Джон Элдер - Культура как распад
Арнольд, Элиот, Снайдер
Я считаю, что за обширной американской поэзией, прославляющей природу, лежит переосмысливание культуры, и что благодаря этим поэтам мы видим, как новая культура развивается и набирает силу. Для того, чтобы раскрыть главные моменты этой новой культуры, я хочу сопоставить высказывания Т.С. Элиота и Гари Снайдера. Их близость указывает на продолжение современной поэзией традиций и авторов начала века. Расхождения во взглядах, однако, не менее важны, поскольку позволяют обнаружить характерные ценности, отстаиваемые Снайдером и другими поэтами.
Ниже я привожу отрывок из хорошо известного эссе Элиота «Традиция и индивидуальный талант»:
Традицию…нельзя унаследовать, и если она вам нужна, ее можно получить только в результате упорнейшего труда. Для нее нужно иметь прежде всего историческое чутье, которое незаменимо для тех, кто хочет остаться поэтом за пределами своих двадцати пяти лет; а историческое чутье требует восприятия не только ушедшего прошлого, но и его присутствия в настоящем; историческое чутье заставляет писать не только для собственного поколения, но и чувствовать всю литературу от Гомера до наших дней, выстроенную и существующую одновременно. Историческое чутье представляет собой соединение в одно чувство - вневременного и временного. Это то, что делает писателя традиционным, и в то же время, позволяет ему остро ощущать современность.
Ни один поэт, ни один художник не может нести с собой законченного смысла. Его значение, его вклад определяется по его отношению к умершим поэтам и художникам. Его нельзя оценить без сравнения с другими, умершими. Я хочу сказать, что в этом состоит эстетический принцип (не только исторического) критицизма. То, что происходит с новым произведением искусства, должно отражаться на всех предшествующих произведениях. Творения создают идеальный порядок, который изменяется с введением нового (действительно нового) произведения искусства. Существующий порядок имеет законченный вид до того, как приходит новое искусство; для того, чтобы он продолжал оставаться порядком, весь порядок должен измениться (пусть даже незначительно). В результате изменяются отношения, пропорции, ценности каждого творения для того, чтобы соответствовать целому; и в этом заключается согласованность между старым и новым.
Соответствующая выдержка из Снайдера имеет более широкий культурный контекст, хотя и значительно отличается по терминологии; это часть выступления Снайдера в Университете Браун:
Сообщества существ, живущих в лесах, озерах, океанах, или прериях, тяготеют к ситуации, которую можно назвать «самодостаточной» , т.е. к «девственному лесу», в котором сосуществуют многие биологические виды, старые кости, опавшие листья, сложные энергетические цепи, дятлы на мертвых деревьях, травоядные и т.п. Эта ситуация обладает значительной [экологической] устойчивостью и задерживает большое количество энергии в своей паутине – энергия, которая в более простых системах (например, после бульдозера) теряется и уходит в небо или землю. Эволюция в равной степени продвигается благодаря тяге к самодостаточной ситуации и простой конкуренции между организмами или видами. Если включить в эту схему человеческие существа, то следует отметить их наиболее характерные признаки – большой мозг, язык и самосознание. Наше человеческое сознание и стремление узнавать и экспериментировать можно трактовать как начальный вклад в планетарную системы энергосбережения; другой уровень «самодостаточности».
