История семьи Басиных

                История семьи Басиных

   Немного о своих предках, близких родственниках и себе.               
   Я постараюсь быть максимально точным в пересказе того,  что слышал от бабушки Хаи, от моей мамы Гени Мордуховны Басиной, отца Давида Гершковича Гостинского, от моей двоюродной сестры Марлены Исааковны Шварц - самой старшей внучки моей бабушки Хаи
 Дины Лейбовны. Дедушку Мордехая видела и смутно помнит только Марлена. Моя мама Геня родилась 5 июля 1905 года. Она была вторым ребёнком. С большим удивлением недавно узнал, что из всех ныне живущих потомков бабушки Хаи об этой истории помним только я и самая старшая из моих двоюродных сестёр Марлена.
   Это произошло в 1919 году. В местечке Доброе Херсонской губернии, что на юге Украины. Свирепствовал голод. Семья Басиных состояла из мамы Хаи, отца Мордехая и 8 детей. Старшей Оле было 16 лет. Она была на особом положении - Оля полностью отдавалась учёбе и учила всех членов своей семьи русскому языку. Как и большинство жителей местечек, члены семьи Басиных знали только идиш.
   Как рассказывала мне бабушка Хая, её вторая дочь Геня охотно училась и так же охотно занималась хозяйством, рукоделием и всем, что требовалось для семьи. Третьей была Соня – далее по порядку - Миша, Роза, Бася ( Буся), Лёва и Моисей 2,5 лет от роду и самая младшая
Девочка, имя её не сохранилось Отец семейства Мотл (Мордух) к тому времени умер. После того как от голода умерла младшенькая, стала очевидной угроза голодной смерти всей семьи. Время было трудное, гражданская война, бандитизм. Отчаявшиеся люди были готовы на всё. Геня тайно от всех ушла из дома и пошла на хутора, куда в то время не добралась ещё продразвёрстка… Жившие в хуторах, крестьяне имели зерно, держали скотину, свиней, коров, овец, коз, но негде было купить какие-либо товары, в том числе одежду. У крестьян было достаточно ниток полученных из овечьей и козьей шерсти, а Геня умела вязать и её
охотно кормили, пока она вязала юбки и кофты. Платили зерном, хлебом мукой и салом.               
     После недолгих тщетных поисков Хая отчаялась увидеть когда-нибудь свою Геню. Положение семьи становилось отчаянным
любящая многодетная мать решила: ослабевшему младшенькому Моисею всё равно не выжить и перестала его кормить. Через три дня ребёнок умер. Хае всё чаще приходило в голову, что оставшемуся младшим умному и ласковому Лёвочке, страдавшему от туберкулёза кости всё равно не выжить и может быть пора перестать давать ему есть…               
   Какое счастье испытала Хая, когда увидела Геню живой и здоровой
 да еще с корзиной и котомкой полной хлебом, мукой и салом… Весной следующего года  Хая сама проводила   Геню  на хутор, где жили  молодые муж с женой. Работы было достаточно, оплату  обещали хорошую. Вскоре  выяснилось, что муж жестоко избивает жену,  Геня  как-то  попросила за молодую женщину и избиения прекратились. Однажды хозяин собрался на ярмарку и предупредил  при  Гене  свою  жену, что  едет покупать подарки для  Жени так называли Геню  и пригрозил убить, если  с  Женей что-нибудь  случится. На следующий день   пришла Хая, чтоб узнать о дочери и взять заработанное  Хозяйка   радушно  встретила её, накормила.  Ночью Хая  обо всём распросила  Геню, а на утро  попросила  Геню  проводить  её до мостика. Утро  было  холодным, ветреным  и хозяйка  предложила,  Гене  одеть её  тёплую  шубу и шаль, но  Хая настояла  на  том , что  следует  пользоваться  только своей одеждой. Когда  Хая  и Геня подошли  к  мостику через  речку километрах  в  двух от  оставленного ими хутора, Хая  сказала, что Геня должна пойти с ней.  Геня  возражала.  Ей  было  жаль  молодую  женщину так хорошо относившейся к ней.  Когда Хая поняла, что уговоры  не помогу т, она  легла на  припорошенную снегом землю  и  сказала, что  не встанет , если Геня  не пойдёт с ней. Геня подчинилась.
      Когда в село приходили белогвардейцы, знакомая семьи Басиных, русская или украинка – мать 14 сыновей и самой младшей и единственной дочери, прятала в своём подвале семью бабушки Хаи. Через несколько лет в городе Херсон бабушка Хая случайно встретилась с этой женщиной. Они бросились друг к другу, обнялись как сёстры, и плакали. Женщина рассказала, что из 15 детей в живых остался только второй сын - и повторяла: «Лучше бы осталась девочка…».  Сегодня эту женщину, как и многих других представителей разных национальностей и вероисповеданий, спасавших других, рискуя собой и своими детьми,
назвали бы праведниками  мира. Как жаль, что большинство имён этих праведников не сохранилoсь…
    ОднаждыЛёва вместе с приятелем переплыли речку. Вскоре Лёва вернулся на берег, где оставались вещи, а приятель остался, чтоб отдохнуть. Через какое –то время Лёва поднял голову и увидел, что приятель тонет – бросился в воду и быстро поплыл к нему. Тонущий вцепился в Лёву, который ударом в лицо заставил тонущего отцепиться и стал толкать приятеля к берегу, где сделал искусственное дыхание – оба спаслись. Я читал письмо родителей спасёного на нескольких страницах. Сожалею, что ни Лёва, ни сын его Лёня не  скопировали его. Больше двух месяцев гостил  Лёва у благодарных родителей – богатых по меркам Басиных.
    В 1922 году Геня в возрасте 17 лет начала работать воспитателем в
детском доме. Среди этих детей были малолетние проститутки, воры, страдающие клептоманией, т. е. неодолимой тягой к воровству, мальчики, истощённые не только голодом, но и онанизмом… Позднее Геня преподававшая много лет в ответ на жалобы некоторых педагоговговорила «разве это трудный ребёнок».                За добросовестную и успешную работу Геню вместе с некоторыми её воспитанниками направили на учёбу вначале на Рабфак, где молодёжь из «не эксплуататорских» классов» готовили к поступлению в Высшие учебные заведения. 
      Дети бабушки Хаи всю жизнь помогали друг другу. Когда появились свои семьи, естественно, основное внимание было обращено на своих детей. Все дочери бабушки Хаи оказались хорошими «еврейскими мамами», но были и хорошими тётями…Приведу некоторые примеры взаимопомощи. Вот что рассказали мне Марлена.
Отец Марлены Исаак стал членом партии большевиков в феврале 1917 года, т. е. до захвата власти большевиками. Исаак свято верил лозунгам о равноправии людей всех национальностей и предстоящей свободной и счастливой жизни. К 1933 году Исаак закончилзаочную учёбу в ВУЗе по специальности агронома, работая третьим секретарём Одесского
обкома партии. Исаак никогда ни разу не пользовался своим высоким положением для получения каких-то выгод даже при самых трудных проблемах своей семьи. В 1933 году, Исаака направили в Москву для учёбы в институт Красной профессуры, после окончания которой, Исаак должен был занять какую-нибудь высокую партийную должность.  Там
учились коммунисты из разных стран мира. Перед отъездом свою комнату в коммунальной квартире в Одессе Исаак сдал и получил расписку об этом. Когда Соне пришлось переехать в город Слуцк (Белоруссия), в отличие от Исаака свою однокомнатную квартиру не сдала, а пригласила и прописала в ней бабушку Хаю. Переезд был необходим, поскольку муж Сони был профессиональным военным. В Слуцке семья жила в военном городке. В Москве Исаак с семьёй получили двухкомнатную квартиру в специальном здании. Кухня и туалет были общими.  1 декабря 1934 года был убит Киров, через несколько дней началась массовая «чистка» партии. Был исключён и Исаак. Около месяца он ночами сторожил склад с дровами. Его жена Оля с дочерью Марленой приходили, чтоб морально поддержать его.Исаак не мог найти работу по специальности и вынужден был уехатьв одну из Среднеазиатских республик, где занимался хлопководством в качестве агронома. Через несколько месяцев в 1936 году Исаак вернулся в Одессу и поселился вместе с со своей семьёй в комнату Сони, где жила бабушка Хая.. При встрече Исаак поцеловал Марлену, как чужую, идеалы оказались ложными, и просто не на что было жить. Поиски работы были безрезультатны. Вскоре вернулась Соня с двумя детьми и мужем Константином (Куней). В комнатах не
хватало места, для сна и Исааку приходилось спать на раскладушке в коридоре, которым пользовались все соседи по коммунальной квартире. Соня рассказывала, что каждый раз встречала Исаака после дня поисков работы с улыбкой, обнимала и успокаивала, как могла. Так продолжалось день за днём…  Однажды Соня готовила что – то из теста, когда вернулся Исаак, как обычно, крайне подавленным. Соня, боясь испачкать костюм Исаака, не обняла его, как обычно, а только поздоровалась. Исаак по обыкновению лёг спать в коридоре на раскладушке. Утром его нашли повесившимся… Это случилось декабря 1936 года. Соня всю оставшуюся жизнь жалела, что не обняла Исаака в тот роковой вечер… Вряд ли Сонямогла предотвратить трагедию…
.   Соня поменяла свою большую комнату на улице Чичерина 32  в престижном доме на небольшую двухкомнатную квартиру в Первом Водопроводном переулке
дом 9, кв. 5.  В рабочем квартале, богатом криминальными элементами. Оля с детьми Марленой 13 лет и Лёней 6 лет жила в дальней комнате, а семья  Мацановых –в проходной. Добавлю,  что  до 1941 года  обе  семьи  жили  вместе.
    В то время я, мама и бабушка Ксеня жили в селе Ново – Златополь. Мой отец за год до этого, т. е.1 сентября 1937 года был арестован. У нас гостила бабушка Хая. Ясно помню, что нам принесли телеграмму. Мама прочла её, сильно изменилась в лице и ответила встревоженной бабушке Хае, что Исаак тяжело заболел.
