Да вороны над валами вились, -
Провожали к Дону казаков.

Долго, молча сумрачно глядели,
Замерли и мысли, и слова,
Лишь слезинки на глазах блестели,
Крови пятна на бинтах алели,
И... тропарь запели Покрова.

А когда, их пенье отзвенело,
Атаман поднялся говорить,
Гнёт трухменку — «Вот какая дела:
Чтобы вера наша не истлела,
Монастырь нам надо становить.

Всю-то жизню, Богу мы трудилися,
И в осаду сели за Него...
А когда, мы с нехристями бились,
Мы, аль пели, аль Ему молились,
Для себя не чая ничего.

И, вот эту веру соблюдая,
Дон наш древний вышли боронить.
Всё, отдавши для Родного Края,
Лишь одно теперича жалаем:
Чтоб с молитвой жизню завершить».

Круг молчал. Поднялся он, Савелий,
Конопатый, в шрамах на груди,
И сказал: «Прожили, как умели,
Атаман ты был в кровавом деле,
А теперь — игумном походи!»

— Пр-р-ра-в-вильна-а!
Над балкой расстелился,
Вьётся дым бесчисленных костров...
………………………………………
Сам Петро-Угодничек дивился,
Улыбаясь, радостно окстился, -
В небесах прося, за казаков.

ВОТ И ВСЁ

Вот и все!
А как же страшно много, -
По-пустому улетевших лет,
На тебе, пустынная дорога,
На которой утешенья нет.
Что ни шаг — напрасная утрата,
Что ни день — потеря, жертва, кровь,
А в конце — холодная расплата, -
За мечту, за веру, за любовь.
За любовь к чубатому народу,
Что, поднявшись в буре и огне,
Жизнь отдал за призраки свободы,
Веру в Правду, передавши мне.
Веру в Правду... С песней, как в угаре,
С Дона нёс. И выбился из сил;
И теперь вот, в голубом Изаре -
Душу я под песни утопил.
Вот и всё!

В САМОЛЕТЕ

Высоко. Совсем под облаками,
Там, где Божья солнечная крепь.
Искрится, покрытая снегами,
Наша Усть-Медведицкая степь.

Здесь, уйдя из жизненного плена,
Предки наши к Господу пришли.
Здесь она, позёмки нашей пена,
Красота, ушедшая с земли.

За отцами, также без возврата,
Сгину я в надзвёздной вышине.
На земле — тут царство горлохватов,
На земле, здесь места нету мне.

ДВАДЦАТЬ ЛЕТ

Двадцать лет. В кошмаре иль в угаре,
Здесь, на этой каторге моей;
На шумливом голубом Изаре
Вспоминаю крики журавлей.

Ихний крик, глухой и безнадёжный,
Здесь, на этой, на чужой реке,
У конца кровавых бездорожий,
Повторяю, онемев в тоске.

Каторга. В лихой моей печали -
Проведу остатние деньки.
Здесь, где нас предали и распяли,
Здесь, где вымирают казаки.

БАВАРСКАЯ ПЕСНЯ

О, мыслью этой надо примириться,
И себе потвёрже втолковать, -
Что своей Березовской станицы -
В жизни мне вовек не увидать.

И поняв, что улетели годы,
И что дней ушедших не вернуть,
Покорюсь велениям природы –
Подседлать на безвозвратный путь.

Дон-отец, ты кровью захлебнулся,
Так прими ж последний мой привет,
Над тобой зарницею взметнулся -
Вольной воли догоревший свет.

СЛАВИТСЯ

Время идет... эту зиму суровую,
Сгонят порывы весенние, ранние;
Степи воспрянут, - и юною, новою
Жизнью повеет среди ликования.

Пышным убором ковры изумрудные -
В шири простора степного раскинутся;
Цветики нежные, сказочно чудные,
Дружной семьей над травою поднимутся.

