Барак

 БАРАК
   
  Я без шума, крика, драки
  Лет полста прожил в бараке,
  Где на двадцать пять квартир
  Был всего один сортир.
   
  Да и тот лишь во дворе
  На Кудыкиной горе.
  Для себя и кота Васи
  Суп варил на керогазе.
   
  А топил углём же печь,
  Лишь когда не мог прилечь
  Под свист-вой пурги-метели
  На холодной я постели.
   
  И за зиму, за мороз,
  Уголька сжигал аж с воз.
  Только толку было мало -
  Тепло тут же выдувало.
   
  Хоть заделывал все щели -
  Помогало еле-еле,
  За ночь с пола и до крыши
  Дерзко их сверлили мыши.
   
  Кот Василий, лежебока,
  На разбой смотрел свысока
  И порой хвостом, нахал,
  Им приветливо махал.
   
  Был, как видимо, подлец,
  Другом им, а не ловец.
  И средь ночи год от году
  Наносился вред народу.
   
  А вдобавок к серой швали
  Клопы также бушевали -
  Не боясь смертельной платы,
  Упивались кровью, гады.
   
  Я просил соседа Славу:
  "Помоги, достань отраву.
  И давай жильцам на радость
  Перетравим эту гадость".
   
  Притащил мешок он дуста.
  И мы им покрыли густо,
  Как два дурня-чудака,
  Весь барак до чердака.
   
  Лето целое потом
  Под кустами был наш дом.
  Мы не померли чуть с вони,
  А клопы же, словно кони.
   
  До пылинки сожрав дуст
  Не лишились даже чувств.
  Да и мыши - во живучи!
  Лишь наглее стали, круче.
   
  Кто и как живёт в бараке -
  Знали даже все собаки.
  Не держали стены звук:
  Ни ругню, ни тихий пук.
   
  Слушал сам порой в обед
  Как салат жуёт сосед,
  И как тихо, понемногу
  Мать его взывает к Богу.
   
  А когда взыгравший кровью
  Занимался он любовью -
  Не давала подремать
  Их скрипучая кровать.
   
  Двадцать лет тому назад
  Как сосед я был женат,
  Но, видать, трудился много,
  Не следил за жинкой строго.
   
  Не ласкал её я тело
  Как того она хотела.
  Да и вёл себя порой
  Не как рыцарь иль герой.
   
  С кем сбежала моя Маша -
  До сих пор не знаю даже.
  Да и знал бы, что в том толку?
  По утрате выть, как волку?
   
  Бесполезно и напрасно.
  Жизнь бывает лишь прекрасна,
  Когда в сердце вновь и вновь
  Бьёт безумная любовь.
   
  Ну а коль сердца молчат,
  Иль спокойненько стучат -
  То зачем и звать и выть?
  Лучше сразу всё забыть.
   
  Предавался я печали
  Всего чуть, в самом начале,
  А через год своей потере
  Я не открыл бы вовсе двери.
   
  Но не мог я жить без баб,
  Чай в силёнках не ослаб -
  Подбивать стал клинья к Ире,
  Что жила в седьмой квартире.
   
  Год оставшись как вдовой,
  Та болела головой -
  Она даже забывала,
  Где с утра уже бывала.
   
  Я с конфетами к ней в гости,
  А она, как на погосте,
  Слёзы льёт, навзрыд рыдает,
  Меня Мишенькой кликает.
   
  Мишей звали так супруга,
  Моего когда-то друга -
  Его в шахте завалило,
  То давненько уже было.
   
  И не выдержав нутром,
  Ведь зовут меня Петром,
  Перестав кадрить Ирину,
  Перешёл я на Марину.
   
  Вот девица так девица!
  И сейчас ночами снится:
  Ладно скроена фигура,
  И стройна, и белокура,
   
  Брови, словно две волны,
  Синевой глаза полны,
  Губки пухлы и мягки,
  Ручки нежны и легки.
   
  С той поры до этих дней
  Красоты подобной сей,
  Что волнует всё в груди
  Не встречал я на пути.
   
  Где-то около аж года
  Я, как требует природа,
  У красавицы Марины
  Мял подушки и перины.
   
  Жизнь моя счастливо плыла.
  Я в ту пору уже было,
  Не блудить чтоб как собаке,
  Стал подумывать о браке.
   
  Но прислали к нам тут вскоре,
  Ей - на радость, мне - на горе,
  На маркшейдерское место
  Инженеришку из треста.
   
  Он Мариночку приметил,
  Вечерочком разик встретил,
  Обнимал за нежны плечи,
  На ушко шептал ей речи.
   
  Смог, подлец, за четверть суток
  Замутить у той рассудок.
  И помчала-закружила карусель -
  В шахту я, он к ней в постель.
   