      Ещё примеры. Моей маме пришлось в самые трудные послевоенные годы поддерживать сестру Соню с двумя детьми Маратом и Адиком. Все мы жили в одной комнате больше года. Положение было настолько трудным, что Адику пришлось ещё целый год жить не с родной мамой, а с тётей. А когда Адик вернулся в Одессу, Соне пришлось с тяжёлым сердцем отдать своего младшего сына Адика в военно-музыкальную школу, где его кормили и одевали. Да  и в  лёгкие  и  в  трудные  времена  с  мамой  детям  жить  куда  как  лучше, чем  с тётей.  Но  ведь  не  зря сказано,  что  голод  не тётка…  Мне  «посчастливилось» убедиться  и  в  том  и  в другом.  С 1936 года в течение целого учебного года в связи с крайне тяжёлым положением семьи Оли у нас жила Марлена и окончила четвёртый класс. Я ходил в детский сад, где говорили только на идиш. В это время Оля работала в Одессе в качестве воспитателя в детском доме, одним из воспитанников которого был её сын Лёня.
        Миша служил на флоте, но его как члена партии направили в качестве одного из 25 тысячников для укрепления МТС  Миша жил не далеко от станции Тихорецкая в селе Низамаевка. К нему приехала Роза с маленькой дочерью Славочкой, Соня с двумя детьми и Марленой на всё лето. Кроме того, Миша содержал Лёву все годы учёбы в Медицинском институте Ростова на Дону.
      В 1940 году Оля заочно окончила педагогический институт по специальности преподавателя русского языка и литературы. В 1940 – 41 году вместе с Лёней Оля начала работать в одном из сёл Черновицкой области, а Марлена осталась в Одессе заканчивать 9 класс.  название села Марлена забыла.  22 июня 1941 года Оля приехали в Одессу за Марленой, которая жила у Сони, а Лёня остался в селе вместе с Лёвой, который был  направлен на летнюю практику в селе. Лёва вместе с Лёней бежали в Новочеркасск, где работал Миша. Оля вместе с Марленой поехали туда же в товарном вагоне. Оля получила направление в станицу Боковскую Ростовской области, находившуюся в 120 км. от ближайшей железнодорожной станции. В 1942 году Марлена окончила 10 класс с золотой медалью и сразу же начала работать на
тракторе, как и все другие ученики её класса. Спали и ели прямо на полевом стане. Ни сил, ни времени не было ходить домой в село, находившееся в 10 – 12 км. Работа шла круглосуточно. Сменялись каждые 12 часов. Одновременно с учениками работал тракторист,
которого ученик мог будить в случае заминки в любое время суток. В селе оставались мама и брат Марлены Лёня. Однажды на полевом стане, стали слышны звуки стрельбы и взрывы со стороны села. Утром на стан пришла женщина и сказала, что в село вошли немцы, но бояться
 нечего. Немцы никого не трогают, только приказали собраться евреям, а вскоре новая весть– евреев расстреляли… Марлена ночью ушла в соседнее село к своей подруге. Её хорошо встретили, накормили. Марлена сказала, что постарается через  линию фронта пройти в
Сталинград. Ночью её разбудила младшая сестра подруги 14 летняя девочка Зоя, выглядевшая гораздо старше своих лет и отправилась без разрешения вместе с Марленой на восток. Сероглазая, круглолицая с каштановыми волосами Марлена внешне не напоминала
еврейку. В сёлах они останавливались и помогали  женщинам чистить картошку для полевых кухонь немцев, за что их кормили. Большей частью шли пешком, иногда немцы подвозили на машинах.  Марлена и её спутница были совершенно не похожими. Тонкая стройная Марлена и полная, плотно сбитая спутница. Для получения удостоверения личности (аусвайс) Марлена назвалась Тихоновой Марией Ивановной, приехавшей в канун войны из Перми навестить сводную по отцу сестру. По их легенде сёстры не похожи потому, что разные отцы. Потому были разные фамилии и отчества. Марлена указала адрес, где жили три сестры. В реальности две из них были заброшены в тыл к немцам, собирали полезную информацию и передавали в центр. Обе благополучно вернулись. Примерно за 50 км. от Сталинграда немцы  собирали всех, и вывозили на запад подальше от фронта. Аусвайсы выдавались только тем, кто соглашался на отправку в Германию. Пришлось добираться до Донецка, тогда называвшегося Сталино, откуда поезд отправлялся в Германию. Везли их в товарных вагонах. Один из немецких солдат, ехавший в отпуск, по просьбе знакомого адвоката должен был присмотреть девушку в качестве домработницы.
Выбор пал на Марлену – она немного говорила на немецком и одета была как  городская. 2 года она выполняла при участии и под руководством хозяйки домашнюю работу по дому и на кухне. Дом адвоката находился по адресу Дибург улица Франкфуртерштрассе 24 в 40 км. от Франкфурта на Майне. Подруга попала в какое – то заведение, в Мюнхене, где работала на кухне. Хозяева ели в комнате, а Марлена ту же пищу, что и они, но на кухне. Сам адвокат воевал в России, в чине капитана, приезжал в отпуск. Хозяйка, случалось, ругала Марлену за
 какие – то упущения, но рукоприкладства ни разу не было. Зоя иногда посылала Марлене письма. Марлена отвечала. В 1944 году в письме подруги было написано – наши дорогие братики освободили наш родной город Ростов и нарисовала звезду с серпом и молотом внутри. Марлена была в ужасе и уничтожила письмо. К счастью это письмо цензура не
проверяла… Марлена отпросилась в Мюнхен и умоляла не писать ничего подобного, посколькувыборочно письма подвергались цензуре. В том же 1944 году была объявлена тотальная мобилизация и всех домработниц направили на заводы. На одном из них в  Мессель Грубее Марлена и её подруга на третий год  пребывания в Германииработали при шахте, где добыча велась открытым способом. Подруги работали по 12 часов в день. По 2 часа толкали по рельсам тележку, нагруженную горящим шлаком коксующегося угля и по 2 часа напряжённой и опасной работы - нужно было своевременно переводить
стрелку, чтоб направлять быстро несущиеся вниз тележки для загрузки. При скудной еде (2 картофелины в день) и загрязнённом воздухе приходилось туго.
   Когда американцы освободили от фашистов город, потребовались переводчики с немецкого на другие языки и с других языков на немецкий. Те, кто жил в семьях немцев, естественно, знали язык лучше. Марлена учила немецкий в школе, знала от бабушки Хаи ряд слов на
идиш и освоила немецкий лучше других. В американской комендатуре Марлена составляла списки людей, желавших вернуться в СССР.  Вместе с подружкой и ещё двумя девушками среди первых записали себя в СССР, хотя могли вписаться в список любой страны. Сохранился снимок этих девушек, включая Марлену, у входа в бомбоубежище,
принадлежавшее хозяйке Марлены, где они прятались от бомбёжек. Когда девушки пересекли границу СССР, то пожалели о cвоём решении… Встретили их, как врагов народа. Прошли СМЕРШ (смерть шпионам). На родине выжить было не просто. Еще в 1944 году Мише отказали сделать официальный запрос о судьбе Оли и её детей в село, где они проживали. Был получен отказ.  Тогда Миша лично написал в школу, где работала Оля и получил ответ – Лёню
расстреляли вместе с Олей, а судьба Марлены неизвестна.
  В Одессу Марлена прибыла летом 1945 года. Квартира, где до войны жили семьи Сони и Оли была занята. Марлене пришлось пожить у разных подруг. В том же году поступила на подготовительные курсы при Одесском институте иностранных языков для поступления в
институт вместе с другими не имевшими документов об окончании школы. Аттестат зрелости об окончании школы с золотой медалью Марлена не стала запрашивать поскольку окончившие курсы автоматически зачислялись в институт, Среди зачисленных
была Марлена. По свободному конкурсу могла и не поступить… Месяца два летом 1945 года у нас  пожила Марлена. Летом того же года, жила жена дяди Миши с десятимесячным сыном Димой.  Какое - то время я с мамой и бабушкой Ксеней жили у тёти Ани, жены дяди Лёвы, именно она вела хозяйство. Дядя Лёва изредка давал мне по 25 рублей, а тётя прямо и резко высказывалась, если была недовольна мной, причём всегда справедливо. Помню, как она запретила рассказывать сказки её маленькому сыну Лёне. Она сказала: «Не хочу, чтобы он был таким фантазёром, как ты». Меня это не обидело, а очень удивило. Тётя Аня научила меня штопать носки, и вообще я рад, что мне довелось жить у неё и дяди Лёвы. Хочу добавить, что и дядя и тётя прошли всю войну, были очень уважаемыми врачами в Новочеркасске, но в 1944 - 1947 годах жили настолько трудно, что даже они нуждались в помощи… Летом я ежедневно много часов поливал 500 кустов помидор, естественно, предварительно прополотых, а ещё 1000 почти не касался. Осенью ежедневно таскал несколько вёдер с помидорами. Заготовкой на зиму занималась тётя Аня.
          Три года я жил у тёти Сони 3 первые студенческие годы. Тёте Соне с трудом удавалось прожить вдвоём со старшим сыном Маратом и та небольшая сумма, которую посылали  родители на моё содержание, немного облегчала жизнь. После первого полугодия я стал получать повышенную стипендию, которую также отдавал тёте Соне. На полставки в артели,где работала тётя Соня был оформлен Марат, имевший ту же фамилию Мацанов, что и тётя Соня. Полставки (20 рублей) были переоформлены на меня. Мы с Маратом несколько раз по несколько часов вечерами чинили старую тару. На втором курсе 2 недели во время зимних каникул я   поработал с постоянным рабочим, очень симпатичным человеком, грузил на тележку, какие - то металлические изделия, а потом возил частично по центральной улице
Одессы из одного здания в другое. Очень не хотел, чтоб меня увидел кто – то из однокурсников. Зато заработал целых 30 рублей, т. е. почти как моя повышенная стипендия за целый месяц. Очень редко бывал в кино и раза три побывал в театре. Изредка покупал книги. Был в дружеских отношениях с Маратом. Адик появлялся периодически и на коротое время. Учился я с увлечением. По словам Адика Мацанова, моё увлечение учёбой стало причиной того, что он стал врачом. Адик оказался и талантливым врачом, организатором, бизнесменом, композитором и писателем. К сожалению, я мало читал его произведения, из–за ухудшившегося зрения.  Теперь я не читаю никакой литературы.
