О дайте, дайте мне свободу!..

Уединение: уйди
В себя, как прадеды в феоды.
Уединение: в груди
Ищи и находи свободу, – писала в 1934 году Марина Цветаева.

Свобода в груди, т.е. свобода души. Для нас, русских, такая свобода значила всегда больше, чем свобода тела.
Ещё Аввакум в обращении к царю Алексею Михайловичу дерзостно заявляет: «Видишь ли, самодержавие? Ты владеешь на свободе одною русскою землёю, а мне сын божий покорил за темничное сидение и небо и землю; ты, от здешнего своего царства в вечный свой дом пошедше, только возьмёшь гроб и саван, аз же, присуждением вашим, не сподоблюся савана и гроба, но наги кости мои псами и птицами небесными растерзаны будут и по земле влачимы; так добро и любезно мне на земле лежати и светом одеянну и небом прикрыту быти; небо моё, земля моя, свет мой и вся тварь – бог мне дал…»
 Пьер у Толстого в «Войне и мире» говорит себе: «Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня? Меня – мою бессмертную душу!» Пьер оглядывается вокруг себя, видит «светлую, колеблющуюся, зовущую в себя бесконечную даль». «И всё это моё, и всё это во мне, и всё это я! – думал Пьер. – И всё это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» И, улыбнувшись, он идёт укладываться спать.
Что есть плен, темница, острог? Всего лишь состояние тела. Внутреннее состояние для русского человека всегда более значимо, чем внешнее. Вспомним ещё и Тютчева: «Есть целый мир в душе твоей…»
Но отчего же тогда «луцежъ бы потяту быти, неже полонену быти»?  Казалось бы, несовместимые вещи: внутренняя свобода и желание смерти. Но вспомним  хотя бы то, знакомое многим, детское ощущение, когда нас лишали свободы, ставя, например, в угол. Вспомним то непреодолимое желание умереть, чтобы всем взрослым стало понятно, насколько несправедливо они нас наказали. Вообще душа человеческая бунтует, когда заставляют её делать что-то вопреки себе самой. Именно душа, а не тело. Конечно, хочется бегать, прыгать, идти куда глаза глядят. Тело просит воли, стремится к ней,  но бунтует именно душа. Даже у самого маленького человечка есть стремление к сохранению собственного, ещё смутно осознаваемого «я».
«Тайная свобода» и не может быть целостной без сохранения собственной личности. Пока есть что хранить, чувствуешь себя независимым. Как только утратилось это что-то, любая мелочь: косой взгляд со стороны, колкое слово – делают тебя слабым, беззащитным, уязвимым.
И это не зависит от того, сильный ты человек или нет. Да и насколько относительны границы слабости-силы!.. Любому пожившему человеку известно, что нет этой силы-слабости в чистом виде. Все мы в течение своей жизни бываем то слабыми, то сильными. Причём часто в зависимости от собственного желания, каким бы странным это не казалось.
Без внутренней свободы нет силы.
Откуда у Пьера, названного Толстым в первой книге бесхарактерным   («Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось ещё раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать»), появилось вдруг чувство внутренней свободы? Мы  долгое время замечаем лишь его неуклюжесть, его растерянный взгляд, его порою безвольное поведение, но мы совершенно не обращаем внимания на то, что он всё происходящее с ним переживает и обдумывает. И не только происходящее. 
Однако  до поры до времени в его жизни не было потрясения – мощного толчка, заставившего его от мыслей перейти к действию. Таким толчком стала дуэль с Долоховым. После этой дуэли мы ясно слышим внутренний голос Пьера – голос его совести: «Как я дошёл до этого? – Оттого, что ты женился на ней…
И теперь Долохов, - вот он сидит на снегу и насильно улыбается и умирает, может быть, притворным каким-то молодечеством отвечая на моё раскаяние!»
 Когда Пьер понимает, что в результате своей бездумной и безвольной жизни он чуть не стал убийцей, подчиняясь правилам среды, в которую его затянула жизнь, он перестаёт просто думать, он начинает искать. Кстати, именно в этот момент Толстой называет слабость его характера только внешней: «Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе своё горе».
 На пути исканий Пьер тоже иногда ошибается (ложа вольных каменщиков, например), но он уже не стоит на месте, он идёт. Он ищет и находит. А главное, обретает силу и свободу, которой уже не могут отнять ни льстивый князь Василий, ни пустая Элен, ни французские солдаты.
Неслучайно образ Пьера задуман Толстым как образ будущего декабриста. А.И.Герцен сказал о декабристах, что истинное их поприще было не на Сенатской площади, оно было в Сибири. С этим можно спорить, но деятельность декабристов в Сибири, действительно, оставила заметный след.
Что это значит? Как могли эти мальчики (а большинству не было и тридцати) не сойти с ума, не опуститься, лишённые привычного быта, круга родных, оторванные от европейской культуры, одно время заточённые даже в тюрьму без окон?
 А дело в том, что до того момента они многое передумали, переговорили, перечувствовали. У каждого из них был свой путь исканий. Были внутренняя сила и свобода, обретённые на этом пути. А став таковыми, они не могли ничего не оставить после себя. И возникли школы, больницы, мельницы, научные труды. Возникла, наконец, человеческая память и благодарность этим людям. А уж они-то на пустом месте не появляются.