В условиях самодостаточности большая часть энергии приходит не в результате потребления ежегодно произрастающей биомассы, а от переработки мертвой биомассы (детритуса), упавших листьев и деревьев в лесу, тел мертвых животных и т.п. Цикл переработки детритуса осуществляется грибами и насекомыми. Моя мысль следующая: роль самодостаточного леса в экосистеме и грибов в переработки энергии играет «просветленное сознание» в ежедневной работе ума, а искусство - в переработке внутреннего потенциала личности. Когда мы глубоко всматриваемся в себя и пытаемся понять, мы близко подходим к самодостаточной системе. Прекращая «щипать сиюминутную биомассу», поставляемую нам восприятием, чувствами и нервным возбуждением, перетряхивая память и снимая перегородки с внутренних энергий, снов, мертвых листьев ежедневного сознания, мы освобождаем энергию детритуса чувств. Искусство собирает непроявленный опыт, восприятия, чувства и память всего общества. Когда весь этот компост из чувств и мыслей возвращается к нам, он приходит не в виде цветка – позволю себе закончить органическую метафору – а в виде гриба; живородящего тела спрятанных в почве нитей грибницы, дико разросшихся и крепко переплетенных с нитями корней деревьев. «Живорождение» - это момент окончания работы поэта, момент вхождения художника и мистика в природный цикл; это возврат обществу питательных веществ в виде «спор или зерен просветления». Общество и поэзия - одно целое." [2]
Главный принцип, который вытекает из этих двух пространных цитат, тот, что культуру следует понимать как динамическую непрерывность. Три громовых приказа в конце "Бесплодной земли" – отдавай, сочувствуй, сдерживай – все это глаголы, определяющие процесс - а не обладание, исполненный акт или восприятие*. В обеих цитатах культура определяется как нечто совершаемое, нечто проживаемое – а не просто добро, которое человек получает или которым владеет. Человек входит в поток, идущий из прошлого, посредством своих усилий, направленных на установление контакта со своими предками. Здесь важно отметить, что Элиот и Снайдер в свою очередь продолжают старую английскую традицию в отношении трактовки культуры. Мэтью Арнольд, не менее чем Элиот и Снайдер, искал способа отличить истинную, живородящую культуру от дотошного ее определения знатоками:
Культура связала себя – как представляется многим – с некоторой дотошностью и педантичностью, которые были ей навязаны многими кабинетными учеными, забывшими для чего они пишут книги… Но нас больше должна волновать суть культуры, а именно возможность - то ли чтением, наблюдением или размышлением,- приблизиться к незыблемым законам природы, и таким образом приобрести базис для более четких действий и совершенствования того, что мы имеем в настоящий момент. [3]
Подобно Элиоту и Снайдеру, Арнольд больше озабочен совершенствованием социальных ценностей, чем развитием индивидуума:
Не обладание и не отдых, а рост и становление – характеристики совершенствования культуры; и в этом она тоже совпадает с религией.
И поскольку люди – члены одного братства, а присущее человеческой природе сострадание не позволяет оставаться безразличным к остальным или наслаждаться богатством независимо от остальных, совершенствование человечества в плане культуры должно быть общим совершенствованием. Совершенствование невозможно для того, кто изолирован от остальных. [4]
Близость Арнольда к современным взглядам на культуру важна, поскольку другие моменты в его творчестве и представляемая им литературная традиция, вызвали неприятие со стороны многих авторов 20-го века.
…
Расходясь с Арнольдом в частностях, Элиот и Снайдер укрепляют его центральную идею….понимание культуры как динамического континуума. Там, где Арнольд видит стремление индивидуума и группы возвратиться к классическому идеалу, Элиот и Снайдер указывают на традицию, как рабочую, реформирующую среду. Индивидууму не надо двигаться по направлению к культуре, ему надо найти путь участия в культуре. Такой сдвиг акцента ставит под сомнение утверждение о том, что классическое образование или наследуемое богатство приведет на вершину культурной иерархии. Он также сближает культуру и историю. В то время, как для Арнольда история – это угасание истинной культуры, для Снайдера – она скорее как дрожжи в тесте или микроорганизмы в почве. Такое динамическое чувство непрерывности культуры лучше согласуется с опытом развала империи и коллапсом самых славных культурных пирамид. Оно также согласуется со сдвигом в науке от "точной" ньютоновской механики к миру, в котором правят относительность и неопределенность. Культура в наш век может выступать лишь как среда, через которую прошлое и настоящее питают друг друга. В противовес арнольдовскому иконному разделению прошлого и настоящего, Элиот настаивает на постоянном присутствии прошлого в настоящем.
Снайдер, в свою очередь, отмечает: «Что мне нравится в Элиоте, так это то, что он очень аккуратно использует восточную символику… У него есть чувство корней» [8] Оба поэта чутки к живой традиции, выходящей за стены христианской Европы. Каким бы ни было послание "Бесплодной земли" Элиота, оно связано с санскритской мифологией и языком. Даже в "Четырех квартетах", с дантовским призраком мистической розы, мудрость и символизм буддизма составляют основу его замысла. Заимствование из буддизма у Снайдера еще более проникновенное. Ранее приведенная цитата из Снайдера, его ссылка на «зерна просветления» и его заключительный анти-дуалистический вывод, свидетельствуют о полной гармонии между его философией и традиционным дзэн-буддизмом.