   С четвёртого курса я учился в Иркутске и жил у тёти Буси, (по мужу Гольдиной). У меня сложились очень тёплые, доверительные отношения с дядей Олегом - мужем тёти Буси.  Наверно тогда у меня сложились  подобные отношения с их сыном Володей. Володя на 9 лет младше меня. Из всех потомков бабушки Хаи по мужской линии я считал его самым
талантливым  для занятия наукой. В добрых отношениях я был и с Мариной младшей сестричкой Володи. В октябре 1968 года маме был поставлен диагноз одной из форм белокровия, т. е. рака крови… Мама никогда и никому не жаловалась. Ей приходилось  ежедневно принимать миелосан (милеран), действующий подобно рентгеновскому излучению. Одно из моих самых тяжёлых воспоминаний был день, когда стало ясно, что препарат больше не действует. Мы шли с мамой из больницы, мама была взволнована и после долгих колебаний сказала мне: «Витя маму терять тяжело, но ты не должен переживать…» Она продолжала бороться за жизнь…  Вопреки прогнозам мама прожила ещё больше года. Последние три недели мама не открывала глаз из-за мучительных головокружений. Она скончалась 28 сентября 1978 года, прожив 10 лет – максимально возможный срок после того как поставлен такой диагноз при этой форме злокачественного малокровия. Она ни разу при мне не заплакала и только однажды заплакала при своей ученице Екатерине Ивановне Пошехоновой… Убеждён, что далеко не все мамы так самоотверженно любят своих детей. После её похорон у меня впервые в жизни был гипертонический криз. Плакать я не мог… 
    Помогали друг другу не только дети, но и внуки бабушки Хаи. Приведу только немногие примеры. Аркадий Мацанов и его жена Инна целый месяц терпели моё присутствие у себя дома, причем именно Аркадий организовал консультацию специалиста, что избавило меня
надолго от тяжелой операции. За несколько лет до этого у нашей двоюродной сестры Оли был установлен рак груди, Адик возглавлявший рентгенологическую службу города Новочеркасска, пригласил её. Операцию провёл лучший хирург. Адик, автор монографии по этому виду страшного заболевания, провёл курс многомесячной химиотерапии и спустя много лет сестра жива и сегодня в новом 2011 году.      
     У нас в Новосибирске многие годы летом на даче отдыхала тётя и подруга моей жены Людмилы - Калерия с одним из  внуков. После Чернобыльской катастрофы приезжала и дочьКалерии Верочка.  Мы предложили переехать в Новосибирск в нашу квартиру на
неопределённое время. Она отказалась… 
     О маме я знаю достаточно для большого романа, который, очевидно никогда не будет написан…      
Мои родители одновременно поступили на Рабфак, где познакомились и стали мужем и женой.  Это было время поисков равноправия и всего нового в искусстве, общественных и личных отношениях. Часть молодёжи верила, что всё, необходимо менять. В полном соответствии с этим при оформлении брака и отец и мама сохранили свои фамилии, т.е. мама сохранила фамилию Басина. После окончания Рабфака мои родители поступили в Одесский педагогический институт. Оба учились в еврейском отделении на идиш. Мама по специальности биология и химия, а отец по специальности преподавателя языка идиш. Одновременно они учились в Муздрамине, т.е. в музыкально - драматическом институте. После первого курса стало ясно, что в двух институтах они не смогут учиться. Давид и Геня выбрали профессию педагога. Стипендии были маленькими, на жизнь не хватало. Когда мама была беременна мною, у неё бывали голодные обмороки. Я родился первым на мамином курсе, и студенты купили для меня коляску, в которой мама вывозила меня на свежий воздух. Когда мне было 3 месяца,  к маме подошла пожилая женщина и сказала: «Какой красивый ребёнок», а потом спросила, не нужна ли няня. Мама ответила, что очень нужна, но нечем платить. Незнакомка предложила нянчить ребёнка без оплаты, а когда начнут работать, будут платить сколько-нибудь, а есть будет то, что и они. На том и порешили. Это была моя любимая няня, украинка по национальности, которую с первого своего слова и до последнего дня её жизни я называл бабушка или бабушка Ксеня. Звали её Ксения Андреевна. Она скончалась, когда мне исполнилось 19 лет. Она заслуживает отдельного рассказа. . .   
         Во время студенческой жизни родители были активными комсомольцами, поскольку верили словам и лозунгам о всеобщем равенстве. Это были 20е годы 20го столетия, когда в студенческой среде  шли горячие споры и дискуссии о будущем мира, России и еврейства.
Отец участвовал в спорах с сионистами, которые утверждали, что «еврейский вопрос» может решиться только путём создания еврейского государства вопреки официальной пропаганде. В последние годы жизни отец многократно повторял: «Правы были сионисты», - и мечтал
поехать в Израиль. Я «созрел» только тогда, когда понял, что КПСС и общество «Память» заодно, т.е. в 1989 году…                Родители поехали в районный центр еврейского национального района село Ново-Златополь Запорожской области. Наша семья поселилась в домике на краю села у Мальцевых. Ни помещений, ни состава семьи Мальцевых я совершенно не помню. Смутно помню лавку перед невысоким домиком и пристроенный к домику сарай. В 1932 или в 1933 году в ряде областей Украины был организован голод, в результате которого умерло не менее 9 миллионов человек. Непосредственными руководителями и  исполнителями были Каганович, Молотов и войска НКВД. Но и в тех областях, где не было отнято всё продовольствие и не было  блокады, царил голод.  Мои родители в качестве государственных служащих получали по карточкам какие-то продукты и помогали многодетной украинской семье Тарасенков, жившей по соседству. Поскольку готовила еду бабушка Ксеня, она помогала им дополнительно. Позднее Тарасенки построили себе небольшой домик на самом краю села. Я отлично помню, как 1 раз в году на христианскую пасху бабушка Ксеня, держа меня за руку,  шла в гости к Тарасенкам. Как только ребятишки видели нас с бабушкой Ксенией,  они бежали к старшим, и те выходили, брали бабушку под руки и торжественно вели в дом прямо к столу. Я очень гордился таким отношением к моей любимой бабушке. Да и сейчас я уверен, что сердечней и лучше не встречали никакую королеву. Добавлю, что в первые месяцы Отечественной войны, т. е. с момента нападения фашистской Германии на СССР, один из сыновей Тарасенков Иван прислал письмо, в котором просил передать, что мамин брат Лёва спас от ампутации его ногу. До войны Лёва гостил у нас и Тарасенки были с ним знакомы.
     Во всём Ново - Златопольском районе мои родители, по-видимому, были первыми учителями, получившими высшее образование. В первые годы работы отец 2 или 3 раза посылал небольшие суммы родителям в Польшу. Но после вызова в «органы» пришлось прервать даже переписку.               
     Мама моя кроме уроков химии и биологии вела кружок по химии, где готовились, а затем демонстрировались учащимися для школьников и населения опыты по «самовозгоранию» свечей через заранее заданное время и т. п. Это повышало интерес к химии и было средством антирелигиозной пропаганды. И сегодняв Иерусалиме на месяц запирается святое место, где через месяц происходит "самовозгорание" свечи. Блажен ко верует... Отец выступал с публичными лекциями о литературе, например, в связи со смертью А. М. Горького, гибелью Гарсиа Лорки. А я, случалось, во время лекции забирался к нему на спину, что вызывало смех в зале. Отец преподавал и выступал на идиш, грамотно говорил и писал на польском и русском, слабее владел немецким яэыком. Но уже в первые годы работы заочно окончил институт по курсу немецкого языка. Сразу там же стал изучать английский и успел получить первую, разумеется, отличную оценку. Он мечтал изучать европейские языки до конца своих дней. Арест отца по печально известной 58 статье перечеркнул его планы…  Родители преподавали в полной средней школе, где всё преподавание велось на языке идиш. Русский и украинский, как и немецкий язык были отдельными предметами. Активность отца была очень заметной.
Так, например, он был участником Всеукраинского съезда литераторов. Своё выступление отец начал на русском языке, но его прервал председательствовавший на съезде Косьор «нужно говорить или на украинском, или на еврейском». Отцу пришлось говорить на языке
идиш, который большинство участников не понимало. У нас дома останавливался известный детский поэт, писавший на идиш Лейб (Лев) Квитко, который был позднее расстрелян в числе других писателей и поэтов, писавших на идиш. Но я был слишком маленьким, чтобы помнить Квитко, но несколько строк одного из его стихотворений помню и на идиш, и на русском языке. К 1937 году мы жили в четырёхкомнатной квартире, одноэтажного многоквартирного дома, специально построенного для учителей во дворе школы. На другом конце села была неполная средняяшкола (семилетка), где преподавание велось на украинском языке. Отец отдал меня в украинскую школу, потому что был убеждён, что скоро все школы будут работать или на русском, или на украинском языке. Действительно, с начала учебного года в 1939 году преподавание в полной средней школе было полностью переведено с языка идиш на русский. Года за 2 до ареста отца в нашей больнице появились 2 семьи, бежавшие из  гитлеровской  Германии, Финкельштейн и Кромбах. Первая состояла из мужа врача, немца по национальности и его жены еврейки, а вторая из  супружеской пары евреев с дочерью Мусей примерно на год старше меня, но гораздо меньше ростом. Кромбах также был врачом, жена домохозяйкой. Они неоднократно бывали у нас в гостях, а для меня самой большой радостью было побежать к Мусе. В  первые минуты нашего знакомства Муся до крови укусила меня за палец  до крови а я, вопреки обыкновению, даже не заплакал. Я с радостью подчинялся и во всём подражал Мусе. Но, через несколько месяцев после знакомства, по обыкновению в одних трусиках, мы бегали перед окнами дома, где жили Кромбахи. Впереди бежала Муся, а я бежал за ней, подражая всем её движениям. В то самое время, когда Муся на бегу спустила почти до колен свои трусики, а я сделал то же самое, мусина мама выглянула в окно и неожиданно для меня очень раздраженно крикнула: «Витя, сейчас же уходи домой!» - и, несмотря на мои и Мусины просьбы, пришлось идти домой. Утром следующего дня родители мои не разрешили мне пойти к Мусе и только со смехом спрашивали, люблю ли я Мусю, а я отвечал, что очень люблю её. Это вызывало совершенно не понятный мне взрыв смеха. Много позже мне стали понятны опасения Мусиной мамы. Только через год или два мы случайно встретились с Мусей.  Дальнейшая судьба её мне неизвестна.  За несколько месяцев до ареста отца районное начальство начало готовить бумаги на представление отца к ордену Ленина.