Старый казак Дон Иваныч не чаючи,
С радости ломит на льдины Петровския...
В резвых волнах понесет их, играючи,
В море знакомое, море Азовское.

Цепи невежества грубые, дикие -
Сбросить, скорее приложим старание...
Вспомним святые заветы великие:
„Храбрость и братство, - наука и знание!”

ЗАКОЛДОВАННЫЙ ПУТЬ

Что огни? Отцвели? Отгорели?
Что же степь — умерла или спит?
Ей отходную, радуясь, пели,
Саван русский стелили метели,

Подвывая слова панихид.
Нет, ни плача не нужно, ни боли,
Сказка, сказка — идем за тобой,
На служенье Свободе и Воле

Снова выйдем в широкое Поле,
И — победу захватим с собой.
Нам московские ветры неновы,
Закалилась в восстаниях грудь.
Не умолкнут призывные зовы,
Разобьем ледяные оковы,
Проторим заколдованный путь.

СОЖЖЕННЫЕ СТИХИ

Всё, что в жизни любо было;
Что, как рана, наболело, -
То сегодня, вспыхнув ярко, -
Загорелось и — истлело!
Мне не жаль стихов сожженных,
Нет, не жаль их — пусть сгорают...
Жаль того, что с ними вместе
Безвозвратно умирает.
Как из пепла, вновь не склеить,
Не собрать листков в тетрадку,
Так и чувств, навек ушедших,
Отгадать нельзя загадку.
Почему же так бесследно?
Неужели жадный пламень -
Душу может заморозить,
А из сердца — вылить камень?

НОВАЯ ПЕСНЯ

Слышал сегодня я песенку новую,
Пел мне полынь да ковыль.
Слушай же, матушка Русь бестолковая,
Страшную, жуткую быль...
Многое может тебе не понравится:
Правда-то глазыньки ест!
Но — не сердись. Дон наш скоро преставится,
Вытесан, вытесан крест.
Был у России он храбрым воителем,
Верным, бессменным слугой,
Русских границ и творцом, и хранителем, —
Как даровой часовой.
Тучи над Русью нависли тревожные,
Стонет от крови земля,
Взялися мы - совершить невозможное, -
Выбить совдеп из Кремля.
И взбунтовалась Россия могучая,
Любы ей звоны оков.
Двинулись Ваньки несметною тучей,
Массой давя казаков.
И подломилася силушка ратная,
Замер, тоскуя, сполох,
Кровью покрылася степь необъятная,
Голос свободы — заглох!
Слушай, Россия, прощальные, новые
Стоны сожжённых полей.
Ты им готовила крышку гробовую,
Ты — подавала гвоздей!
Что ж. Забивай. Да глади, чтоб не гнулися,
Крепче, поглубже их бей;
Бей поскорее, пока не проснулися,
Да зарывай поскорей.
Что глубоко-то? Гляди — не довольно ли?
Кликни на помощь судьбу.
Выдуши всё, что осталося вольного...
Слава народу-рабу!..

СОН

В темноте ночной синеют
Дали чуждых гор.
На полу, к утру, бледнеет
Месяца узор.
Чу! Как будто топот, крики...
Тише... тише... — нет!
То, лихого чудо-гика -
В сонных чарах след.
Ароматный ветер слышу,
Шорох ковылей.
Ах, в душе живет и дышит
Жаркий суховей.
Что там? Будто ночью тёмной
Дробный стук копыт?
Нет же, нет, беглец бездомный,
Сердце то стучит.
Вижу — конь. Змеёю грива,
Замер... там... в углу...
Нет, то лунный луч игривый -
Пишет по стеклу.
Что там плещет? Тихо шепчет?
Знаю — это Дон!
Нет... то листьев легкий лепет,
Это — просто сон!

ВРАГАМ

Я — поэт самостийник. Не хмурьтесь,
Не боюсь я прищуренных глаз...
Полюбите вы нас казаками,
«Казачками» любили вы нас!

