Рыжик... рассказ

                Р Ы Ж И К

                Рассказ

    Стоял уже октябрь. Листва опала резко, словно налетел буйный ненасытный  ветер и безжалостно оголил деревья. А казалось, что еще совсем недавно Лиза просиживала тихими вечерами в Александровском саду – читала или вязала, проводя досуг на свежем воздухе, которого так не хватало в её мрачной сырой коммуналке, в темной двенадцатиметровой комнатке, выходящей малым  решетчатым окном прямо в тупик двора. С июля Лиза забрела сюда в первый раз, стараясь в последнее время обходить это  место,  которое  навевало грустные воспоминания, еще не утрамбованные в памяти и при любой возможности выпирающие осколками наружу..

     И всё же сегодня после работы, даже не заходя домой, она направилась туда, где летом состоялась  случайная встреча с дорогим и потерянным для нее человеком… Здесь было нелюдимо осенью, только работали школьники разных классов, задержавшиеся на так называемом Субботнике по уборке территории парка.

     Настроения не было совсем, мысли уносились далеко-далеко. Из этого состояния её вывел неожиданный громкой раскатистый смех –  такой  счастливый и беззаботный, на который невозможно не отреагировать, и Лиза  резко повернула голову.

    Чуть в стороне от неё, метрах в семи , на газоне возвышался огромный курган из листвы, и в него, разбегаясь, кувыркались мальчишки младших классов. Они по очереди,  словно на арене цирка, демонстрировали свои прыжки, проворность, ловкость. Лиза ощутила такое блаженство, разглядывая их, легко и быстро распрощавшись  со  своей тоской. Она даже достала  очки, которые  одевала обычно  только  в театре, в музее, чтобы видеть  всё четко, не напрягаясь. Ей и самой захотелось разогнаться так же, как тот  рыжеволосый мальчишка, который  сейчас, кувыркнувшись в воздухе, головой нырнул в свежую листву. И Лиза рассмеялась вместе  с детворой так громко, что мальчишки заметили её, примостившуюся на Лошадь Пржевальского, откуда  так  удобно было наблюдать за этим аттракционом. Стало  досадно, что её присутствие обнаружено, но опасения быстро рассеялись,  так как  дети с ещё большим  усердием стали  демонстрировать свои достижения,  явно играя  теперь  на  публику, согреваемые  тем, что их искусство заинтересовало  хоть кого-то.

     Но когда прыгал Рыжий, все смеялись больше – уж больно смел и  ловок был мальчуган, и Лиза поймала   себя  на  мысли, что ожидает именно  его очереди. Весь  растрепанный и грязный, шапка и куртка его валялись прямо на земле, чуть  в стороне, - он  добрый, как ей показалось,  малый шут,  с такой богатой мимикой, чудил, каждый раз показывая что-то новенькое. Видно было, что он старался порадовать именно её, и это у него получалось превосходно.

     Легко представлялось, в какого сильного и умелого  парня-весельчака  превратится со временем этот оболтус. Не было ни малейших сомнений по  поводу его неуспеваемости в школе – внешне он  был  настолько типичным разбойником, из числа тех, которые часто без злого умысла разбивают стекла  во дворах, играя  в  футбол, а потом доставляются за ухо  к родителям или  к директору, получая на каждом шагу от  всех  взбучки за свои прегрешения и выходки. Встреть его Лиза где-нибудь в другом  месте, не исключено, что он бы показался  ей  совсем несимпатичным, но сейчас ребенок был  в  своей стихии и  весь  светился таким счастьем, что хотелось  снимать о нем кино и радоваться  вместе  с ним, забыв о времени.

