Дверь

Первый сон приснился ему в детстве. Он видел себя стоящим на вершине пирамиды, небо, переполненное звездами, падало в бездну над его головой, на ступенях пирамиды толпились тысячи людей, ловящих каждое его слово, его переполняло ощущение могущества и власти, он повелительно простер руку и выкрикнул приказ, и небо отозвалось.

Проснулся он исполненный тем же пьянящим ощущением и долго не мог понять, где он находится, а тем временем сон стремительно ускользал из памяти, оставив лишь пронзительное чувство причастности и тоску. Из того сна он запомнил лишь удивительное небо с огромными, скученными в созвездия, звёздами, занимающими полнеба, и чудовищных размеров квадратный плоский объект в небе, который поразил его лишь по пробуждении – во сне он был привычен и сам собой разумелся как данность.

Несколько дней прошло под впечатлением сна, но потом повседневщина и текущие проблемы оттеснили его на задний план, и сон забылся.

Позже, в старших классах, он читал книги по астрономии и вдруг вспомнил свой сон, и понял, что такие созвездия могут быть только в центре Галактики, а тот, висящий над горизонтом квадрат мог быть орбитальной станцией.  Его удивило, как он мог видеть во сне вещи, о которых никогда не слышал, и он надолго задумался.

Он рано понял, что сильно отличается от других людей. Сколько он себя помнил, он всегда отличался от сверстников, и умом, и привычками. Он мог часами сидеть, уставив невидящий взгляд в никуда, и его мысли витали в непостижимых далях. Если он пытался рассказать о предмете своих размышлений окружающим, они либо не понимали его, либо были шокированы, и его это поначалу обижало. Людей удивляло, что он всегда о чем-то размышлял, и не понимал, почему этого не делают остальные, а они не понимали его. Реакция его сверстников на вполне очевидные для него слова и действия неприятно поражала его, и со временем он пришел к выводу, что от окружающих их надо скрывать. Он стал одинок и замкнут, и не находил общего языка ни с кем.

Тем не менее, он не ожесточился, но постоянные разочарования сделали его резким и едким. Это еще больше отвратило от него людей, но он уже настолько привык к одиночеству, что его это не беспокоило.

Поразмыслив, он даже счел, что отсутствие общения ему на руку, и пристрастился к чтению. Читать начал рано, при этом глотал книги быстро и без разбора. Постепенно он настолько отдалился от реального мира, что его совсем переставали интересовать события, он стал забывать помыть голову или поесть.

В его комнате появились деревянные стеллажи, забитые книгами, преимущественно мистического содержания,  он большую часть зарплаты тратил на редкие книги, химическое оборудование и реактивы. Читая древние манускрипты, он часто осознавал, что ему кажутся знакомыми вещи, о которых там шла речь, а несколько раз он даже исправлял неверные, на его взгляд, тезисы.
Многократно он вдруг начинал понимать, о чем писали средневековые алхимики, шифруя свои тайные рецепты пространными иносказаниями. Как и в том случае со сном, никаких знаний на соответствующую тему он не имел, но они возникали в его сознании так, будто он их припомнил. Его это уже не удивляло.

Примерно в это время он заметил, что его начали бояться люди и собаки. Соседи, недолюбливающие его из-за странных запахов, к которым приводили его эксперименты, вдруг снова начали здороваться с ним, но с каким то опасливым уважением в глазах, и старались поскорее пройти мимо. Собаки же вообще далеко обходили его, поджимая хвост и глядя на него с откровенным ужасом. Он помнил, что его такие события совершенно не удивили.

Тогда же ему и начали снова сниться сны.

Сны были настолько странные даже для него, что будь у него такие друзья, которым он мог бы доверить любые тайны, он не мог бы им рассказать содержание своих сновидений.
Сны были разные и очень реалистичные, общим, однако, было для всех из них то, что они, как и тот первый сон, быстро выветривались из памяти, если их сразу не записать, и после них оставалось то же ощущение всевластия и безмерного могущества. Проснувшись, весь дрожа, как в лихорадке, он записывал эти сны на бумагу. Спустя какое то время у него была заведена тонкая тетрадка, в которую он их тщательно переписывал.