     Отец был арестован ночью 1 сентября 1937 года. Когда сотрудники НКВД хотели войти в комнату, где спали мы с бабушкой Ксеней - моей няней, отец сказал: «Если вы войдёте в комнату ребёнка, я буду орать во всё горло непрерывно». В мою комнату не вошли, а я ничего не слышал. Когда утром я спросил, где папа, мне ответили, что он уехал в командировку.  В этот день я первый раз пошёл в школу. Мне было 7 лет, хотя в то время в школу принимали с 8. Первый и второй уроки я запомнил на всю жизнь. В начале второго урока учительница сказала, что врачи Финкельштейн и Кромбах оказались шпионами. Я вскочил и закричал: «Неправда, они хорошие». Это прервало её монолог. Если б я сумел нарисовать омерзительную улыбку на лице учительницы...  Вероятно, она знала и об аресте моего отца. В то время я не понимал разницы между словами арестовать и оштрафовать и спросил, на сколько рублей его арестовали. В моей голове не совмещалось понятие чего-либо плохого с отцом. Для меня он был воплощением всего умного и хорошего.               
      Рядом со школьным двором находилось здание местной милиции. Дней через 10 после ареста отца я неожиданно увидел за решёткой его улыбающееся лицо. Голова его была побрита или подстрижена наголо. Я невольно схватился за руку моего товарища Вани Вишницкого. Я не помню, отец ли отошёл от окна или я ушёл раньше. Во время моего последнего разговора с отцом он напомнил мне об этом эпизоде и объяснил, что улыбался, чтобы не испугать меня. Во время того же разговора он рассказал, что когда его вели на очередной допрос, один из милиционеров нарочно громко сказал: «Сегодня я провёл ночь у
этой дуры, она думала, что я помогу освободить её мужа», - и назвал фамилию женщины… Отец добавил: «Он знал, что я в таком же положении». Через месяц или два отца перевели в тюрьму города Днепропетровска, где отец провёл  около года…  После ареста отца маму
уволили с работы но, по счастью, восстановили через месяц. Отца я обожал и каждый раз за час, полтора до его возвращения с работы ожидал его, сидя на подоконнике. Отец, увидя меня, улыбался и начинал смешно двигаться - как будто бежал на месте, а я хохотал  от восторга…  К маме я относился не так восторженно. Та эмоциональная, духовная и, не знаю еще какая связь, между  мной и отцом после его возвращения в феврале 1948 года так и не восстановилась. Мы с отцом не виделись десять с половиной лет …  Через какое-то время после ареста отца я проснулся ночью и услышал, как рыдала мама, а бабушка Ксеня
говорила: «Вам нужно выходить замуж, вы же молодая, 10 лет – это  очень много». Замечу, что бабушка очень хорошо относилась к отцу. Я ничего не понял. А однажды рано утром бабушка вышла во двор и во весь голос стала кричать: «Не знали мы никакого Сталина, мы знали
только Ленина и Троцкого! Срала я на вашего Сталина!» И повторяла эти слова много раз. Во дворе никого не было. Я был в ужасе и со слезами просил бабушку Ксеню: «Пойдёмте домой». Причину своего страха я не мог бы объяснить. Смешно думать, что я понимал суть происходившего. Мама много позднее рассказывала, что до восстановления её на работу с ней боялись здороваться и, увидев издали, старались свернуть куда - нибудь, чтобы не здороваться, именно потому, что она была очень уважаемым  человеком…  Только жена учителя Эйдинзона  часа в три ночи, чтоб никто не видел, приходила поплакать вместе с мамой.
     Через какое-то время после восстановления мамы на работу, за плохое поведение был исключён из школы ученик 5 класса Абраша Полицкий. В то время обязательным было только четырёхлетнее образование. Родители  Абрама три недели обивали пороги школы,
чтоб сыну позволили продолжать учёбу. Наконец обратились к маме. Мама поговорила с Абрамом и заявила на педсовете, что просит разрешить вернуться в школу Абраму под её личную ответственность. Мальчик оказался очень способным и из троечника стал отличником. Во время второй эвакуации,  мы остановились у железнодорожного полотна. Неожиданно из остановившегося воинского эшелона выпрыгнул, и сбежал  вниз по железнодорожной насыпи молодой военный и неожиданно обнял маму и повторял – Геня Марковна. В первое мгновение мама испугалась, потом узнала своего ученика. Тут же эшелон тронулся. Абрам побежал и успел в свой вагон. Эшелон шёл на фронт… Очень хотелось бы знать, что Абрам вернулся…
   Мама возила отцу передачи в Днепропетровск. Камера, где находился отец, была переполнена. Всем сразу можно было спать только на боку, поворачивались сразу все одновременно, т. е. по команде. Шло время, а отцу не объявляли решение суда. В то время в течение нескольких минут без адвоката, без предъявления обвинения и без самого обвиняемого принималось решение, так называемой тройкой… Отец объявил голодовку. В наказание его поставили в коридоре, не позволяя сесть.  Через сутки он не мог стоять, несмотря на пинки охранника. Через 3 суток голодовки отца привели к следователю, который спросил: «Чего вы добиваетесь?» Отец ответил: «Хочу знать свою судьбу». 10 лет
лишения свободы - таким был ответ.
    Конечно, в камере люди общались. Отец как-то рассказал о споре между ним и ещё одним евреем о том, как правильно пишется одно из ивритских слов. Неожиданно к ним присоединился третий и объяснил, что они оба ошибаются.  Он написал мелом это слово. Третий оказался украинцем и рассказал, что родился в единственной украинской семье,
жившей в еврейском местечке, и естественно бегал с еврейскими ребятишками. Когда его сверстники пошл и в хедер, он пошёл вместе с ними. Ни раввин, ни родители не возражали. Отец говорил об этом человеке с восхищением и добавлял: «Какой способный человек!» (в хедере раввин обучал детей основам грамоты). В царской России большинство населения, в том числе русского было неграмотным.               
      Когда вместе с другими заключенными отца отправили по железной дороге на север, ему не разрешили написать письмо. Даже в туалет каждого заключённого вёл охранник с ружьём и, направив ружьё на заключённого, стоял перед открытой дверью туалета. Отец попросил у
кого-то из товарищей листик промокашки, на котором написал карандашом маме, что его везут куда-то на север, и просил нашедшего отправить письмо по указанному адресу. Во время посещения туалета письмо, заранее положенное между ягодицами, выпало. Мама получила это письмо.
     Заключенных привезли в автономную республику Коми на севере европейской части России. Когда кончилась железная дорога, пришлось идти пешком по просёлочным дорогам и по бездорожью. От холода, голода и заболеваний часть заключенных умирала. На умерших
 оставляли нижнее бельё, привязывали к большому пальцу ноги бирку с номером заключённого, присыпали мёрзлой землёй и шли дальше. Отец не дошёл до лагеря примерно 8 километров и потерял сознание. Его довезли до лагеря. В бараках помещали вместе «политических» и уголовников. Бараки были оборудованы нарами в три этажа .  В годы
Великой Отечественной войны все знали, что в случае приближения немецких войск все заключённые будут уничтожены. Всем было известно, что в  лагере была только одна не придуманная «органами», а настоящая шпионка – очень красивая молодая женщина. Ей удалось бежать вместе с одним из охранников . Их не нашли. Других случаев побега из лагеря не было. О жизни отца в местах заключения я знаю мало. Мама останавливала его, когда он начинал рассказывать, не говоря уже о том, что отец, как и каждый освобождённый, подписался о неразглашении всего, что он знал о жизни в лагере. Только однажды он
рассказал, как из одного из бараков 6 охранников выгнали наружу заключенных, затащили туда женщину, по крикам которой было понятно , что все они насиловали её… Примерно в 1958 году во время первомайской демонстрации в селе Бохан ко мне подошёл незнакомый
молодой человек, который похвастал, что служит охранником в одном из лагерей для  женщин, где «имеет» любую из заключенных… Комментарии излишни. 
