Бывают верные софизмы? Часть седьмая

                Паранормальная декада – холодок
                Случаи из истории провинциального Омска

                61

На улице Красина, номер четыре, разверзлось небо над шатким прибежищем рационализма.
Вот как было дело. Людмила Александровна очень любила фильмы с загробной тематикой,
любила столь страстно и самозабвенно, что однажды безлунной ночью заявила больному мужу:
- Ваня, ты, когда умрешь – не возвращайся!
- Да брось, у меня всего лишь легкая простуда! – начал, было, ошарашенный Иван, но
быстро обмяк под напором супруги,
- Ваня, если ты вернешься с того света - я этого не выдержу! Помнишь, «Прикосновение»
Мкртчяна?
Николай Ильич тоже желал своим родственникам блага… и чем это закончилось?!
- Дважды два – пять, центр равноудален от всех точек, синусоида кривой, четыре –
у Ивана начался алгебраический бред и к утру, он, не приходя к здравомыслию, почил в бозе.
Людмила сильно горевала, но еще сильней она боялась… По прошествии бессонного года
случилась дождливая ночь, когда хляби слякотели и гром трубил в рога.
Нет, все -  таки потустороннее имеет место быть, и подтверждение тому,  эти строки, которые
я пишу дрожащими пальцами, и сизая тень, стоящая посреди моего холла -  написала
Людмила Александровна перед смертью. -
Вот какой текст тек изо рта полоумного Ивана Макаровича, перед тем, как его скрутили и увели
туда, где хляби еще не разверзлись.

                62

В сумерках весны у мраморного постамента здания морского пароходства, что на проспекте
Маркса, стоял небритый и курящий Дворцев. По причине крайней утомленности глаз Дворцев
на треть ослеп и улицу просматривал сквозь призму экзальтированного воображения.
Шел девяносто первый год.  На тротуарах было грязно, небо заволокла грязь,
грязь засела под ногтями, и только воздух был чистым и революционным.  И вот посреди этих
запахов и интоксикаций нервно курил, взвинченный безработицей и уже вступивший в полк
бездомных, Дворцев. Со стороны музыкального театра, качаясь, шла группа превентивно
агрессивных панков. Р-Р-Раз! – разбилась бутылка водки, и сорокалетний вожак, имеющий
 на своем счету шесть выбитых зубов и тройную небритость, разняв свод челюстей, прошмякал:
- Мил человек, будь так любезен, подскажи дорогу…  на х.й!
Небесная сковорода моментально просветлела… и чудеса ниспали на проспект.
Ржавые автомобилисты опрометью понеслись под грузом стальных фолиантов, пробки ребячливо
залаяли, и худущий Дворцев заотпускал слюну.
- Раз воруешь, воруй – красиво, недосточтимый лапосос! – прокудахтал старый панк, и
предстал разрумянистой курочкой.
Дворцев потянулся за ножкой, но упал, и, лежа в лужице крови, зашелся в страстях.
А группа театральных бабушек, не получив ответа, ушла восвояси смотреть программу «Время». -
Творец творцов и величайший художник – голод!

                63

У Вечного огня порхала бабочка с ладонь,
Когда мальчишка на скамейке изучал гармонь
Там в знойной дымке воздух пел и тек
И шлем солдатский тот покой стерег.

Так ночь прохладная на смену дню пришла
Мальчишки след простыл, луна взошла
Там в лунном свете воздух пел и тек,
То память рвется в сердце - останется ожог!

На скамейке среди опавшей листвы сидел старик и отдавал долг короткому эпизоду длиной
в шестьдесят пять лет.

                64

Эта девица была ростом в полтора метра. Правда, когда она подходила к берегу,
становилось темно, так как тень ее накрывала окрестности аки полночь.
Вообще - то был и другой берег напротив. Была река, разделившая их, с именем, созвучным
имени города, по которому она протекала. Когда – то, примерно пару тысяч лет назад,
речка еще не уродилась, и берега нераздельно сосуществовали как единая равнина.
Веял над вольными травами Платон, постреливал метеоритами Амур, и так столетиями
равнина почивала в браке с миром.
Недавно, всего сотню лет назад, берег стал улицей Лермонтова, появилась площадь Бухольца.
Пассажирские кораблики, скромно названные «Москва», заплавали, ускоряя время,
и влюбленные берега начали перекрикиваться с помощью подвыпившего молодняка,
в надежде вернуть невозвратное (время).
Настал воскресный полдень, когда Иммануил, такой забавный, в расписном шарфе,
шел праздным шагом подле лип. Светило властно Солнце, но тут  внезапно свет погас,
и на брежине, что напротив, Иммануил узрел Ее.  Прошло каких – то шесть минут, и он махнул
чрез балюстраду, и в воду бросился тонуть. Поплавал час – другой, и начал речку пить.
Пил жадно и усердно, и так к исходу дня всю выпил, внезапно заболел и…
Вновь равнину озарял Амур, а город постоял немного, постоял… да рухнул.