     Вспомнилось сразу детство – то далёкое , но прекрасное, сиротство и лишения которого давно отошли  на задний план, уступив место светлому миру непосредственности, мечтаний, иллюзий, искренности и поразительной способности радоваться любому прекрасному  пустяку, который у многих  с  возрастом становится неприметным и малозначимым. В детстве с братом и кузенами  они так же носились с оравой ребятишек и были еще  теми  сорванцами! Часто собирая сборища в своей квартире, включая мамины  немецкие пластинки, среди которых одна со  знаменитыми маршами доводила соседа до неистовой ненависти, ибо детвора маршировала с вениками ,палками,  удочками, шваброй, в то  время, как  брат укладывал капсюли и нажимал на спусковой крючок оставленной отцом двустволки, в конце концов конфискованной милицией после очередной жалобы соседа, вызвавшего  наряд в  тот  самый  момент, когда шантрапа выбрасывалась под фашистский марш каждодневным десантом  со второго этажа в копну сена, стоящего  прямо под окном. Сосед со  всеми  возможными матами и пожеланиями собирал сено обратно, для  того,  чтобы на  следующий  день маневры доморощенных  десантников повторялись – управы на беспризорных детей не было, все вокруг их жалели, оправдывали, потакали, угощали и  жалели, поражаясь, как, оставшись на время без  взрослых. Они всё же прекрасно выживали, вели хозяйство, даже выкапывали урожай на огороде среди сорняков в человеческий рост, и  что  больше  всего поражало, что на соседних участках., где  всё  пололось и  поливалось,  выросла мелкая картошка в  столько засушливое  лето,  а этим  беспризорникам  Бог послал огромные корнеплоды которые,  правда, было трудно находить в таких зарослях, но  дети  и  здесь не растерялись, а ходили туда  играть  в войну, остервенело идя на высокий сорняк  в рукопашную схватку с криками ,позаимствованными из героических фильмов…

     Потому не было ничего удивительного в том, что Лизе захотелось самой сделать кувырок и рухнуть  на листья в парке.  Она почувствовала  себя той шустрой девчонкой, выросшей среди хлопцев Принцессой Двора.  В какой-то период она слыла такой же не обласканной замарашкой, как этот  рыжий мальчишка-грязнуля, подаривший ей счастье сбросить хоть  на миг лет пятнадцать и оказаться в том  сказочном мире, имя которому Детство. Пусть оно было разным и не лёгким, пусть после достатка всё однажды обрушилось на головы маленьких детей, когда вокруг  у всех было мирное детство, а Лиза с братом знали,  что такое голод и разводили муку, соль и воду в алюминиевом  тазу, соревнуясь,  кто  больше  съест вареных лепешек с маргарином. Засыпая поздно, долго раздумывая в кровати у окна, откуда всегда открывалась панорама звёздного украинского неба, Лиза лелеяла мысли, что у нее судьба  настоящей Золушки, и  значит ее сказка закончится обязательно счастливо, и она  очень  скоро станет  совсем взрослой и разбогатеет так, что привезёт своей больной маме  в больницу аж целое  ведро  сметаны. Она всё представляла, как станет богаче тетки, для которой она – голодранка и несносная гордая девчонка! С заходом солнца у нее начиналась настоящая волшебная жизнь, растекающаяся сладкой патокой по красивым мечтам и снам.

    И так естественно было желание Лизы сейчас, в парке, дождаться сумерек и вволю надурачиться, не обращая внимания на условности, среди всех этих чудных ароматов прелой листвы, среди запахов  тлеющих костров.

     Этот спектакль для одного  зрителя – для неё, устроенный бесшабашным ребёнком, продолжался уже больше получаса. Как раз в тот момент, когда Рыжик в очередной раз развалился на листве после прыжка, к нему решительно подошла средних  лет женщина, в сапогах на высоких каблуках, в кожаном плаще и модной маленькой шляпке-таблетке под вуалькой. Не снимая перчаток, она  быстро и грубо подхватила мальчишку, еще не успевшего опомниться и вернуться на грешную землю из того беззаботного мира, в который он провалился пару минут назад.

     Таинственная незнакомка поставила его на ноги, вцепившись ему в  ухо. Лизу от неожиданного перехода от счастья к реальности что-то полоснуло прямо  по сердцу, она словно остолбенела, онемев от изумления.

     Дама, тщательно выкручивая ухо ребенка одной рукой, второй – размахивала перед его  лицом – ничего невозможно было расслышать и понять: кто  это и что происходит? Первой мыслью было, что это мать мальчишки – тем неприятней была одежда ребенка, так разительно отличавшаяся от якобы материнской. И это предположение быстро развеялось, как, впрочем, и мысль, что  это -  учительница.  Но, наконец,  всё прояснилось – дама повысила голос, стало возможным не только уловить отдельные реплики, но четко расслышать буквально всё, так быстро засевшее занозой  в мозг.