    Отец часто повторял: «Я чудом остался жив». Телосложения он был слабого. C молодых лет он был близоруким и носил очки -7 и 8 диоптрий. При такой близорукости тяжёлый физический труд может привести к отслойке сетчатки и полной слепоте. Это не помешало
направить отца на лесоповал. Он попал в бригаду, возглавляемую «бытовиком» т. е. осужденным за какое - то реальное или кем - то приписанное ему  бытовое преступление. Это был крупный и сильный грузин. Через какое-то время бригадир сказал отцу: «Давид, от тебя
мало пользы, лучше разводи костёр, грей воду и, главное, рассказывай что-нибудь интересное во время перерывов, а я тебе буду ставить выполнение нормы». Выполнение нормы работы давало право на получение полной нормы питания, хотя и эта норма быладалека от необходимой и, как писали поднее, была значительно меньше той, которая полагалась. К концу 30х годов большинство населения было малограмотным или неграмотным. Начитанность отца помогла ему. Он пересказывал всё, что могло быть интересным во время перерывов для отдыха и еды, например, романы Дюма. Зимой морозы ниже 40 градусов не были редкостью. Ни одежда, ни обувь, ни еда не были приспособлены для работы в каторжных условиях. Отец отморозил большой палец ноги, который хотели ампутировать, но отец отказался. У него до конца жизни сохранялась болезненная чувствительность этого пальца, что отражалось на походке.  Позднее от количественно и качественно недостаточного питания, проще говоря, от голода, появились признаки куриной слепоты, т. е. терялось  зрение при слабом освещении. Он был грамотным, начитанным человеком и знал причину куриной слепоты. Поэтому он предложил врачу свои валенки за ложку рыбьего жира и
буханку хлеба. Врач согласился и, кроме того, положил отца в лагерную больницу на максимально разрешенный для заключенных срок, кажется, на 12  дней. После выписки врач вернул отцу валенки. Отец говорил мне: «Я мог только сказать ему спасибо». Врач предложил отцу поработать мед.  братом, выписывать некоторые рецепты, накладывать
простейшие повязки, чему научил отца.
    Со времени нападения фашистской Германии на СССР мы перестали посылать не только посылки, но и какие - либо вести о себе. Даже по сводкам Советского информационного бюро было понятно, что фашисты быстро продвигаются в глубь территории СССР. Незадолго до эвакуации к нам зашёл знакомый немец и прелагал остаться – как можно верить пропаганде – немцы культурная нация. Но мама ответила, что не может рисковать жизнью сына. Вопрос шёл о жизни и смерти. Нам неоднократно чудом удавалось избежать гибели. Так было, например, во время первой эвакуации. 3 или 5 октября 1941 года я и мама выехали вместе с ещё 2 семьями в вагончике, который тащил трактор из села Ново Златополь Запорожской области. Семья тракториста Моси (Моисея) состояла из беременной  жены и двух детей –
шестилетней Клары, полной девочки с  веснушками на красивом личике и четырёхлетнего Изи (Израиь) – худенького мальчика. Это были очень тихие и застенчивые дети. Семья Большинских состояла из отца 59 лет, его жены, 19 летнего сына комиссованного, те демобилизованного из армии на 8 или 18 месяцев после ранения в голову и контузии, дочери, окончившей 9 класс и младшей дочери моего возраста.
  Мы двигались со скоростью примерно 30 километров в день, т.е. с той скоростью, с которой наступали немцы. Постоянно слышна была канонада. Однажды мы только остановились, как к нам подошёл старший лейтенант и сказал: «Немедленно уезжайте, через полчаса здесь будут немцы». Через несколько минут все трактора, кроме  нашего, скрылись из вида. Наш не заводился… Минут через 15 - очень долгих  минут тракторист сумел завести трактор. В другой раз во время остановки, ночью, подъехал какой - то начальник и потребовал, чтобы  наша колонна не двигалась дальше потому, что тракторы нужны для работы в прифронтовой зоне. В случае неповиновения пригрозил судом по законам военного времеи. Маме и Большинской, которая была попутчицей по вагончику, с трудом удалось   убедить трактористов поехать дальше…
    Мы остановились в селе Аксай Сталинградской области. примерно в ноябре месяце 194 1 года. В соседнем доме жил девятнадцатилетний солдат – немец, который не понимал, почему его не отправляют на фронт. Он смущался при разговоре, хотя к нему относились точно так же, как и к другим.  Во  время второй нашей эвакуации семья Моисея осталась в Аксае. Моисея отправили на фронт. Жена Моси со дня на день должна была родить. С ней оставалось двое детей, Клара и Изя. Они жили километрах в трёх от нас. На мои просьбы заехать за ними, мама отвечала: - Витя, мы не успеем - и это была правда…  Сведения о том, что немцы прорвали фронт заставили множество народа быстро собраться и бежать. Маме дали подводу с двумя лошадьми. Я с мамой  и двадцатидвухлетней женщиной из Молдавии на подводе, запряженной двумя лошадьми ждали Большинских, которые в случае если не достанут лошадей с рюкзаками придут и мы поедем на одной подводе.  Большинские прибыли на подводе с тройкой лошадей. Ночью позднее всех нас проводили из села вслед за ранее выехавшими.  Основная масса, бежавших от фашистов, из села Аксай Сталинградской области двигалась навстречу немецким войскам.  Только две последних подводы, запряженные лошадьми, не успели попасть в полосу освещения осветительных ракет, выпущенных немцами. Одна из телег - наша другая с Большинскми. Мы видели, как люди побежали в обе стороны от дороги, и слышали автоматные очереди. Нас спасло то, что мы не попали в полосу освещения. Считанные секунды отделяли нас от гибели… Конечно, среди убитых были не только евреи, но и семьи коммунистов, работники сельсовета и просто люди понимавшие, что не смогут защитить свою дочь - подростка или взрослую от насилия… Нам удалось быстро развернуть лошадей, вернуться в спящее село и выехать по другой дороге. Остававшаяся в селе Ксения Андреевна, утром пошла искать меня, чтобы похоронить. Она прошла 8 или 10 километров. По обе стороны дороги и дальше насколько хватало глаз лежали убитые женщины, дети, старики… Позднее она рассказала, что в селе фашисты расстреляли 600 евреев и она слышала, как проходившие мимо 2 женщины похвалялись: одна, что вытащила из чуть присыпанной землёй братской могилы шаль, другая стащила с ног убитой женские сапожки. Бабушка повторяла: «Как они могли, ведь это же были люди…»я побывал в Яд Ва Шем. Павильон, посвящённый полутора миллионам убитых еврейских детей, потряс меня, напомнив о Кларе и Изе и через 3 дня неожиданно для себя написал следующее:
               
  После посещения Яд Ва Шем (в переводе с иврита «рука и имя»
   
Попал я на землю своих праотцов,

      Во время первого посещения Израиля в 1993 году Увы, лишь на склоне дней.
Дошёл тысячелетний зов
До самой души моей.
       Нелёгок в hаарец насущный хлеб,
       И кровью сочится страна,
       Не потому ли в рыжий цвет
       Окрашена эта земля.
Палачей никто сосчитать бы не смог
И жертвам нет числа.
Суров и грозен Израиля Бог,
И кара Его тяжела…
      Когда же смягчится сердце Твоё,
      Исполнится Твой завет?
      За что же, за что же, за что же, за что
      Караешь нас тысячи лет?
Умом и сердцем мне не понять,
В чём наших детей вина,
За что было детские души терзать,
Их души и тела…
      За что же детей…за что их казнили?
      Мне слышатся их голоса…
      Шесть лет было Кларе, а Изе четыре.
      Запомните их имена!
В безбожной стране я родился и вырос,
Моя ли в том вина?
А детям было шесть и четыре…
Как могу я поверить в тебя?
      Ведь это были просто дети,
      Ясно смотрели глаза,
      Кларе шесть, а Изе четыре.
      Запомните их имена…
      Остались лишь их имена… 

После спасения мы по другой дороге стали частью колоны ни начала,ни концане было видно. Сколько таких колонбеженцев было всего и сколько из них было расстреляно немцами? Как же можно узнать сколько погибло... Сколько погибло мирных споветских граждан оставшихся без крова в соответствии с приказом Сталина сжигать дома населения в окупированых местах? Судьба населения не волновала. Останки нескольких дивизий осталисьнавсегда под Новгородом... Сзади были заград. отряды не позволявшие отступить. Откуда же могла появиться точная цифра людских потерь потерь в Отечественной войне, а именно 27 милионов человек.      
Бабушка Ксеня, как и отец, считала нас погибшими. Когда мы добрались  до железнодорожной станции, выяснилось, что очень трудно попасть в  товарный вагон, чтобы выбраться из прифронтовой зоны, куда в любой момент могли прорваться фашисты. Нам это удалось за обещание «отблагодарить» поллитровой бутылкой спирта. После этого пришлось уже  Затем, мы много суток ехали  в товарном вагоне. Мы никогда не знали, когда тронется, а когда остановится поезд, поэтому нужду справляли у самого вагона, чтоб не отстать от поезда. Во время одной из таких остановок я видел, как начальник станции вывёл тяжело больного человека, по виду и одежде из Средней Азии, и подсадил его на открытую платформу. Больной громко стонал. Поезд тронулся и мы без остановок, ехали много часов. Когда мыостановились, стонов уже не было слышно. Нам оставалось ехать ещё несколько суток, но я так и не решился заглянуть на платформу. За сутки до прибытия в Омск в вагоне через 1-2 минуты, после того как я встал, чтоб выпрямиться и потянуться, обрушилась заваленная тяжёлыми вещами полка на то место, где перед этим находилась моя голова. Оставшиеся до прибытия поезда сутки я провёл стоя, причем все стояли тесно, прижатые друг к другу. Просто не было свободного пространства. Мучительно хотелось спать, но мама будила меня, как только я начинал сползать вниз. Она боялась, что меня задавят… на большем удалении от фронта двигаться на открытой платформе с солью. Эти 1,5 суток были самыми тяжёлыми. Нужно было вовремя  хватать сползающие вещи. Во время неожиданной короткой остановки мы успели перетащить вещи на другую платформу, где была почти плоская поверхность соли. Был холодный дождливый октябрь. В городе Ишим Омской области мама начала работать преподавателем химии в 5-ой Московской Военно-Артиллерийской школе. Это стало возможным благодаря справке о том, что отец на фронте в качестве политрука. Естественно, ни о какой связи с отцом речи не было.  Только летом 1944 года, после нашего переезда в Новочеркасск, отец снова начал получать от нас письма и посылки. До 1941 года посылками отцу приходилось делиться с уголовниками, чтобы иметь возможность воспользоваться хотя бы частью получаемых продуктов. Однажды была украдена вся посылка и, что ещё хуже, очки. Без них отец был практически слепым. Отец, как и другие заключённые, знал, кто  «пахан» в их бараке, и пошёл к нему с просьбой вернуть очки. Почему ты обратился ко мне? Вы такой авторитетный… Пахан рассмеялся:  «Будут тебе очки». Утром очки лежали у подушки отца. В лагере отцу пришлось научиться переплетать книги.