  Я, узнавши про измену,
  Вроде как уйдя на смену,
  Выждал с час и возвратился -
  В том наглядно убедился.
   
  Но не бил я лицо гада -
  Коль Марина ему рада,
  Значит, так оно пусть будет.
  Жизнь сама нас всех рассудит.
   
  К чему биться до крови
  Из-за этакой любви?
  Сам себе я господин
  С той поры живу один.
   
  Оттрудившись, после смены,
  Возвращался в свои стены.
  Отдохнув, брал книгу в руки
  И почитывал от скуки.
   
  Мужики, мои соседи,
  За исключением лишь Феди,
  Не задумываясь о славе,
  Как и я трудились в лаве -
   
  На-гора из глубины
  Гнали уголь для страны.
  Ну а дома в свою глотку
  Заливали пиво, водку,
   
  Бабам парили кадушки,
  Детям делали игрушки,
  Иль, слезу смахнувши с глаз,
  О войне вели рассказ.
   
  Федя был же инвалид -
  Его грыз полиомиелит,
  И таскал свои он ноги,
  Словно палки по дороге.
   
  Вечно пьяненький с утра,
  Он, бывало, средь двора,
  Весельчак и балагур,
  Костылём гонял всё кур.
   
  Или вынесет гармошку,
  Пнёт под зад с крылечка кошку
  И, на место её сев,
  Начинал тянуть запев.
   
  Пел со старанием, от пуза,
  Как великий сам Карузо.
  Из лужёной, видно, меди
  Было горлышко у Феди.
   
  Нинка, Федина жена,
  Порой, глянув из окна,
  Говорила: "Хватить петь.
  Чай не в опере ты, Федь.
   
  Да и знаешь, у Глафиры,
  Из двенадцатой квартиры,
  Как и ты вот, на рассвете,
  Не проснулись малы дети.
   
  И другие, что побольше,
  Пусть поспят чуток подольше.
  Слышно всё же через стены,
  А мужики пришли со смены..."
   
  А детишек, слава Богу,
  Все имели же помногу -
  Мужей бабы уважали,
  Каждый год, считай, рожали.
   
  Это лишь сегодня бабы
  Чересчур уж стали слабы -
  Родят дочку иль сынишку
  И кричат: "Хватили лишку!"
   
  Что рожают осторожно -
  Их понять, конечно, можно.
  Раньше, в те-то годы,
  Им всем не было работы.
   
  Бабы дома все сидели,
  За детишками глядели.
  А теперь вокруг заводы -
  Так какие к чёрту роды?
   
  Тут тебе ещё в придачу
  Рысью надо мчать на дачу
  И на грядках спину гнуть -
  А когда же отдохнуть?..
   
  Так в бараке мы и жили:
  Веселились и тужили,
  Чувства злобы сторонились,
  И влюблялись, и женились.
   
  И сбегали друг от друга
  То супруг, а то супруга,
  Деток миленьких рожали,
  В путь последний провожали.
   
  Пели песни под гармонь
  И бросались на огонь,
  Когда молния играя
  Подожгла нам три сарая.
   
  И смотрели в пересменке
  На барачной белой стенке,
  С детьми вывалив во двор,
  Старый фильм "Багдадский вор".
   
  Жизнь размеренно бежала -
  То нас гнула, обижала,
  То, изгнав всю мерзость-гадость,
  В души нам вносила радость...
   
  Сделав нас всех стариками,
  Растворяясь облаками,
  Где спеша, а где несмело
  Полстолетья пролетело.
   
  Был барак когда-то новый,
  Ныне ж выгнулся подковой
  И, утратив прежний вид,
  Как развалина стоит:
   
  В центре крыша обвалилась,
  Штукатурка облупилась,
  Словно кровь из рваных вен,
  Шлак бежит из старых стен,
   
  У порога с водой яма,
  Не стоят уж двери прямо,
  Трухой стали половицы,
  В коридоре вьются птицы.
   
  И живут в бараке здесь
  Лишь всего семей-то шесть:
  Я, Глафира с дочкой Машей,
  Мой сосед Иван с Наташей -
   
  Уж не слышно их кровать,
  Перестали баловать -
  Нинка, Федина жена -
  Ныне вдовая она,
   
  Тетя Клава с дядей Мишей
  С конопатым сыном Гришей
  И с Ларискою-снохой
  Слеповатой и глухой.
   
  И, одной собравшись кучкой,
  С сыновьями, с дочкой, с внучкой -
  Та кобылка уж большая -
  Дед Матвей и баба Рая.
   
  И надежды нету в том,
  Что войдём мы в новый дом.
  Здесь в бараке, как-то вдруг,
  Завершится жизни круг...

                июль 2000 г.