                65

За трибуной Омского Государственного Университета имени Достоевского глыбой стоял
видный управленец. По - бульдожьи нахмурившись, он читал:
- Я вру, когда я вру. На самом деле я говорю вам правду!
Со скамьи снялся розовощекий студент и походкой щеголя прогарцевал к кафедре:
-  Локальный бог, вы с нами откровенны, и мы ответим тем же!
Внезапно студент весь позеленел и рассыпался в труху. По залу пошла цепная реакция и вскоре
аудиторию вспучили трупные газы. Ужасная переделка! Впрочем, страна о газах так ничего и не
узнала… Вот и живи после этого в провинции!

                66

  Как – то, в последних числах сентября, в терракотовом пленэре криминального района
Порт Артур, понуро брел преподаватель Всеволодов. Порт Артур -  звучит  вполне
романтично и навевает мысли о дальних странах и приключениях, не правда ли?
Так вот, из - за угла покосившегося деревянного строения образовалось пять тел. Тела находились
под властью таинственных препаратов, природу коих я открывать не стану. Memento mortis –
было написано у одного на кисти… а в остальном, тела как тела. Со скоростью света
переместившись в пространстве, они сграбастали Всеволодова и ношей утянули в избу.
Внутри изба представляла собой декорацию к сказке про Иванушку Дурачка. По углам
стояли прялки, а на дощатом полу лежали бесхозные иглы. Каким образом сталь иглы проникла
в плоть побледневшего Всеволодова - не важно. Этим вопросом он обеспокоен не был, когда
через тридцать минут по-гусарски вышагивал к месту ночлега, где его смирно ожидал трехлетний
сын.  Поднимаясь по лестничному пролету, Всеволодов по обыкновению пересчитывал
ступеньки и на счет Пи впал в гипнологическое состояние. Подумал: В школу я больше
не пойду, зачем учить ангелов? Ангелы и так все знают. А может, все - таки пойду, тогда и меня
научат. Ход его мыслей прервал голодный сын, стоящий в дверном проеме и показывающий
пальцем в глубины алчущего зева. Пока Всеволодов возился на кухне, упорно пережаривая
свиной штепсель, за  гаснущим окном раздались странные полаивания. В один прыжок
бывший преподаватель оказался у окна, где стал свидетелем проявления чудесного анахронизма.
По токсичного вида траве с гулом бежали разъяренные австралопитеки. Здесь правильнее
было бы заметить, что они стояли… на месте… парами… и в ряд. Вторя им, и Всеволодов побежал
на месте, но быстро запыхался и в измождении упал. На плите набатом кипел чайник, сынишка
плакал от голода и шока, когда почерневший, но посвященный Всеволодов плавал в океане
обнажающихся тайн. Пером мыслительным пишу вслед истине, я – проводник ее, нет боли! -
думал, что думает, стучащийся в двери Рая Всеволодов. Теперь вопросы о Вселенной приобрели
предельную ясность… ткань ее непрестанно поедают гигантские муравьины, и она, что бы не
умалить самое себя, постоянно воспроизводится вширь как необычайно распухшее яблоко…
вот почему мир так жесток и агрессивен… то следствие сопротивления, выработанного 
в конфликте антагонистичных по своей природе сил… а еще я - картонный персонаж на ходулях,
сейчас меня пишет Дмитрий Алексеевич, спасибо ему за это, и до свидания! – прокаркал
ходульный Всеволодов и перемололся в буквенную муку.