     Через некоторое время отца направили в ламповую, т.е.  в помещение, где регистрировались все спускавшиеся в шахту и поднимавшиеся на поверхность. В ламповой, кроме того, выдавались шахтёрские лампочки. По природе своей отец был очень аккуратным и ответственным человеком, и его обязали научить работников других шахт так вести учёт, чтобы не больше, чем за 2 минуты, назвать точное место в шахте, где находится любой из 400 шахтёров. Это принципиально важно в аварийных ситуациях.
       У него было несколько вольнонаёмных сотрудниц, через которых он мог купить что-то «на воле», но ни значительных сумм денег, ни продуктов в магазинах не было. Иногда отца просили не отмечать более ранний выход из шахты. Случалось, что отец нарушал инструкцию из сочувствия или за ломтик хлеба. Однажды один из тех, кому отец помог таким образом, донёс об этом начальству. У отца были неприятности, хотя он не сознался. А через несколько дней тот же тип обратился снова. Возможно, этот подлец полагал, что отцу не назвали доносчика. Отец сказал, что никогда ничего подобного не делал и делать не собирается. Работа в ламповой позволила получать посылки на адрес одной из сотрудниц. Посылки были не очень частыми и не очень богатыми. 1944 – 1947 годы были крайне трудными. В стране был голод. Когда восстановилась связь с отцом, особенно приятным было получать   тетради с твёрдым переплётом, сделанные руками отца. Эти тетради были предметом зависти моих двоюродных братьев и товарищей по классу. У меня хранится карандашный рисунок отца, сделанный его товарищем - заключённым в 1941 году. Когда именно мы получили этот рисунок, я не помню.
       В один из дней 1946 года, т.е. примерно за 1,5 года до конца срока, отец услышал, что прекратился шум от мощного вентилятора. Дело в том, что шахтным способом добывались нефтепродукты. Поэтому в случае прекращения работы вентилятора через 40 минут
атмосфера в шахте становилась несовместимой с жизнью. Приказ о прекращении работы и
подъёме людей могли давать только 3 человека: начальник шахты, главный инженер или начальник потехнике безопасности. Приказ должен был передаваться через отца. Отец позвонил, но никого  из начальников не оказалось на месте. Тогда он от имени кого - то из них приказал немедленно прекратить работу и поднимать людей на поверхность. Минут через 15-20 раздался звонок, и взволнованный голос главного инженера прокричал: «Гостинский, немедленно передай приказ об остановке работы и подъёме людей из шахты». Отец ответил, что приказ уже передан. Никто не пострадал, всех успели поднять своевременно. Но страшно даже подумать, что было бы с отцом, если бы его приказ оказался ошибочным…  На следующий день отца пригласили для разговора со всеми тремя начальниками, к слову сказать, бывшими «шахтинскими вредителями». Диалог был таким:               
    -Давид, как ты решился? - это был единственный вопрос. Отец ответил:               
    - Ведь в шахте были люди.               
    -Но в шахте работают только вольные.               
    -Какая  разница, - ответил мой папа. Начальство отблагодарило отца тем, что он стал получать шахтёрский паёк и увеличенную сумму выдаваемых денег.
   За несколько месяцев до окончания срока заключения состоялось первое свидание моих родителей.  Посёлок находился рядом с концлагерем. Несколъко раз отец на ночь выходил к маме. Какая-то сволочь донесла. При желании отцу за «побег» могли добавить ещё 5 лет…  Отец не рассказывал, как именно его наказали. Может быть, его спасло то, что незадолго до того он предотвратил гибель шахтёров… 1 сентября 1947 года, в день окончания срока, отцу объявили о том, что его документы о советском гражданстве утеряны и он будет депортирован в Польшу. Отцу было 42 года. Когда назавтра он пришел на работу, сотрудницы ахнули – отец поседел за одну ночь…  Много раз мы получали телеграммы с датой выезда и сообщения, что
выезд откладывается…
      С 1 сентября 1947 года я пошёл в 10 класс. Наконец,  в феврале 1948 года мы узнали, что поздним вечером можем встретить отца на вокзале города Новочеркасска, где мы тогда жили.  Я волновался так, как никогда в жизни, ведь ожидание повторялось много раз. Казалось, время остановилось. Я почти бегал по комнате. Неожиданно сильно захотел спать.Мама разбудила меня, когда было совсем темно. Было холодно и ветрено. Вскоре подошел поезд, отец был в полушубке, как-то смущенно улыбался. Груз у него был небольшой, хотя какой именно не помню. Отец оказался немного ниже меня ростом, хотя мама рассказывала, что он был одним из самых высоких на курсе. При освобождении отцу «даже» выдали 6тысяч рублей. Отцу пришлось добавить, чтоб купить маме золотые часики и золотое колечко. Золотые часы теперь у моей младшей дочери Галочки… 
    Отец начал искать работу преподавателя немецкого языка. Наконец, он познакомился с директором техникума, который с радостью согласился взять папу на преподавательскую работу, поскольку немецкий преподавали люди без специальной подготовки и почти не знавшие этот язык. До начала занятий отец переплёл какие-то книги из  библиотеки техникума. Когда он возвращал книги, директор был очень смущен, извинялся за то, что ему без всякого объяснения не разрешили принять отца на работу. Отцу было заплачено вдвое больше, чем договаривались, но на преподавательскую работу не взяли. Дядя Миша, родной брат моей мамы, работал в то время одним из секретарей райкома города Гусь Хрустальный, и по его предложению отец приехал в этот город и с запиской моего дяди пришёл в отдел кадров учебного заведения, где нужен был преподаватель немецкого. Заведующим отделом кадров оказался пожилой человек без одной руки. Он посмотрел бумаги отца и сказал оченьгрубо: «Такие, как вы, нам не нужны».Отец наклонился к нему и в том же тоне ответил: «Жаль, что вам оторвало только руку, а не голову», - и, уходя, сильно хлопнул дверью.                Летом 1948 года я окончил среднюю школу, и мы с отцом поехали в город Одессу, где я собирался поступать в медицинский институт. Неожиданно он встретил своего бывшего ученика Щедринского, который был сотрудником КГБ. При виде отца Щедринский побледнел, отвёл отца в сторону и сказал: «Если кто-то узнает о том, что я вам сейчас скажу, мне будет хуже, чем было вам. Днем раньше или позже вас арестуют по той же статье на тот же срок, и так будет до конца ваших дней. Вам нужно немедленно уехать в Восточную Сибирь и поселиться там не ближе, чем в 100 километрах от областного центра, там вас не тронут». Шёл 1948 год… Началась кампания преследования  евреев. Книги на идыш изымались из библиотек и подлежали уничтожению. Кто-то из знакомых отца назвал ему адрес, куда свозились все книги на идиш. Отец отправился по этому адресу. Действительно книги сваливались в подвал. На вопрос отца сторож ответил, что книги можно у него купить по цене, указанной на обложке. 2 из купленных тогда книг я привёз в Израиль. Это книги рассказов Шелом Алейхема. Надеюсь передать их в дом книги в Иерусалиме. Я был зачисленна не престижный санитарно-гигиенический факультет Одесского Мединститута. Много лет спустя я обратил внимание на то, что все евреи, прошедшие по конкурсу, учились только на санитарно -гигиеническом факультете. По каждому из сданных вступительных экзаменов мне на бал снижалась оценка. Особенно запомнился мне устный экзамен по русскому языку и литературе. Сразу скажу, что экзаменатор была искренне доброжелательна. Первым был
вопрос по грамматике русского языка, и я, по простоте сказал, что это единственный вопрос, в ответе на который могу сбиться, на любой другой отвечу точно. Она спрашивала долго и придирчиво до тех пор, пока я не сбился и в тот же момент исправил. Вторым мне достался вопрос о творчестве Достоевского, впервые разрешённом и включённом в школьную программу. Я незадолго до этого прочёл несколько его романов. Молодая экзаменатор слушала очень внимательно. Было понятно, что для неё многое было незнакомо. Я засмеялся и сказал, что могу продолжать ещё часа полтора. А на её вопрос, откуда у меня эти сведения ответил, что читал большую статью в «Известиях». Экзаменатор сказала, что за 3 года участия в приёмных экзаменах впервые слышит такой ответ. Но  оценку поставила только «4» и добавила: «Вы и так поступите…»  За сочинение я тоже получил 4. По моей просьбе мне его показали . Ошибок не было, но было подчёркнуто одно предложение как неудачное.
      Родители мои переехали в армянское село Чалтырь в 30 минутах езды от Новочеркасска. В школе этого села мама преподавала в старших классах средней школы химию. Отец вынужден был устроиться на какую-то временную работу. После окончания первого курса я приехал в это село. Во время каникул, т.е. в 1949 году, скончалась бабушка Ксеня. В том же году родители переехали в село Бохан - районный центр Боханского района Иркутской области примерно на 130 км. севернее города Иркутска. Это был один из районо Усть-Ордынского Бурятского национального округа. Мама начала работать в школе преподавателем химии, а отец начал работать счетоводом в сельпо потребительской кооперации. Первым начальником отца был высокий атлетического телосложения мужчина по фамилии Черемных. Во время Великой Отечественной войны он был разведчиком и неоднократно притаскивал «языка». Он свободно поднимал, нёс и погружал на машину двухсоткилограммовые бочки. У него было только семиклассное образование. Он жалел, что ему не посчастливилось учиться больше.  Он очень уважал и любил отца, который до конца своей работы на этом месте был единственным человеком с высшим образованием, хотя оно не имело прямого отношения к торговле. Много лет спустя уже в Бодайбо этот человек начал писать рассказы о войне, был принят в союз писателей, иногда писал отцу письма и однажды специально заехал в Ангарск, где мы жили, чтобы повидаться с отцом. Он к тому времени
окончил среднюю школу. «Стыдно ведь быть писателем и делать ошибки».               