Потом как отрезало, ложась спать, он будто проваливался в черный колодец без дна, и просыпался утром, злой и разочарованный, с тоской в душе. Он сильно похудел, стал меньше читать и больше времени проводил у окна, сидя на подоконнике и бездумно глядя на прохожих, идущих по своим делам тремя этажами ниже. Часто он доставал свою тетрадку и перечитывал ее, и каждый раз его мучило предощущение грандиозного открытия, но как только ему начинало казаться, что он вот-вот поймет значение и сакральный смысл снов, все пропадало вдруг, и он приходил в бешенство. Однажды в припадке неконтролируемой ярости он разгромил квартиру, разбил установку с алхимическим оборудованием, порвал тетрадку в клочья и опрокинул стеллажи. Спустя несколько часов, очнувшись от какого-то оцепенения, в которое он впал, он принялся наводить порядок.

На недовольство соседей, которые жаловались на шум и запах химикатов, ему было плевать. Равнодушно пообещав встреченным на следующий день соседям, которые опасливо интересовались причиной грохота и вони, что наведет порядок и вообще впредь будет осмотрительнее, он  напрочь забыл об этом.

Разбирая книги, он наткнулся на один рассыпавшийся на страницы древний фолиант, и кусок текста так его поразил, что, забыв про все, он ринулся склеивать обрывки своей тетради. Спустя час, собрав все клочки воедино, он убедился в том, что изложенное в манускрипте место почти полностью соответствует его сну. Он снова с головой ушел в чтение, тратил недели на поиски  книг того же автора или схожей тематики.

Неопрятный старик в букинистическом, у которого он брал большую часть книг, дал адрес коллекционера, у которого вроде бы имелась одна редкая книга. Но предупредил, что тот ненавидит людей, и вряд ли позволит даже посмотреть на нее, не то чтобы прочитать или снять копию. Впрочем, коллекционера не было дома. Не было его дома и на следующий день, и еще через день, и спустя неделю.

Сон приснился неожиданно. И  был не только еще более странный и удивительный, чем прежние, он был еще и пугающий. Записав сон, он провел день в бесплодных попытках осмыслить или хотя бы понять логику своего сновидения, и, не найдя ответа, вынес из сна только явственное предчувствие надвигающихся перемен. Чтобы развеяться, и немного отвлечься от этих мыслей, которые пугали его, он  в конечном итоге решил еще раз съездить к коллекционеру домой. 
Дверь была открыта, что удивило его, но на стук никто не отозвался. Войдя, он обнаружил страшный беспорядок, и полное отсутствие хозяина, но самое главное – заметил в глубине комнаты остатки разбитых приборов, похожих на те, которые стояли у него самого дома, на прожженном кислотами и едкими тинктурами столе.

Пол был исчерчен загадочными символами, от вида которых почему-то становилось жутко, на одной из стен было огромное пятно копоти. Книги, которые, по его мнению, должны были быть у коллекционера в большом количестве, отсутствовали,  стоящие вдоль трех стен стеллажи были пусты. Наклонившись, он поднял с грязного пола одну из смятых бумаг, прочитал. Потом поднял и остальные. Судя по этим бумагам, последние две недели коллекционер спешно распродал свою коллекцию редких книг, и одновременно закупал различное оборудование и делал заказы на химикаты.

Уже собравшись уходить, он вдруг что-то почувствовал. Осмотрев квартиру еще раз, увидел то, что прежде ускользало от его внимания – лежащий на подоконнике сверток с корявой надписью «Тому, кто придет после». Сунув сверток в карман, он вышел и поспешил домой. Предчувствие перемене накатило на него с новой силой.

В свертке оказалась книга, та самая, которую он искал. Текст был частично зашифрован, частично размыт или испорчен огнем и пятнами неясного происхождения. Поля испещрены заметками на разных языках, из которых он узнал только латынь и греческий.