Вы не правы. Напрасная злоба,
Дух не терпит - ни цепи, ни плен!
Не пристало нам, рыцарям воли,
Гладиаторство русских арен.

Вы не правы. Мы в наших желаниях -
Вовсе мало от Бога хотим:
Без указки и пана, и окрика -
Жить казачьим Присудом своим.

Вот и всё! Разрешите откланяться.
Что поделать — надумали мы, -
Отказаться нести охранение -
В подворотне российской тюрьмы.

НЕПРИШЕДШЕЙ

Мы, поэты, — народ сумасшедший,
Не похожи совсем на людей...
И о ней я пою — непришедшей,
О несуженой доле моей.

Хорошо ль, убелясь сединами,
О потерянных вспомнить годах,
И невольно, борясь со слезами,
О приснившихся грезить очах?

А они — обещали и звали...
И, поверивши в небыль мою,
В перепевах глубокой печали -
О несбывшемся песни спою.

МЫ САМИ ВИНОВАТЫ

Казаки!
Мы сами виноваты!
Только сами виноваты мы!
Были мы лишь честные солдаты -
В подворотне нашей же тюрьмы.
А когда, лихим огнем пылая,
Занялась со всех она сторон,
Мы пошли, тюремщиков спасая,
Позабыв прадедовский закон.
И в обломках рухнувшей громады,
Горя чашу осушив до дна,
Всё ж запели по иному ладу,
Старые припомнив имена.
Вспомнили Кондрата и Степана,
Про казачий вспомнили Присуд,
А на теле — огненные раны,
А тела — на кладбище несут.
Холоден, продажен, безучастен
Мир врагов и жиденьких друзей...
Казаки! Мы проморгали счастье -
По вине, по собственной своей.
Но, чтоб дедов не пропала слава,
Чтоб её позором не покрыть,
Надо нам за Войсковое право,
На сполох по-разински звонить.
И идти, не увлекаясь мщеньем,
Волю нашу в битвах отстоять;
Лишь тогда молитву отпущенья -
Сможем мы спокойно прочитать.

НАТАШЕ

Тучи, тучи над лесом нависли,
Замутили безрадостный день.
Придавили поблекшие мысли,
И на мой опустились курень.

А когда потемнеет оконце,
И туман заклубится, как дым;
Про степное, горячее солнце
Мы, жучок — ты, с тобой говорим.

И, стараясь, баварские горы,
Хоть на время, сейчас позабыть;
Я в рассказе о наших просторах
Не порву золотистую нить.

О своей Усть-Медведице дальней,
О станице родимой своей;
И в душе неумолкший, печальный,
Провожающий крик журавлей,

И, заросшую всю камышами
Меж лугами степную реку.
Боже, смилуйся кротко над нами,
Утоли Ты казачью тоску.

* * *
У.Ф.

Свой курень я с утра уберу.
На столе я поставлю цветы...
Будто снова ко мне ты придёшь,
Будто снова появишься ты.
Всё куплю, что тебе покупал,
Приготовлю — как было вдвоём.
Одиноким я сяду к столу,
И заплачу над этим столом.
И, наливши себе до краёв -
Рюмку полную, рюмку твою,
Выпью я за здоровье твоё,
И за новую рану мою.
И, детишек собрав во дворе,
Им скажу: «Налетайте, друзья!»,
И исчезнет в мгновенье одно
Одинокая сказка моя.
Оставляя неубранным стол,
В поле тихо отправлюсь гулять.
Запою я сквозь слёзы, во ржи -
Станет ветер, смеясь, подпевать.
Запою о проклятой судьбе,
О тебе, о безмерной тоске,
О протянутой мной в пустоту,
Задрожавшей от боли руке.
И, вечерней дождавшись зари,
Теням ночи несказанно рад.
Помолюсь, чтоб ускорил Господь
Мой давно заалевший закат.