       Во второй половине 50-х годов 20 столетия появилась возможность реабилитации, и отец поехал в Ново - Златополь, чтобы получить  от официальнных лиц  письменные свидетельства о том, что никаким образом не вредил народу и руководству СССР. Несмотря на то, что фашисты расстреляли в Ново - Златополе более 1000 евреев, кое-кто из евреев вернулся в Ново-Златополь. В частности, отец нашёл бывшего председателя сельсовета Ушкаца, который написал отцу необходимую справку. Отец поехал, разумеется, за свой счёт, а не за счёт людьми и Богом проклятой бесчеловечной системы, надругавшейся над ним и мамой. Позднее отец посетил братскую могилу, где покоятся останки  трёх моих одноклассников, одной из которых я помог за год до начала войны выбраться на берег, когда она тонула…  Отца реабилитировали. Не могу не добавить, что до сегодняшнего дня 3 милиона невинно осуждённых - так и не реабилитированы.  По словам Путина, когда онбыл президентом  «Мы не успокоимся пока не будут реабилитированы все невинно осужденные», но отвечая на вопрос о 3  миллионах не реабилитированных сказал: «грифсекретности еще не снят». А ведь он был ПРЕЗИДЕНТОМ и сам вышёл из органов…
       Отец нередко покупал дефицитные товары, но ни разу не соглашался принять «подарок» или как-то иначе нарушить закон. Был такой случай: нам строили бревенчатый дом, и отец договорился, что ему продадут очень дефицитный тогда, как впрочем, и всегда, шифер для крыши. Некто Хамаганов - первый зам. председателя рай. исполкома - узнал об этом и наложил запрет, с удовольствием позвонил отцу и «объяснил», как мало шифера даже для колхозов. Не помню уже, что именно ответил ему отец. Знаю только, что он не был вежливым, если ему грубили. Он был аккуратен вообще, а в ведении документации особенно. Хамаганов после какого-то совещания и увидел, что наш дом покрыт шифером. Он был в ярости, тут же позвонил в правление и заорал:  «Почему продали Гостинскому шифер?». Ему ответили, что шифер отец получил из Иркутского обкома потреб. кооперации. Хамаганов не верил, что работник торговли, да ещё еврей, может честно работать, и назначил комиссию по проверке работы отца. Кому-то он сказал: «Какой хитрый еврей, у него так ничего и не нашли». Добавлю, что всей организацией работ и добыванием необходимых материалов занимался только отец. Строили двое ссыльных литовцев. Ни разу они не просили «на бутылку».   
    Отец был «снабженцем» нашей семьи. Наши дочери, маленькие Лена и Галя,  встречали отца неизменным вопросом: «Что купиль?» Они любили своего деда, старались ему подражать. Как-то Галя похвастала знакомой, что научилась пукать, как деда….               
     Отец много лет одновременно с обязанностями заместителя председателя районной кооперации (сельпо) возглавлял профсоюзную организацию. При нём впервые к новогодним праздникам во все отделения кооперации посылались подарки детям. Своевременно начинались профсоюзные собрания, после того как однажды отец ушёл домой через 5 минут после назначенного срока, не дождавшись никого.
           Как-то к отцу обратился за помощью экспедитор Яша. Он просил разобраться, откуда у него может быть огромная для него недостача в 2000 рублей. Покрыть такую недостачу он не мог. Его зарплата составляла всего 60 рублей. Ему грозило тюремное заключение. Отец не сомневался в честности Яши и сразу понял, кто виновен. Он  вызвал заведующую складом, женузаместителя председателя Боханского рай. исполкома – очень наглую женщину. Ко всему прочему она незадолго до этого получила значок «Отличника советской торговли». Отец предложил этой женщине вернуть товар на указанную сумму, чтоб не отправить невинного человека в тюрьму. Она всё отрицала. Отец предупредил, что, сам найдёт подлог, и добьётся гласного, судебного разбирательства. Оставив все дела, он 3 дня до поздней ночи разбирался с документами и нашёл подтасовку. Он дал делу ход, женщину сняли с работы, дали условный срок. Сняли с работы и её мужа - человека без профессии с шестью классами образования, который много лет «избирался» на должность  одного из замов председателя райисполкома. Яша со слезами на глазах благодарил отца. Это случилось уже, когда председателем сельпо был Яковлев, немолодой человек, с которым у отца были хорошие рабочие и товарищеские отношения, что не мешало им расходиться во мнениях. Отец всю жизнь любил досконально вникать в дело, которым приходилось заниматься. Он любил и умел учиться до последних дней своей жизни. Поэтому у него был высокий авторитет не только как у честного работника, но и как у отличного профессионала в области потребительской кооперации. Кроме того, он не боялся прямо говорить о недостатках в работе руководителей любого уровня. На Всесоюзный съезд кооператоров от Усть-Ордынского Бурятского округа без колебаний был направлен единственный делегат - Гостинский Давид Григорьевич (по паспорту Гершкович). Председателем был многолетний глава профсоюзов СССР  - Гришин. В своём выступлении отец говорил о путях достижения некоторых успехов в работе Боханского районной потреб. кооперации, а затем обратился к Гришину и указал ему на ряд решений профсоюзного руководства, прямо мешающих работе низовых организаций. В перерыве многие подходили к отцу и, смеясь, говорили: «Мы ожидал увидеть бурята», - и хвалили за смелую и  хорошо аргументированную критику.  Ни ответа, ни реакции не было. В газете «Труд» были опубликованы все выступления, в том числе и отцовское, но ни слова из критической части.               
       В Иркутске «Алёха Боханский» означало тупая деревенщина. Яковлев любил со смехом рассказывать, как он с отцом после совещания в областном центре, т. е. в Иркутске, перешли улицу в неположенном месте. Их остановил милиционер, дело грозило штрафом. Отец сказал: «Мы Боханские». Милиционер улыбнулся и показал, где следует переходить улицу.
       После 6 лет работы в районе я поступил в ординатуру Ленинградского НИИ гигиены труда и профессиональных заболеваний. Мне также удалось временно прописать мою жену Людмилу вЛенинграде. В течение 2 лет дочери оставались с моими родителями. Сразу после окончания ординатуры я начал работать в Ангарском НИИ гигиены, а ещё через год, после того как мы получили трёхкомнатную квартиру, отец продал дом, и мы все вшестером разместились  на 37,5 метрах. Это было просто счастье!  Отец вскоре начал работать в Иркутском  областном управлении кооперации. Дорога до работы и обратно занимала много часов. Чтобы успеть к восьми часам, когда начиналась работа, отец вставал очень рано, не позднее 4 часов 30 минут. Из-за слабого зрения и обмороженных на каторге, ног, в условиях сибирского гололёда, отец не мог преодолевать пешком сколько - нибудь большие расстояния,  и вынужден был нередко подолгу ожидать автобус, чтоб добраться до железнодорожной  станции в Ангарске, а затем в Иркутске, чтоб добраться до ценра города, где находилось управление кооперации.  Приходилось ездить в районы, но оставлять работу он отказывался, тем более, что и в областном управлении и в районах знали, что отец досконально знал и дело и документацию  - обмануть его невозможно. Иногда по просьбе района, его посылали повторно, чтоб помочь наладить работу. Чаще с согласия отца просили продлить командировку. В этом случае с его помощью налаживали работу, а отчёт о делах района выглядел более благоприятным.
       В октябре 1968 года маме был поставлен диагноз хронической миело - лейкемии, т.е.одного из вариантов белокровия, что иногда называют раком крови. Мама никогда и никому не пожаловалась и не говорила о своём заболевании., но делала всё, чтобы продлить жизнь. Позднее уже из Новосибирска мама по каким-то делам была в Москве, сумела пройти без пропуска в специальную клинику Центрального Института заболеваний крови, попала на приём к врачу, и я консультировался по телефону у этого врача до кончины моей мамы в августе 1978 года.
        В конце декабря 1968 года мы переехали на Украину в город Северодонецк, где получили двухкомнатную квартиру. А затем в 1971 году в Новосибирск, где путём обмена получили трёхкомнатную малогабаритную квартиру на 5 этаже 5этажного кирпичного дома. За это время маме удалось обменять, оставленную нами квартиру в Ангарске, на двухкомнатную в Новомосковске. Там отец познакомился и подружил с бывшим бойцом Интернациональной бригады в Испании. Как и отец уроженцем Польши, евреем по национальности. Этот человек рассказал, что после поражения Республиканской армии в войне против Франко примерно 200
 тысяч бойцов Интербригады попросили политическое убежище у Сталина, но он даже не ответил. Бойцы с фашизмом 10 лет провели за колючей проволокой в концлагерях. После 2ой мировой войны друг отца вернулся в СССР, где после просьбы о выезде на родину, т.е. в Польшу был отправлен на 10 лет в Советский конц. лагерь. Добавлю, что фашист Франко  не выдал ни одного еврея, жившего в Испании или сумевшего пробраться туда. Более того, желая загладить «историческую ошибку», т.е. изгнание евреев из Испании, он даже выплачивал каждому
попавшему в Испанию еврею определёную сумму денег. Позднее из-за отсутствия средств выплаты были прекращены. Он также объявил о национальном примирении между Республиканцами и своими сторонниками. Позднее я узнал то, что знала вся Испания – Франко был потомком маранов, т. е. евреев принявших христианство.