     Таинственная и привлекательная на первый взгляд незнакомка, ругалась, согнувшись зловеще над малым мальчуганом, забыв о манерах и правилах приличия. Ребёнок смотрел на нее испуганными глазами, на его грязном лице застыло бессилие обреченности.

- Если ты, гадёныш, еще хоть раз подойдешь на пару метров к моей Машеньке, если ты, грязный бастард, хоть прикоснешься к ней, - я не знаю, что  я  с тобой  сделаю! Мерзкий червь!- кричала  взбесившаяся дамочка, не выпуская уха жертвы,  явно наслаждаясь  своей силой  в расправе над несопротивляющимся  ребёнком, обмякшим, как тряпичное чучело .

     Мальчишке было очень больно, но  он не  плакал, и даже лицом старался не  показывать своих  страданий – лишь  глаза  его  еще  не  научились  лгать, они  излучали и ненависть, и страх. Он только возмущенно выкрикнул скороговоркой:

-Она третирует меня, травит, дразнит грязнулей,  нищим, двоечником и пьяницей! Она оскорбляет мою мать!-

-А ты и  есть двоечник! Выродок алкашей! Нагулянный грязнуля! Ты посмотри, он  еще  голос на  меня  повышает,  возмущается…не  нравится  ему….Правда  всегда глаза колет!  Изолировать вас нужно от порядочных людей!- торжествовала фурия.

     Драма разыгралась настолько быстро, с такими контрастными сценами, когда за несколько мгновений весёлость, счастье, озорство, добрые воспоминания переросли в обиду, замешательство, испуг, безнадёжность перед лавиной этой красивой и модной женщины – одновременно такой омерзительно-уродливой в своей жажде покарать без разбора обидчика своего дитяти. Эта, на первый взгляд изысканная дама, в конечном итоге скатилась  до  уличного жаргона, ее слова мало чем отличались от выражений тех самых алкашей, к  которым она минуту назад высказывала столь брезгливое и презрительное отношение. Слепая любовь к дочери и ненасытная жажда  власти выхолостили ее наносное благородство – ее не волновало, что любые детские войны – ничто в сравнении с той болью, которую она  сейчас вколачивала  в  чужого ребёнка,  словно  разбушевавшаяся самка, охранявшая своего детёныша.

     В глазах Рыжика не было  уже ничего светлого. Услышав определение »выродок алкашей», - ребенок  совсем поменялся в лице и больше уже  ничего не  говорил, и голову не  выворачивал, не силился освободиться от изящных кожаных ручек. Он  словно болтался, пришпиленный на время к своей обидчице, пылающей гневом. Наконец, он посмотрел вопросительно в сторону Лизы, которая  уже слезла с памятника Пржевальскому и готова была будто на полном скаку врезаться в неприятеля, осознав, что время неумолимо растянулось и вместило недопустимый кошмар! Взгляд Рыжика окончательно вывел  ее из  замешательства, она поняла, что сама сейчас стала ничтожной, упустив каких-то пару мгновений в том состоянии оцепенения. Лиза невольно стала наблюдателем, она негодовала, но не смогла предотвратить этой расправы, не вмешалась вовремя, словно какой-то исследователь, который во что бы то ни стало должен дождаться  результата  эксперимента, чтобы  в конце концов  сделать правильные  выводы, расставить всё по своим местам, систематизировать, но не мешать при этом событиям развиваться своим естественным  образом!

     Лизе еще  больше стало не по себе, когда она, сделав первые шаги к месту схватки, увидела совсем  рядом  с собой голову девочки, выглядывающей из-за ствола соседнего огромного векового дерева. Сразу стало ясно, что  это и  есть та  самая Машенька – она  улыбалась своим полным скуластым лицом, выражая насытившуюся радость, которая для Лизы превратилась в полное торжество зла. У Машеньки  была холеная нежная белая кожа с красным ярким румянцем, как на обертке детской шоколадки. Розовые пухлые губы растеклись в приторной ухмылке, а потому красота этого девичьего личика не вызывала добрых  чувств. Напротив, эта самодовольная улыбка оттолкнула  Лизу  от нее,  вселив самые неприятные  чувства.

