начало. Лондон 1666

Лондон. Рождество 1665 год.
Этот маленький город по тем временам обладал немыслимым контрастом нищеты и богатства. Он представлял собой то, что если бы мы увидели замок посреди свалки мусора. Жители избавлялись от своих отходов прямо из окна. И именно это послужило изобретению платформы для обуви, которой пользовались более состоятельные люди, а не из-за какой-то там моды.
Узкие и темные улицы города были пусты. Лавки закрыты. И только трактир еще зазывал светом в окне, но посетителей было мало. Уже во второй половине дня народ собирался в кругу семьи для празднования Рождества.
В назначенный час по улицам стали ходить рождественские певцы. Они всегда меня удивляли, ведь они это делали лишь из-за глупой формальности, и людям тоже глубоко было на них наплевать, ответная формальность.
Я сидел за столом, облокотившись одной рукой, смотрел в окно. Снежинки не успевали долететь до земли, как таяли. В свои 14 лет я уже перестал верить в чудо Рождества, взирая на окружающую меня нищету, пьянство, сброд, просто невозможно уже во что-то верить. Но вдруг музыканты перестали играть, и некоторые соседи выбежали на улицу. Они все устремили свои взгляды в небо. Я босиком выбежал на улицу и успел только увидеть небольшую вспышку в небе. 
Тогда было много мнений насчет этого происшествия. В свете бушующей в Европе чумы это было истолковано, как дурной знак. Я никак не мог понять, как светящийся предмет в небе может принести чуму, гибель города или, как еще предполагали, конец света. 

  Апрель 1665 год.
В апреле месяце город покрылся волнениями. Крысы и другие паразиты буквально кишели по дворам и улицам, бесцеремонно вылазили и плодились. Мы с друзьями нашли это забавой и гоняли их палками, давили и всячески издевались, пока родители не узнали и не высекли нас. Мама сказала, что крысы являются разносчиками болезней, и что из-за таких проступков я могу умереть. Я тогда не понимал маму, не понимал, что такое смерть и как я могу быть с ней связан. Как я могу умереть? Как мои родители могут умереть? Не знаю. Это слишком не понятно для меня. Я был очень молод и не видел вокруг многочисленные смерти, которые стали происходить в конце марта, а в апреле их стало еще больше.

  Май 1665 год
У меня заболела мама. Кроме нее я жил еще с бабушкой и отцом, но он был пьяница и частенько так загуливал, что мы не видели его неделями, а мама говорила, что это и к лучшему. Но теперь, когда она заболела, я чувствовал себя беспомощным перед ней, перед бабушкой, перед собой. У нас практически не было никаких сбережений, а сейчас деньги были только от моих подработок рассыльным и грузчиком. Мама очень сильно мучилась, постоянно ворочалась и жаловалась на внутренние боли. Ее тело покрылось язвами, и она частенько бредила. Когда наконец-то пришел доктор, то, взглянув совсем немного на нее, он вышел из комнаты и сказал только одно слово: «Чума». Какая еще чума? Это моя мама и она не может заболеть и уж тем более умереть.
Через 4 дня моя мама умерла.… К нам пришла женщина с краской и зачем-то нарисовала красный крест на пороге дома.

  Июль 1665 год.
Улицы были пусты, а лавки закрыты уже не из-за предпраздничной суеты и домашних дел. Запрещались столпотворения, и даже похороны. Все больше появилось домов, подобных моему, с красным крестом. Из города повалил зажиточный народ, но многие дороги были перекрыты людьми из других поселений, не желающими впускать заразу. Каждый переживал по-своему этот период. Город был до безобразия молчалив. Эту тишину прерывали только крики женщин, потерявших родных и пьяниц, искавших истину в вине. Кто-то считал это карой небесной, очищающей силой от грешных.
В один день ко мне подбежала старуха и схватила меня за плечо: «Это кара небесная, только праведные спасутся. Верь! Не ищи убежища, ибо если тебе суждено, то ты сгоришь со всеми остальными. Встань на колени и проси прощения за грехи свои!»
Город сошел с ума. Каждый день можно было наблюдать сотни мертвецов и заболевших.
Их можно было выносить только по ночам, а церемонии похорон были отменены. 
Лишенные какой бы то ни было помощи, крестьяне покорно ждали смерти. Никто не обрабатывал поля, не заглядывал в виноградники и сады. Беспризорные домашние животные бродили по окрестностям города, пока их не начали убивать тысячами, подозревая в распространении чумы. Но гибель собак и кошек привела только к тому, что расплодились крысы — истинные переносчики заразы.