Главная метафора Гари Снайдера о росте почвы перекликается с важным выводом, присутствующим также в "Бесплодной земле": прошлое и его мертвые могут рекомбинировать в настоящем только в процессе разложения. «Поэты больше напоминают грибы, - говорит Снайдер в "Реальной работе", - Они могут переварить символы детритуса» [9]. Тот факт, что он и Элиот, живущие в западной культурной среде, вносят восточные элементы в свой поэтический синтез, свидетельствует о позитивном распаде. Разрозненные культуры, по мере разрушения, создают новую жизнь в ферментирующей среде компоста. Крайняя раздробленность общества в "Бесплодной земле" вызывает отчаяние, но и надежду.
Бактериологическое видение культуры позволяет Снайдеру ценить распад как важную часть цикла жизни. «Это именно то, что мы понимаем под «окультуриванием» - позволить временному процессу обогатить и расширить то, что имеется под рукой в данный момент» [10]
Такое восприятие культуры в процессе распада одновременно питает, усмиряет и даже разрушает. Художественная память таким образом превращается в средство само-трансцендирования - т.е. становится частью большей реальности, жертвуя при этом замкнутой-на-себя целостностью; Томас Манн называл это «теплотой распада». Элиот так описывает этот процесс:
Переживание искусства безличностно. И поэт не может достичь этой безличности без того, чтобы не отдаться полностью работе. И скорее всего он не может знать, что получится в результате этой работы, он поместил настоящее в прошлое, он внимателен не к тому, что умерло, а к тому, что продолжает жить» [11]
Чувство подчинения безличностному процессу слияния настоящего и прошлого также присуще Снайдеру. Он пишет:
Поэзия – это социальное и традиционное искусство, связанное с прошлым, в частности с языком, который простирается в прошлое, черпает из него силы и служит средством для контактирования с глубинами подсознания; – при этом поэзия совершенствуется по мере практики. Cамовыражение, с которого приятно начинать, не является собственно поэзией… [12]
Снайдер расширяет понимание Элиотом культуры, охватывая значительно больший круг вопросов, чем те, которые отражены в "Бесплодной земле". Элиот ищет на Востоке мудрость, которая помогла бы объяснить распад западной культуры. Но его синтез европейского и западного символизма все еще сильно зависит от традиций «высокой» культуры и формальных религиозных взглядов. Снайдер, напротив, с одинаковым уважением ставит сутры традиционных восточных практик в один ряд с культурными ценностями, в которые он включает «примитивные», не-книжные культуры. В частности, в "Черепашьем острове", он исследует жизнь американских индейцев, как воплощение многих восточных ценностей – это исследование отражает топографию и историю данного континента. В приведенной в начале статьи цитате Снайдер говорит о природном стремлении к самодостаточной ситуации, к «девственному лесу». Только после завершения цикла роста и распада, такой лес может обновиться. Снайдер обнаруживает такой же принцип и в традиционной американской культуре: благодаря гармонии с конкретной местностью, «наиболее зрелыми оказываются «примитивные» сообщества» [13]
Гари Снайдер пишет о культуре в самом широком смысле. Поэзия – это совершенная среда для сбора и переработки различных аспектов жизни. С одной стороны, она принадлежит книжной культуре, достигшей формального выражения западной «высокой» поэтического культуры. С другой - дает возможность – в особенности для писателя с обостренным слухом как Снайдер – сблизиться с устной традицией мифов и ритуалов. Снайдер возродил поэтические чтения как форму американской культуры, благодаря которым
взаимосвязь европейской и американской культур стала яснее. Университетским преподавателям и знатокам литературы, по мнению Снайдера, также необходимо в своей работе иметь «чувство племени». «Оглядываясь назад» в поисках традиции, они обогатят свой опыт «антропологической или доисторической перспективой» [14]
Цитируя Леви-Стросса, Снайлер говорит, что искусство имеет особый культурный статус, представляя собой «национальный парк души». [15] Оно имеет смысл только для широкого культурного ландшафта. Чтобы разобраться в геологии или экологии национального парка, необходимо хорошо разбираться в местности и в почве, на которой он расположен. Для защиты дикого заповедника необходимо знать, какой мир его окружает, знать законодательство, которое не даст его приватизировать, знать факторы, влияющие на качество воздуха, подземных вод, осадков – которые могут быть связаны с экологией близлежащих городов или ферм. С другой стороны, широкое понимание культуры зависит от искусства точно также, как хранилище природного разнообразия и стандартов экологической чистоты зависит от протяженности заповедников дикой природы. Искусство, человеческое общество и всеохватывающие природные циклы должны пониматься как взаимозависимые и поддерживающие друг друга процессы. Жить в городском мире, отрезанном от традиций и живой природы, все равно что проживать на жизнеопасной бесплодной земле. Но внутренний уход в отдаленную традицию, без связи с сегодняшними потребностями племени, становится абсурдом; бегство в дикость, сопровождаемое отказом от всей человеческой цивилизации, ведет в конце концов к самоуничтожению. Искусство и земля – полюса, удерживаемые культурой наподобие силового гравитационного поля.