      Оставалось только поразиться этим разным глазам детей, в которых сейчас по разным причинам  не было ничего  детского. У Рыжика были печальные, какие-то неопределенные, глубоко сидящие глаза.  В рядовой обстановке их бы не рисовал Художник – счёл бы их неправильными, предпочтя красоту и содержательность Машеньки, которая, конечно же, занималась музыкой под неусыпным контролем и опекой взрослых, ходила непременно с бабушкой на детские спектакли а театр, а по  воскресеньям – в  музеи, и все взрослые гордились тем,  что из нее вырастет умная и воспитанная девушка.

     Все эти мысли пронеслись в голове Лизы  со  скоростью кометы, за  какой-то малый миг вместив столько событий, пока она не  выдохнула своё душераздирающее негодование.

-Что Вы делаете? Он ведь  ребёнок!- возмутилась подходящая Лиза, сама не узнавшая своего голоса – слабого, беспомощного…

     То ли  в тот же  момент, то ли  она  сделала   это раньше, до вмешательства Лизы, но Незнакомка выпустила мальчишку, в последний раз брезгливо толкнув его своей уже ослабевшей от экзекуции кожаной  рукой…

     Из-за дерева выскочила счастливая Машенька  и радостно повисла на матери, которая пошла по аллее - опять стройная, статная, привлекающая мужские взгляды своим необычным видом и красивой походкой. Лиза проводила их взглядом, они быстро удалялись в сторону улицы Дзержинского.

     А Рыжик сидел  уже и не на листьях,  а  чуть ли не  на холодной сырой  земле, зашнуровывая свой дырявый ботинок. Лиза присела  на корточки рядом, заглянув в его  глаза, и поняла, что  лучше ничего не говорить. Только не удержалась и прижала к себе  его вихрастую вспотевшую голову. Он не плакал, как ей показалось вначале, и его не  нужно  было  сейчас  успокаивать – на нем словно выросла броня. Он тоже молча посмотрел на  нее. Глаза  были  уже  другие, и  они словно смеялись, словно он посылал  мысль – не мне нужна защита, а Вам,  не  я  слаб,  а слабы – Вы!

     Рыжик поднялся, отряхнулся как-то старательно, будто опровергая утверждение, что он – грязнуля, вытер рукавом  взмокшее лицо и быстро ушёл прочь, подальше от плахи…
Лиза растерянно смотрела ему  в  спину, пока не уловила, что он без шапки и с радостью обнаружив ее рядом, схватила и  быстро побежала за Рыжиком.

-Мальчик! Рыжик! Это твоя шапка?-
  Но Рыжик не останавливался, он  не  слышал ее окриков, пока она , догнав, не  схватила его  за рукав. Он сначала вздрогнул всем телом, но, увидев свою шапку в ее руке, улыбнулся – совсем  взрослой усталой улыбкой. Глаза его, отразив благодарность, на миг заискрились, заблестели,  как тогда, когда он изображал доброго Клоуна, но быстро опять погасли.

     Он ушел – с достоинством, с высоко поднятой головой, а Лиза всё еще  видела  его поумневшие глаза, его  грязное узенькое лицо – худое и бледное. И этот ребенок был для нее очень красивым, и хотелось  верить, что  вопреки всем     плохим пожеланиям, вырастет  именно из этого хлопца настоящий герой, способный заслонить дорогих людей  собой в любой  беде .  Лизе было и стыдно, и больно – за всё и за всех: за себя, за эту дамочку, за всех,  кто  окружал этого мальчугана в его, судя  по  всему, тяжелой жизни.
Кто он – этот  мальчик ,  как его звали, где и с кем он жил, кем были  его родители – этого не суждено было узнать. Но в душе поселилась  такая надежда, что будет этот человек  счастливым, обязательно будет !  С верой в то, что не попираются элементарные  нормы справедливости, -  жить легче…