                67

  В летнем саду, что напротив Железнодорожной Академии, в июне пятьдесят дремучего года
выступал нестареющий пьеро Александр Пыхтинский. Выступал он во фраке, с бабочкой, и на
импровизированных трибунах творилось черт знает что: хулиганье свистело и гоготало,
подбрасывая в воздух кепи, воздух ежился от сигаретных выхлопов, матроны салютовали
сумочками, и только пятеро подвыпивших интеллигентов смирно сидели на галерке,
в страхе поджав взбрюченые коленки.
  За океаном, по словам Никиты Сергеевича, происходила «музыкальная педерастия», 
называемая  – джазом, вставал на ноги разбитной рокнролл, а на улице Ленина, что в Омске,
безголосый Поликарп Поликарпович самозабвенно орал в кабаке «Три уха».
  Через тридцать лет после Поликарпа Поликарповича, на выпускном балу школы с номером
пятьдесят пять, прыщавые комсомольцы горланили песни The Beatles, пары кружились
в клубах сигаретного дыма, и только пять нескладных девиц, скромно подпирали стены
трехглавой залы, естественно сжав гольфистые коленки.
  Вдруг Лизка, уснувшая на скамейке в парке аттракционов, вскочила, отряхнулась, и
сорвав с горбатого носа роговые очки, принялась их нещадно затаптывать….
  Так к чему же приводят нас эти словоизлияния?  - К тому, что время поет свою песню, и горе
тому, кто слышит ее песнь, да не слушает.
               
                68

На улице Красный Путь сто двадцать семь, неподалеку от которой тихо умирал «Зеленый остров»,
жил Вася Звягинцев по кличке Кадавр. Соседи говорили соседям, что, дескать, Василий страдает,
понимаете? Страдает! В общем, у него наблюдался синдром Дауна…
Пятого марта, в начале первого путинского срока, Василий отправился с желанием
поплавать на катамаране… Вы угадали! В тот самый «Зеленый остров».
Засим Василия больше нигде и не видели…
Читатель вправе резонно возмутиться: а где же паранормальный момент?
Анекдот ли это? Что бы расставить все точки над И, мне придется рассказать вам о событиях,
приключившихся со мной не более десяти минут назад.
После тяжелого трудового дня, проведенного в компании с удивительной книжкой, я лежал
посреди мостовой в шезлонге, и читал американский Rolling Stone за шестьдесят седьмой год.
Громом среди ясного неба прозвучал удар закаленного кулака, и ткань асфальтного полотна
пыла прорвана голым безумцем, грязным от экскрементов. Так состоялось историческое
событие – дебют Джи Джи Аллина на земле омской.
Аллин скончался в июне девяносто третьего, в Нью-Йорке, а десять минут назад он истово
бил бутылки на Проспекте Маркса, пытаясь спасти мой рассказ.

                69 

Чрез Ленинградский мост девчонка голая бежала
Над ней парил, кружась, воздушный змей
Смех чистый в серых красках растворяла,
И лиц окраска делалась свежей.

Вдруг был свисток, и каменный опричник
Ее в участок под руку увел…
С тех пор участок цвел, и сумрачный обидчик
Свет яркий в девочке обрел.

Вообще – то это не софизм, и уж тем более не паранормальный. Здесь он приютился только
ради контраста с генеральной линией. А может все - таки софизм? Решайте сами.
               
                70             

  Суровый мужчина криминальной наружности повесил дубовую трубку. В его особняке
в районе, который народ иронично называет «долиной нищих», все было обито деревом,
местами даже красным. В домашнем кинотеатре, гротескно копирующем стиль тридцатых,
крутился один и тот же фильм. Глупый псевдоартхаусный порнофильм, подаренный
мужчине любящими пошутить друзьями, которые к слову, сами шуток не понимали
и чужой смех на дух не переносили… В фильме фигурировало много разных талантов,
но в сердце мужчины запал только один – мексиканка, сбитая, словно бутылка текилы,
южным солнцем взошедшая над сибирской сосной, и тем затмившая все прежние привязанности
мужчины. Дома держали деловые обязательства, в случае неудачи способные послужить
причиной для уголовного преследования, и вот решившийся на авантюру мужчина стоял
посреди ориенталистской залы, бронируя вылет на сюрреалистический континент.
В Мехико наступали ароматные сумерки, когда на площади, окружающей Дворец изящных
искусств, у ежевичного бассейна рыдал седой, уставшего вида человек. Сиренью шелестела
сочная листва, старушки в расписных платках мило дремали на древних скамейках,
младенцы в колясках чмокали розовые соски, и только сердце седого мужчины
беспокойно стонало…  Фильм был снят две декады назад, и латинская Мерлин пять лет как
покоилась в скромной могиле, затерянной среди порослей дикого дуба, под камнем, на котором
теперь красовалась свежая надпись на языке Достоевского.
…Бывает в Омске, посреди скучной телепередачи начинают трещать помехи, и в их докучливом
шуме можно услышать еле различимое Бесаме мучо. Любят в России Мексику, любят.