Тридцать седьмой, деду...

Филиппу Сергеевичу М.


Над страной чёрной стаей вилось вороньё,
И народ был назначен народным врагом,
Поросла от стукачества совесть быльём,
Бес по русской душе потоптал сапогом.
Стон и боль. Утонула родная земля
В горьком плаче детей и святых матерей,
Косы жён побелели, как снег на полях,
Или пух, облетевший с седых тополей.

С опустевших церквей полетели кресты,
Потускнели от горя людей купола,
Мать-Россия моя нахлебалась беды
И завесила в избах холстом зеркала.
Дед родной не согнулся, и в ранге врага
По решению дьявольской тройки погиб.
Стонут молча видавшие казни луга,
Травы шепчут молитвы над тленом могил,

На Алтае, в Сибири затерянный след,
Заросла лебедой да полынью тропа,
Там мой дед не отпетый, в продрогшей земле,
Под холмом неизвестным навечно пропал.
Только чувствую с ним неразрывную связь,
Он взывает ко мне и отводит от бед,
Силой светлых молитв отмывается грязь,
Но покой не обрёл мой расстрелянный дед.

Неприкаянно бродит по свету душа,
Пепел деда набатом стучит в сердце мне,
Будто просит могилу найти, где межа
Заросла лебедой, и лежит он во тьме...