     Лиза пошла в обратную сторону – медленно и тяжело, как-то разочарованно и тихо, с затаенной обидой, только в большей степени – на себя. И тот упрёк, который она в какой-то  момент прочитала  в глазах ,  Рыжика  был  так понятен ей! Как же так, она сама, познавшая в раннем детстве столько горечи, боли моральных обид, лишений и горестей, как же она, пройдя через такие трудности,- не защитила  вовремя этого славного мальчишку, а дала возможность взрослому человеку безнаказанно обидеть малого? Лиза не знала  всей вины Рыжика перед Машенькой, но она знала твёрдо, что преступно взрослому человеку вот так беспардонно, вероломно врываться в детский мир – со своими правами и законами для того, чтобы сводить счеты с ребенком. Интуитивно Лиза была  уверена  в  правоте мальчика, отстаивающего  честь своей матери-пьяницы, которую он, очевидно,  любил, как и  должно  быть – дитя любит свою мать по заложенному генетическому коду, пусть  даже со временем эти  чувства и выжигаются реальностью.
Да, Лиза была  уверена в превосходстве этого мальчика и над собой, и над Машенькой – такой чистенькой и свеженькой маминой дочкой, на красивом лице которой уже вовсю разгулялись порочные черты взрослого человека, в душу которой  уже  прокрались ехидство, злоба, чванливость существа, проживающего в надёжной среде. Но  девочка неистово радовалась, наблюдая материнские бесчинства, впитывая в себя  её жестокость, еще не осознавая этого, не понимая, что никакие  успехи  не смогут заменить простого малого детского бесхитростного сердечка, не способного творить  зло. Сколько самодовольства и отталкивающего  барства было на этом всё же детском лице баловня судьбы и сколько глубины было в глазах мальчика – изгоя, изгнанного слишком рано из детства!

-Тётенька! Смотрите! Смотрите! –

     Лиза не сразу поняла, что звали её. Она увидела  опять ту же  кучу листвы, уже сильно разваленную, и  тех  же  мальчишек, которые  опять невесть откуда появились,  когда опасность схлынула. Только Рыжика  с ними не  было, она напрасно искала  его глазами. А мальчишки опять прыгали. Прыгали  для неё. Только вот радости прежней  уже не  было.
И хотя Лиза  всё-таки остановилась и  еще  какое-то время наблюдала  за  детьми, но  совсем  с иными  чувствами, и на месте  каждого пыталась усмотреть Рыжика, а потом резко  перед глазами выплывало сияющее и злобное лицо  белозубой красавицы Машеньки.

     Один из мальчишек подбежал к Лизе:
- Тётенька! У Вас не будет двух копеек? Разменяйте  мне три копейки, мне нужно  маме позвонить из таксофона.-

    Она, отыскав в кошельке нужную монету, отдала её, словив  себя на  мысли, что  и  этот  ребёнок тоже »маменькин», хотя тут  же прогнала  всякие  искушения шельмовать кого-либо, тем более -  детей.

     А Рыжик  вряд ли вообще когда-нибудь  звонил своей маме, вряд ли кого-то  интересовало, задерживается ли  он,  вряд ли его ожидала  теплая  еда. Осознав, что все  мысли зациклены на нем и нет никакой радости  от наблюдения  за детскими играми, так как  среди них нет Главного, - Лиза  быстро ушла  прочь от этого места.

     В надежде хоть немного развеяться она решила сходить в Эрмитаж. Но  уже ничто не могло отвлечь от мыслей о Рыжике,  помочь  забыть его глаза, лицо Машеньки, шляпку с вуалькой и кожаную женщину, расправившуюся с  ребёнком, родители которого были пьяницами, а  сам он был двоечником.

      На улице уже было темно.  Пройдя пару залов и осознав, что не в состоянии ничего толком воспринимать, Лиза обрадовалась удобным креслам  и решила просто посидеть среди тишины и полутьмы закрывающегося  музея. Она  никак не могла простить себе, что  вмешалась слишком  поздно, хотя на себе познала, что  такое в нужный момент получить добрую поддержку, способную отразиться в детском сердце.  И память опять извлекла из своих тайников картины ее детства.

     Училась Лиза на редкость легко, часто попусту просиживая на уроках, глядя по сторонам, в окно. В помощи учительницы в младших классах она фактически и  не нуждалась – очень бегло читала, красиво и чисто писала, мгновенно запоминала стихи, даже когда не успевала выучить уроки дома, легко всё выполняла на переменах. Но учительница очень не любила её – объяснить это было трудно.  И только с годами она поняла, что  существовал какой-то конфликт  в родительском комитете, и все проблемы мамы были  выплеснуты на маленькую девочку, у которой вечно не было чистой тетради, которая никогда не сдавала деньги на подарки, не ездила с классом на мероприятия и экскурсии, но мало  кто вникал в то, что она жила с братом  часто по несколько месяцев одна.