Вскоре умерла бабушка, и я остался один. У меня была только одна подруга Элен, которая жила с одним отцом. Ее папа сошел с ума из-за потери жены и старшего сына. Не обращал внимания на Элен, часами сидел на кресле, раскачиваясь, а потом бился головой об стену и рвал волосы на голове. 
В начале августа у Элен поднялся сильный жар, и она стала бредить. Отец сразу решил, что это чума и выгнал ее из дома, чтобы спасти себя. Я приютил ее и через несколько дней она пришла в себя. Наверно, это была обычная простуда или из-за стресса, но в любом случае я был рад ее выздоровлению. Таких случаев, как с Элен, было не мало. Каждый боролся за себя, именно в такие моменты проявляется вся сущность человека. Кто-то пытался убежать от болезни, бросив все: дом, имущество, семью. Брат бросал брата, муж жену, родители — детей, если у них обнаруживались признаки болезни.

...все шло по низким ценам из-за страха смерти, ибо мало кто беспокоился о богатстве или о любом виде собственности. Овцы и скот бродили брошенные по полям и среди посевов, и никто не пас их; из-за недостатка ухода они умирали в канавах или под изгородями в огромных количествах.
Однажды мы с Элен, не имевшие другого способа добыть еды, залезли в кладовую старого Георга. Внутри было темно, и мы еле спустились по лестнице. Вскоре глаза привыкли к темноте, и мы стали различать очертания мешков и корзин. Потревожив спокойствие мышей, мы стали виновниками беготни и писку по углам. Но тут я споткнулся об коробку, которая задела остальные и в подвале началось крушение запасов, бережно сложенных стариком. Не удивительно, что Георг услышал шум и пришел проверить, в чем дело. Увидев нас, его лицо исказилось в злой гримасе, а руки нервно нащупывали плети. Он начал кричать, но внезапно Элен упала на колени и зарыдала. Он замер, воцарилось молчание, прерываемое только всхлипами девчонки. Махнув рукой он сказал: «Да пропади все к чертям собачьим! Для кого беречь? Все равно пропадет! Тьфу… »
Люди были преисполнены невероятного ужаса, ожидали чего-то странного от Бога. Нередко стало зрелище идущей обнаженной толпы, самоизбивающей себя плетьми. При этом отовсюду раздавались душераздирающие стоны и вопли, все молили Бога и Деву Марию простить их, принять раскаяние и не отказать в покаянии... От ударов кожаных плетей все их тело, особенно спина, было покрыто увечиями и кровоточило. Эти люди верили, что искупить вину, можно только так и призывали других к подобным действиям.

Огромное количество трупов.… Только сейчас я понял, на сколько велико население Лондона… 
Отец так и не появлялся. Наверно умер или… Я не знаю, какое еще может быть «или», тогда я уже ничего не знал. Да и слово «отец» было для меня, как те рождественские певцы, формальностью. Что мог думать ребенок без детства, веры в счастья и тепла в душе? Кроме, как деньги, работа и еда, все остальное считалось чем-то чужим, нереальным, смешным. А теперь, именно в эту страшную пору, я стал понимать, что значит это "другое". Потеря самого близкого человека разбудила во мне те чувства, которые раньше были слишком далеко спрятаны. Мама никогда не была со мной нежна или что-то в этом роде. И я ее понимаю, сейчас понимаю, понимаю, как сложно тянуть на себе семью, если я даже один плохо справляюсь. Как бы я хотел вернуть время обратно, обнять крепко ее вокруг шеи, почувствовать запах скошенной травы и парного молока, приласкать ее огрубевшие ладони и посмотреть в ее усталые глаза, сказав, как сильно она мне дорога.

Смерть дышала так рядом, она окутала весь город. Элен стала для меня всем. Мы часто бродили по печально-опустевшим улицам молча. А дома, укутавшись под одно одеяло, рассказывали друг другу различные истории. Часто, днем в поисках подработки я придумывал очередную историю на вечер, чтобы порадовать Элен.