Она слушала рок...

Она слушала рок...
Ну, может, не совсем рок, может, некое облегчённое его подобие… Но ей было как-то плевать, как это называется: она знала, что это – её: её философия, её мысли. Да, все её невысказанные мысли, отражённые в словах чужого, но такого, казалось бы, близкого по духу человека… Или людей… Но в основном – одного человека.
Она пыталась писать сама. Ему. А потом уже и не ему, но тогда уже и не получалось… Она бросила писать и лишь изредка доставала старую тетрадь со своими стихами и пыталась подобрать пару-тройку аккордов. И почти никогда не получалось.
Её мама, увидев её заплаканной, удивлялась, и говорила, что наверно случилось что-то серьёзное, ведь она так редко плачет… Это было неправдой. Она плакала почти каждую ночь и ненавидела себя за эту слабость. Ещё иногда она плакала при всех, за что её и считали истеричкой. Но ей было и на это плевать. Она гордо говорила «Да, я такая».
А иногда говорила и так: «Да, я такой!», за что её не все понимали. А ей это просто нравилось, само звучание сочетания слов… Поэтому, обычно она добавляла: «Если не нравится – могу уйти.» Но смелости сказать «Уходи» обычно никому не хватало.
Она вообще была очень эмоциональной. И, как считали окружающие, жизнерадостной. Когда ей было паршиво, она шутила, смеялась. Дурачилась… А потом всё же не выдерживала, и рыдала. За что её снова считали истеричкой.
Она любила рисовать. Хоть и не очень умела… Ящики её стола были полны рисунками девушек: акварель, карандаши, графика… Средневековые красавицы, аллегоричные изображения человеческих качеств и стремлений и… Анимэ. Это был её любимый жанр. Она презирала людей, считавших японцев извращенцами, и могла часами заворожено рассматривать детали рисунка какой-нибудь анимэшной фантастичной красотки с крыльями. Или без. Но всё равно, фантастичной и красотки.
Она считала себя страшненькой и терпеть не могла все свои фотографии. Когда её пытались запечатлеть, она всегда строила какие-нибудь забавные рожи – по крайней мере, потом можно было оправдаться: «Я тут такая страшная, потому что мы дурачились». И улыбнуться своей детской улыбкой. А улыбка у неё была просто очаровательной, хотя и видеть её искреннюю мало кому удавалось.
О ней часто говорили, что она сумасшедшая, и она никогда не обижалась. Потому что знала, что это действительно так. Ещё она очень увлекалась психологией. На университетских занятиях по этому предмету она была, пожалуй, единственной, кто вообще писал лекции и отвечал на вопросы преподавателей. Когда её спрашивали, что она в этом нашла, она на полном серьёзе с полуулыбкой отвечала: «Но ведь все психиаторы психи, разве нет?». Когда же однажды кто-то из её окружения возразил ей: «Да, но заметь: не все психи – психиаторы!», она так недоумённо посмотрела на него, будто он сказал очевидную глупость, улыбнулась своей детской улыбкой и вновь склонилась над книгой, от которой отвлёк её этот вопрос. На обложке книги значилось: «Зигмунд Фрейд. По ту сторону принципа удовольствия.»
Она сравнивала души людей со светом и говорила, что кто-то после смерти станет пламенем свечи, кто-то – тусклым свечением лампы дневного света, кто-то – огнём костерка в пристанище нищих… Себя же она считала светом звезды, которая будет гореть даже тогда, когда все остальные упадут или потухнут. «Постапокалиптической звёздочкой», как в насмешку назвал её один человек…
Она умела любить всем сердцем – согласитесь, редкое для нашего времени явление. Она влюблялась часто, и каждый раз ей казалось, что вот он, тот «единственный», который «на всю жизнь». Её мужчины – все разного возраста, характера, состоятельности - но всегда немного странные: романтики, музыканты, сатанисты… Иногда девственники, что, думаю, вы не будете спорить, несколько странно для нашего времени. Иногда женатые. Иногда младше на 3 года, иногда – старше на все 25… Её любовь могла быть спокойной, могла быть страстной, но почти всегда была безответной. И ещё – испепеляющей. Под её влиянием её душа медленно тлела, а потом…
Потом появился человек, после которого её душа на мгновенье вспыхнула…
И сгорела…
До тла.
Она ошиблась: её душа оказалась спичечным коробком: стоила дёшево, сгорела быстро…
Она стала отмалчиваться в университете, когда при ней рассуждали о жизни и существовании. Кому как не ей теперь было знать, чем они отличаются друг от друга…
Она поняла смысл фразы «И живые позавидуют мёртвым…»
И другой: «Самую страшную боль человеку может принести лишь тот, кто подарил ему больше всего счастья…»
Она стала черстветь, становиться циничной… Становиться Настоящим Врачом…
На практике в больнице она тенью ходила по реанимации и наблюдала. Её мало что трогало.
Пожилая женщина, непонятно с чем – ну, она просто слов таких ещё не знает – лежит и разговаривает сама с собой - скучно. Парень всего на 8 лет старше её с перитонитом брюшной полости, завывающий от внутривенных инъекций – тряпка, а не мужик. Мужчина 56 лет, почему-то весь в зелёнке, с комой неясной этиологии и трубкой, воткнутой в трахею – скучно. А, хотя нет, вот он стал приходить в себя, это уже интересней… Девушка, её ровесница, с илеостомой. Это толстокишечный свищ. По-русски – дырка в кишке. На руках нет живого места. А лекарства вводить как-то нужно. Поэтому врачи решают поставить ей капельницу под ключицу. А для этого нужно, чтобы девушку кто-то держал. Санитарки и медсёстры заняты, поэтому подержать просят её. Процедура длится долго – молодой врач никак не может попасть в вену. И всё это время несчастная девушка сначала постанывает, потом заходится в крике от боли… Больные глаза, полные слёз и страха смотрят прямо на неё, с какой-то ещё оставшейся надеждой и ожиданием сочувствия…
Она отворачивается.
Она смотрит в окно.
Там осенние листья сыпятся золотым дождём на фоне голубого неба. Чистого, как она когда-то. И вместе с ними мимо неё словно пролетают эпизоды её жизни, короткие, как выцветшие кадрики кинофильма…
И в её мыслях появляется фраза…
«Она слушала рок…»