     Жить пришлось в старом двухэтажном  доме,  из числа построенных  еще немецкими пленными и заключенными. Жильё было холодное, без воды и прочих удобств. Однажды Лизе  пришлось постирать свою школьную форму прямо в холодной воде, как могла.  И ,  чтобы ускорить просушку, развесила платье на решетку обогревателя.  Как ни старалась, как ни следила, а всё же платье обгорело – перепечатались, словно  тигриные полосы. Платье было  безнадёжно испорчено, но другого не было. Безутешно  выплакалась  Лиза,  а  на занятия всё же пошла.

     Страх и стыд долго продержал её за углом огромного спаренного здания школы, пока её не заметила незнакомая красивая женщина.

-Ты почему, девочка, здесь прячешься? Почему ты не на уроке?-
-Боюсь заходить, - бесхитростно ответила маленькая Лиза, не поднимая глаз и стараясь спрятать свой правый бок.
-Опаздывать не нужно. Вот и не будешь бояться. Спишь много?-
-Нет. Я , наоборот, сплю мало…Правда,  иногда просто очень холодно вставать.-
-Вот именно – холодно! А почему  ты без чулок? Почему без пальтишка? Уже нужно тепло одеваться… А опаздывать всё-таки в школу нельзя. –
-А я и не опоздала. –
- Значит, ты специально пропустила первый урок? Ты, наверное, не сделала домашнего задания? Почему?- по ноткам голоса стало ясно, что это была учительница, хотя Лиза никогда её  в школе не видела.
-Нет, у меня выполнены все задания. Я учусь на одни пятерки, и когда проверка  в школе, то меня всегда вызывают к доске, чтобы были показатели хорошие, и меня всегда хвалит Директор. И  у меня  есть даже грамота. А еще мне подарили шахматы. И я даже один раз успела выиграть у своего папы, пока он был.-
-Так у тебя нет папы? Ты живёшь с мамой? А что случилось с папой?-
-Я живу с братом. Наша мама сейчас  в больнице. А папа встретил какую-то мерзкую Гонорею, и потому мама сказала, что  никогда  его не простит.  Если бы  я ее встретила, я бы ей взяла и лицо поцарапала…или  из рогатки её  так больно подстрелила…или  ночью так бы испугала, чтобы она заикой стала.-
-Кто она?-
-Гонорея эта!-
-Никогда не говори так! Кто тебя вообще этому научил? Откуда ты это слово знаешь?-
- Они ругались – ругались, и мама  его  прогнала, а он  и не ясно куда уехал с этой  своей Гонореей. –
-Не говори этого слова – это плохое слово, не для детей.-
-Ясно, что плохое! Только вот я бы ей каблуки сломала, я бы вообще с ней войну непримиримую вела, если бы  только хоть разок  встретить. Она мне несчастье большое принесла. Я скучаю. Мне без папы плохо! И мама в больнице…-
-Деточка! Как тебя зовут?-
-Лиза.-
-Лизонька, пойдем, здесь холодно – простудишься… А чего ты боишься? Почему здесь стоишь?-
-Потому что  сейчас опять перед классом поставят и позорить начнут.-
-Кто тебя будет позорить? За что?-
-За то,  что  я стала грязнулей… Видите, какие  у меня волосы?-
-Какие волосы? Хорошие волосы…-
-Что Вы понимаете тогда  в волосах! Это мне их отрезала Ирина Анатольевна…Потому что я бант потеряла…И расческу потеряла…И была растрёпанная, а  она у меня колтуны нашла и сказала, что я вшей разведу…И на перемене мне волосы отрезала…И посмотрите, как  не красиво отрезала? Не видите разве?-
-Лизонька, а ты кому-нибудь еще рассказывала это? Ирина Анатольевна знает, что у тебя больная мама, что папа с  вами не живёт… У тебя брат взрослый, он хозяйство  ведёт? Его  нужно в школу вызвать…-
-Что Вы! Я – за старшую! Я хозяйство  веду.  Я братишку в садик отвожу, правда он ненавидит садик, он просится дома оставаться, но его нельзя оставлять – у него нервы больные, он темноты боится. Вот и из-за него было, что я несколько раз опаздывала, так меня  тоже перед классом ставили, чтобы был вечный мне позор.-
-Лизонька, а ты хочешь перейти в другой класс, к   другой учительнице?-
-Конечно, хочу! Еще  как хочу! О,  я бы сразу стала счастливым человеком! -
-Вот послушай, деточка. Давай так договоримся. Мы сейчас пойдём на  урок. Но я тебе обещаю, что переведу тебя к Ольге Федоровне. Она  очень добрая.  У нее есть  доченька  смешная Лялька – она на  тебя  похожа…  Я теперь   в этой  школе буду работать завучем,  я сегодня же поговорю с директором. И всё  у тебя  станет хорошо. Ты мне  веришь?-
- А  Вы  мне  клятву дайте, как герои клялись, как советские подпольщики…что не обманете меня…и  я Вам буду  верить-
-Давай, мы  просто пожмём  друг  другу  руки и  обнимемся.-
-Как индейцы?-
-Ну если хочешь, то  пусть  будет, как  у  индейцев. Слово у человека должно  быть надёжным.-
-Точно! И  меня папа  так учил! Дала  слово – держи, хоть пусть  меня  убивают…А нарушать слово нельзя – подлецом станешь.