Теперь он знал, что делать. В его собрании книг появились словари мёртвых языков и труды античных философов, трактаты Макробия и Галена, переводы Клеанфа и Аполлония Тианского. Свет он не выключал, почти перестал есть и спать, зато стопка листков, на которых неровным почерком были записаны переведенные отрывки из манускриптов, медленно, но неуклонно росла.

Наконец, у него кончились деньги. На работу он уже давно не ходил, а скудные сбережения быстро таяли, и тогда он позвонил тому самому букинисту. Старик приехал быстро, и, казалось, ничуть не удивился, что ему предлагают купить за полцены все книги сразу. Вдвоем они быстро упаковали и перетаскали их в старенький и такой же неопрятный, как и его хозяин,  жигуленок старика, тот рассчитался и уехал, па прощание странно посмотрев, будто уже видел такое, и не раз. Возможно, именно он и скупил точно так же все книги коллекционера, кто знает?

Впрочем, ему было наплевать. Он позвонил в одну из лабораторий, где согласились принять заказ на изготовление нескольких редких химических препаратов. В другом магазине, специализировавшемся на лабораторном оборудовании, он заказал несколько приборов.

Перевод последней, единственной, которую он оставил, книги, был почти закончен. Теперь все было готово, и осталось дождаться только курьера. В ожидании заказанного он тихонько повторял фразы из манускрипта, написанные на древнем, как сам Космос, языке, и не замечал, как в углах комнаты возникают маленькие вихри, а оконные стекла дребезжат в такт словам.
К вечеру того же дня все было закончено. На столе гудел и булькал диковинного вида конгломерат приборов, как современных, сверкающих хромом и пластиком, так и архаичных закопченных реторт, будто сошедших с иллюстраций к прочитанным им книгам, в воздухе повис тяжелый резкий запах. Взяв в руки горячий кристаллик желтоватого мела, вынутого из тигля, он почувствовал твердую уверенность. Рывком опрокинув стол, он принялся чертить на грязном, заваленном мусором полу странные знаки, не принадлежащие ни одному из человеческих алфавитов. В дверь начали стучать, сперва тихо, потом принялись колотить уже всерьез,   но ему было плевать. Случайно обернувшись, он увидел, что упавший со стола перегонный куб взорвался, и на стене над покосившимся столом теперь красуется безобразное пятно копоти, почему то его это насмешило, и он захохотал в полный голос. Крики за дверью смолкли.

Ощущение мощи и могущества, к которому он шел всю жизнь, теперь переполняло его. Он произнес слово, на древнем языке, и пространство содрогнулось. Широкий взмах, еще слово, порыв ледяного ветра, крики за дверью, на улице панический вой собак.
Взмах руки, еще слово истинной речи, и в стене открылась дверь, которую он нарисовал мелом минуту назад. Порыв горького теплого ветра, насыщенного незнакомыми запахами. Фиолетовое небо, испещренное огнями необычно крупных звезд. Ступенчатая пирамида, по ступеням которой, с факелами в руках, медленно бредут закутанные в черные балахоны фигуры. И чудовищных размеров квадрат металлического цвета, нависающий низко над горизонтом.

Он сделал шаг. Еще один. И переступил через порог. Выкрикнул то, что знал всегда, и небо ответило ему, а фигуры на пирамиде в едином порыве вздохнули и подняли свои факелы вверх.

Дверь сопротивлялась недолго. Милиционеры и опасливо к ним жмущиеся соседи осторожно заглянули в квартиру. Неприятный запах, мусор и осколки разбитого оборудования, стены и пол в единственной комнате расчерчены странными и почему-то неприятными на вид знаками. Окна заперты. И нарисованная на стене дверь. Куда мог деться хозяин квартиры, голос которого они слышали пару минут назад, никто так и не понял, один из милиционеров пошутил, что он, наверное, ушел в нарисованную дверь.

Посовещавшись и не придя ни к какому выводу, милиционеры опечатали дверь и ушли. Никто из них не заметил сверток на подоконнике, на котором неровным торопливым почерком было написано «Тому, кто придет после».


01.2010