Молва людская - волна морская

Слухи катятся по планете,
попадая в лица слюной.
Я услышал вчера о поэте,
будто он покончил с собой.

Слух – он медленным тленом повеял,
остудил беззаботные дни.
Я поверил. Простите, поверил.
И стихи написал. Вот они.

1

Я всем гневом за избиваемого,
если скопом бьют одного.
Я люблю его, воспеваю его,
не могу отойти от него.

Мне внушают, что бьют его правильно,
что он стал, мол, таким-сяким,
а я вижу его, окровавленного,
на помосте своей тоски.

Он писал про постель да женщину,
я ж от злости да желчи желтел:
– Что ж ты, Женище Евтушенище?
Да ведь женщина – это женьшень!

А встречал его строки – радовался,
над письмом ему трудно потел.
Но, как знал я, обратным адресом
он воспользоваться не захотел.

Он меня и без писем радовал –
без него я не жил ни дня:
он читал мне стихи по радио,
с фотографий смотрел на меня.

А теперь его жизнь раздавлена –
как, по чьей вине, для чего?
Он клеймил наследников Сталина.
И наследники смяли его.

2

На Моцарта ринулись сотни Сальери.
Ату, сальеристы, ату!
Не вам, о своей заботясь карьере,
беречь его высоту.

Вам, словно лакомство, грешники кающиеся.
А кто не покаялся – вниз его, вниз!
Вам, лакировщики пресмыкающиеся,
мил только лак – лакеизм.

Лакай его кровь, клыкастая свора,
в часы торжества своего!
Когда поэта лишают слова,
его лишают всего.

Вы страстно старались – и рухнула глыба,
оборвалась в напряженье струна.
Таким жизнелюбцем гордиться могли бы
любое столетье, любая страна.

А вы – обретайте звания, премии:
теперь выше всех себе кажетесь вы?
Но он остаётся знаменем времени.
А вы и при жизни мертвы.

3
Слухи – шлюхи, иль слуги-сводни –
на задворках души гостят.
Я увидел в газете сегодня:
вновь, живого, тебя костят!

Значит, жив ты! И это главное.
Жить да жить, не кривя душой!
Жить в заплыве – не в тихой гавани,
жить на взлёте волны большой!

В море буря. Держись хорошенько.
Если трудно, друзей позови.
Будь здоров, живи, Евтушенко!
Долговязый, долго живи!

1963