     Красивая молодая учительница прижала  к  себе Лизу,  погладила  ее по голове и только потом,  отстранив, увидела разукрашенный полосатый бок и воскликнула:
-Боже мой! Лизонька! Что  это такое?-
-Да вот…это  я  вчера постирала платье…чтобы цыганкой не дразнили, чтобы грязнулей не обзывали…а оно ведь не может в таком холоде высохнуть  за  ночь…а  я ведь – не прогульщица… Вот.. стала сушить… А оно  и подгорело, я только  по запаху  и поняла…-
-Да кто же дразнить будет? Почему  именно цыганкой? Ты такая красивая девочка…посмотри сама,  какое  у тебя беленькое тельце…Личико… Ручки такие беленькие,  нежные…Что за глупости!-
-А вот Ирина Анатольевна сказала, и теперь дураки повторяют и портфелями дерутся…Мне иногда приходится убегать, а они – за  мной и  кричат, что я грязнуля и цыганка…-
-Больше этого не будет…Я тебе обещаю разобраться в твоей истории…  А хочешь, то иди домой…-
- Нет, мне нужно…Я кушать хочу. А  в школе вкусно у нас готовят… Мне  тетя  Валя котлетку  даёт вкусную – просто так…-
 
    И красивая учительница, которая на счастье оказалась новым завучем, завела за руку Лизу в класс, попросив Ирину Анатольевну не ругать девочку,  так  как  у нее  есть  уважительная причина, а  самой  классной руководительнице предложила зайти после уроков в кабинет директора. Но как только завуч ушла и не стало слышно её шагов, Ирина Анатольевна привычно взмахнула руками, как дирижер, и  класс тоже по привычке хором старательно стал  скандировать дружное «Позор! Позор!».

     Лиза покорно стояла  у доски с опущенной головой,  она не плакала, она уже привыкла – не впервые учительница подвергала  её  такому наказанию. Дети кричали с  усердием, лица их сияли от радости, и каждому хотелось, чтобы его похвалили, как это  бывает только  в начальных классах, когда все безукоризненно  выполняют любые задания учительницы.

     Наконец, была  дала  отмашка,  что  означало окончание экзекуции. Класс дружно замолчал, а Лиза медленно пошла  к  своей последней парте, где сидела  с тихой и молчаливой отстающей девочкой, родители которой очень любили Лизу и  частенько передавали для нее всякие гостинцы за  её, как они выражались, шефство над слабенькой ученицей. Анечка сочувственно встретила одноклассницу и стыдливо опустила глаза,  словно прося немое прощение за то, что  тоже со  всеми скандировала. Но у Лизы  было  легко на  сердце – оно  уже  подсказывало, что скоро все мучения закончатся и девочке Судьба пошлет необыкновенной доброты настоящую учительницу, которая превратит учебу Лизы в праздники ,  оставив свет  ярких  воспоминаний на всю дальнейшую жизнь...

-Эрмитаж закрывается!- услышала Лиза спокойный голос смотрительницы, прежде,  чем прозвучал резкий протяжный  звонок ,  и она поднялась из кресла, направляясь к выходу по пустым анфиладам музея – хотелось побыстрее на улицу, затеряться в толпе вечернего осеннего Невского проспекта…

Ленинград.
Ноябрь.1980г.
("отретушировано"28.01.2011)