      Мы помогли родителям найти двухкомнатную квартиру в Новосибирске, в получасе езды на автобусе от нас. В Новосибирске отец много лет на общественных началах работал в Областном отделе профсоюзов. Он просто не мог жить без дела, кроме того, он ежегодно отдыхал по бесплатной путёвке в местных домах отдыха, в сроки, когда не было наплыва отдыхающих. У родителей всегда было множество знакомых. До последнего дня своей жизни отец был весёлым, остроумным человеком, любил и умел танцевать. В своих оценках он, как правило, бывал категоричен и резок. Он умел любить и ненавидеть, у него по незначительной для окружающих причине мгновенно могло измениться настроение. Эти особенности связаны, по моему, не профессиональному, мнению с мгновенно возникающими ассоциациями, например, от случайно сказанных слов, увиденных  картинок и т.п. Это, строго говоря, присуще любому человеку, но выражено не у всех в такой степени и очень полезно в творческой работе, и крайне вредно в семейной жизни и при общении с людьми. Может быть, эти особенности в значительной степени определяют взаимоотношения в семье каждого человека. …  Я, как  мне   представляется, унаследовал эти качества как и неадекватность реакции  на разные  жизненные обстоятельства. У него же унаследовал неутолимую жажду знаний и понимание ограниченности своих возможностей. Может быть, самые лучшие качества – жизнелюбие, оптимизм и упорство в достижении цели я унаследовал у обоих родителей.               
      Из Ангарска отец впервые получил возможность поехать в Польшу, которую он покинул в 1923 году. Первым городом, который посетил отец, был его родной город Лодзь. Там на кладбище с помощью служителей он нашёл могилу его отца, умершего в 1930 году и мамы, умершей незадолго до прихода немецких фашистов в 1938 году. Младшая сестра погибла в гетто. Несколько раз он ездил в Польшу и из Новосибирска. Особенно тяжёлое впечатление у него осталось от посещения Освенцима. В списках погибших за 1942 год отец нашёл имя одного из своих братьев.    
      Примерно в 1976 году мама позвонила мне и попросила прийти, когда отца не будет дома. Когда я пришёл, мама показала письмо из Международного Красного Креста, куда года за полтора до того отец обратился с просьбой найти его родных, если они уцелели в катастрофе европейского еврейства. В письме указывался адрес в США одного из братьев отца и факт смерти другого брата. Мама спросила:  «Показать письмо отцу?». Конечно, ведь речь идёт о его родном брате, ответил я. Как промышленный токсиколог я должен был знать, какие химические соединения в каких количествах используются на  промышленных предприятиях, сколько людей могут с ними соприкасаться и т.п. Для этого после долгих проволочек мне выдали минимальный допуск к не очень секретной информации. А незадолго до упомянутого письма отец получил извещение о посылке из Австралии от давнего знакомого, с которым учился на рабфаке. Утром следующего дня после письма из Австралии меня пригласил сотрудник секретного отдела и попросил написать всё, что я знаю об отправителе  посылки. Мнепосоветовали, чтоб отец не получал посылку. Я тут же позвонил отцу, подъехал к нему, обо всём рассказал и затем с его слов написал об этом знакомом, а озаглавил по совету секретника: «Дополнение к биографии», где указал, что пишу со слов отца. Признаюсь, я побоялся, что в случае отказа писать мне прийдёться оставить работу токсиколога. Я чувствовал, что близок к открытию неизвестных ранее закономерностей. Отец переписывался с братом на немецком языке. О моём существовании отец написал из Польши. Брат в возрасте 91 года был совершенно
 одиноким и жил на скромную пенсию.  Несмотря на очень слабое зрение отец вёл интенсивную переписку. В частности он вёл довольно долгую переписку на идиш с жившим в Одессе писателем Друкером. Отец восхищался его знанием и пониманием музыки вообще и клязмерской в частности. Перед отъездом  оказалось, что после отца осталасьочень большая стопа писем, которую мы не могли разбирать из-за незнания идиш, а сожгли. Позднее в Израиле я случайно узнал, что здесь есть музей, посвящённый Друкеру, и очень пожалел, что не привёз письма на идиш в Израиль…               
       Насколько отец был целеустремлённым , говорит, например, такой факт, после двух или трёх инфарктов за полчаса до подхода поезда отцу стало плохо с сердцем, шёл небольшой дождь. Была сибирская холодная осень, отец лёг на спину прямо на платформе и попросил не вызывать скорую помощь. К подходу поезда отцу стало немного лучше, и он уехал в Москву и дальше в Польшу. Он много раз говорил мне в последние годы жизни: «Я не боюсь умереть, будет, как при инфаркте. Я боюсь ослепнуть и потерять способность передвигаться». Последние 2 года жизни отец совершенно не мог читать из-за ухудшающегося зрения.               
         Многие годы после возвращения отца он удивлял меня своим бесстрашием в отношениях сразличными власть имущими людьми. Ещё интересней, как вопреки строжайшим запретам он привёз из Польши несколько пластинок с израильскими песнями на иврите. Когда поезд остановился на приграничной станции, где проводится таможенный досмотр, отец положил пластинки на столик, накрыл их салфеткой и не спеша начал пить чай, своевременно заказаный у проводника. Мы впервые услышали знаменитую песню «Хава негила», и многие другие прекрасные песни на иврите. Но, когда за год до его кончины к нему обратилась группа молодых евреев с просьбой обучать их языку идиш, он сказал им , что боится. Тогда меня удивила такая реакция, ведь он очень нуждался в деньгах. Я только изредка мог помогать. Позднее я понял, что он был прав. Ведь только за изучение иврита, а может быть и идиш могли «посадить» на 5 лет «за сионизм», хотя сионизм направлен только на реализацию права жить на земле предков, о чём написано в Библии и в Коране…
     После  кончины мамы  отец  покупал себе еду в магазинчике на втором этаже здания, расположенного рядом.. Чтоб не толкаться в очереди, отец приспособился приходить  часа за полтора до открытия после обеда, пододвигал ящик и садился на высокий подоконник единственного окна перед входной дверью. Однажды он, как обычно, занял своё место. Он был первым в предстоящей очереди. Неожиданно по лестнице взбежал молодой человек, увидел запертую дверь магазина, злобно повернулся к отцу, сбросил его с  подоконника и сбежал вниз.  По счастью отец не был травмирован физически. Вероятно,  неведомому подонку не понравился интеллигентный или «еврейский» вид отца.  Больше отец не приходил заранее в магазин...  Вскоре после этого случая отец  пожаловался, что у него снова не работают часы, которые он починил в пятый раз. Я взял часы и пошёл с ними к Степану Михайловичу Малюте, не талантливому, а несомненно, гениальному самоучке, о котором следовало бы написать отдельно. Он посмотрел часы при мне и объяснил, почему их ремонтировать бесполезно. Степан Михайлович рекомендовал мне, какую именно марку часов следует купить. Когда, отстояв очередь, мы с отцом приблизились к прилавку, отец  начал просить стоящего сзади не давитьна него. Я оглянулся и увидел довольную рожу молодого человека, который нарочно сильно прижимал отца к прилавку, да ещё передразнил отца. Очевидно его раздражал акцент отца…  Я резко сказал , чтоб он прекратил. Он смерил меня взглядом и, видимо, усомнился в способности справиться со мной…  Когда мы выходили с новыми часами молодого человека не было.
         Года через два после смерти мамы наши знакомые помогли найти женщину, которая за доступную  плату стала приходить убирать квартиру и готовить отцу еду. Это была Наталья Мартыновна Кобелянская, одинокая женщина лет на 20 моложе отца, человек редкой
порядочности. Рано осиротев, она тяжёлым физическим трудом зарабатывала на жизнь да ещё помогла двум сиротам выжить в трудное военное время. Ей приходилось, скрывать, что она молдаванка. От неё я впервые узнал, что «Отец народов» Сталин преследовал, кроме других народов, ещё и молдаван. Однажды в моём присутствии папа позвонил Наталье Мартыновне и японял, что он любит эту женщину, как не каждому дано любить даже в юности. Позднее от отца я узнал, что он предлагал ей оформить брак, но она отказывалась, ссылаясь на то, что у отца есть замужняя внучка, не имеющая квартиры. Она в то время не имела своего жилья.
             Отец каким-то образом нашёл в городе Днепропетровске группу бывших жителей Ново-Златополя, некогда учителей и учеников еврейской школы. Отца пригласили и встретили очень торжественно и уважительно, с букетами цветов и на нескольких такси. Был шикарный обед в его честь, где были речи , тосты, шутки. Его также торжественно проводили, взяв с него слово, что он  Это было 28 ноября 1984 год. Добавлю  то , что  мне  напомнила  моя  двоюродная сестра  Марлена   Исааковна. Именно моей маме  Гене пришлось в  самые трудны  послевоенные годы кормить и Марлену - дочь  сестры Оли,  погибшей от  рук  немецких  фашистов, и  сестру  Соню  с  детьми  Маратом  и  Аркадием.  Положение  было  настолько  трудным, что 
Аркадию  пришлось  еще  целый  год  жить  не  с  родной  мамой, а тётей. Когда  Аркадий  вернулся  в  Одессу  Соня  с  тяжелым  сердцем   вынуждена  была отдать  своего  младшего  сына  Аркадия  в  военно-музыкальную  школу, где  его  кормили  и одевали. Да  и  в  лёгкие  ив  трудные  времена  с  мамой  детям  жить  куда  как  лучше,          чем  с тётей. Но  ведь  не  дурак  выдумал,  что  голод  не тётка… Мне  «посчастливилось» убедиться  и  в  том  и  в  другом.   С  1944  года  я  жил у  тёти  Ани жены дяди  Лёвы,  Я всю оставшуюся жизнь с благодарностью вспоминаю тётю Аню в том числе за её прямоту, справедливую требовательность. Три  года  я  жил  у  тёти  Сони  в  первые  3 студенческих  года ,  и помню её тёплое отношение благодарность за то, что вносил в общую семейную кассу стипендию и однажды заработанные деньги. Не пытался перейти в общежитие, хотя хотелось быть рядом с друзьями.