сердце полнится вологодским кружевом...

 «Поверьте мне: я чист душою.»          Николай Рубцов.

сердце полнится вологодским кружевом… («плач» по Рубцову)

   Не была я в Вологде, не была и в Мурманске,  только сердце полнится вологодским кружевом... И снежинки падают,  как стихи небесные, и снега узорчато вьюжат думы кружевом, слёзы и кручинушка в завываньи крУжистом.  Голос ветра,  Северный,  смыслом одиночества и губами холода шепчет стужей – памятью сироте детдомовской, сироте средь волока.
   Лихо,  горе-горькое  собирал,  как ягоды,  бедность,  обездоленность, отчий дом  вне времени, лишь снегами Севера да слезами тайными, и стихами светлыми,  наполнял  дыхание. Все богатство  пламени  - сердца стук и искренность, свет Любви в безбрежности – «колыбельный плач».
   И стоит навечно он в середине Вологды, Вологды -  Россиюшки бронзой  -  глыбой памяти  над судьбой тишь просвета,  возносясь  в веках. Ему мать – суровая, Сухона пресветлая,  и отец – сияние, инеем Самылкова, да мороз Архангельска в серых облаках. Шарф, что Тотьмой  - Тотьмушкой связанный, завязывал, что  дорогу пУстыню,  словно жизнь далекую,  да пальто потертое, черное  и длинное – беспризорность мук.  Ох, ты, горе -  нужида, жизнь бедна, да  впроголодь,  лиходейка – смертушка от любимых рук.
   Исчерпал за всех Рубцов нищету телесную, только белым золотом был  поэта дух. И любовь - печаль к зиме, к снежной его Родине, что летит душою  - эхом в стынь морозную, а  ответом истинным - предсказанья слух. Эх, страна безбрежная, несказанность русская,  кружевная Вологда, чУдная краса, на Земле бесчувственной, трудно  быть поверженным, если сердце страстное верит в чудеса! Молчаливой пристанью, лодкою стыдливою, слов Любовь безбрежную в Небесах хранишь.
   Стала смерть крещением, жутким испытанием – жизнь в снегах недолгая, да тоска по матери, по отцу заступнику, по любви, участию, как сестрою – Толшмою - плачем разлилась.  Под волной  ударами, гулким песнопением,  словно церкви колокол о холодный, нордовый, безучастный брег, бьется сердце русское. Растеклась безудержно, расплескалась брызгами  моряка беспечного, разлиха душа.
   Из копирки - голубем - самолетик поиска - символом мистическим - ввысь взметнулся истово, но гонимый ветрами, закружил в безвремении сажею печной. И пропал в безбрежности, снежных настах Вологды, во полях молчания, будто бы чужой.  Сколько было выпито горя, лиха скорбного терпким ожиданием – думами скитания…
   Только светом полнится песнь любви и в снах: и к  природе северной, и к дождю, и просекам,  к листопадам осени, серым тучам Родины,  красной «сомородине», тусклым небесам.
   Бесприютность долгая, да тоска печальная,  да огонь  - несбывчивость расписала даль… Так откуда свет такой и тепло бескрайнее в ледяных, заснеженных, голубых снегах? Вновь летит над пропастью яркой искрой памяти ночью черной, звездною, словно рысь неистова по сугробам крАдется,  и пурга метельная не страшна и в днях. Вихрь души завьюженной, как огонь во стуже он,  сердцем чистым,  дюжинным растопил  снега.
   Столп стихов останется, на ветру не склонится,  через лихолетия затвердел в веках. Торжествует радостью и над страшной бездною, северным сиянием его «Диво дивное» и звездой – пристанищем в мыслях и мечтах. И тепло ответное рвётся вдаль бескрайнюю –  во сердцА стучит опять Русь узорным  кружевом.  Грусть - печаль  растоплена… и поземкой стелется чистота безбрежная, незабвенье нежное… слез соборно - пролитых…  да в тиши Отечества, сквозь морозность лютую,  шепчет ветер памятью имя Николай…