Приведенные цитаты из Элиота и Снайдера отличаются прежде всего научной терминологией и видением Снайдера. Антропология подходит к культуре как к универсальному человеческому явлению; это явление существует благодаря генетическому принципу, а не механистическому абсолюту. Но культура по-преждему остается в человеческой сфере. Кребер и Клюкхон дают наиболее краткое и точное определение культуры, а именно: «Культура – особый и уникальный человеческий продукт, отличительное качество человека в космосе» [16]
Снайдер выходит за пределы данного антропологического определения, утверждая, что циклы человеческой жизни направлены на достижение здоровья и целостности всего сообщества, в которое он включает нечеловеческие процессы и сущности. Одним из преимуществ этого, более общего определения, является привнесение органической метафоры в современную культурологическую мысль. Биохимическая аналогия Снайдера расширяет элиотовское определение поэзии как «более утонченную, совершенную среду, в которой особые и разнообразные, чувства свободны вступать в новые комбинации» [17] «Даже «сладость и свет», подвергавшееся насмешкам выражение Арнольда, приобретает новый смысл, если понимать поэзию, как разрушение анаэробной массы для производства кислорода, а солнце - как источник для нового роста. Такая параллель внезапно озаряет, когда находишь у Арнольда оду эллинизму, пробившемуся через плотную завесу древнееврейской культуры.
Современная наука высветила творческие циклы природы настолько очевидно, что делает использование органической метафоры весьма полезным. Генетическая информация имеет много общего с процессом обмена памяти отдельного индивидуума с биологическим видом. В эссе «Дикость» («Черепаший остров») Гари Снайдер пишет:
Если осторожно предположить, что природа имеет свою степень аутентичности и разума, тогда нам следует более внимательно отнестись к ней. «Разум» не совсем правильное определение. Юджин Одум предлагает заменить его на «информацию в клетках и генах»…. [14]
Понимание того, что нечеловеческая природа передает информацию без посредничества человека, заставляет человека искать более тесного сближения с природой. Признавая ее независимость, он ищет возможность ре-интегрировать себя. Природа перестала быть инертной массой или условным поэтическим символом – у нее есть своя культура, и только она может питать культуру человеческую…
Ссылки
1.T.S. Eliot, The Sacred Wood: Essays on Poetry and criticism, London: Methuen, 1960, p.49.
2.From Gary Snyder, the Real Work: Interviews and Talks. 1964-1979 (ed. W. Scott McLean), New York: New directions, 1980, pp.173-4.
3.Mathew Arnold, Culture and Anarchy, Cambridge: Cambridge University Press, 1960, pp. 162, 48.
4.Ibid, p.48
5.Raymond Williams, Culture and Society, New York: Harper & Row, 1966, p. 125.
6.Arnold, Culture and Anarchy, p.52.
7.Eliot, the Sacred Wood, p.52.
8.Snyder, The Real Work, p.56.57.
9.Ibid., pp. 71, 62.
10.Ibid, p.62
11.Eliot, The Sacred Wood, p.59.
12.Snyder , The Real Work, p.65.
13. Ibid, p.116.
14. Ibid, pp, 63,64.
15. Ibid, p.132.
16. A.L. kroeber and Clyde Kluckholm. Culture: A Critical Review of Concepts and Definitions, New York: Vintage, 1963, p.84.
17. Eliot, The Sacred Wood, pp. 53-4.
18. From Gary Snyder. The Turtle Island, New York: New Directions, 1974, p.107.
__________________________________
* "Отдавай, сочувствуй, сдерживай" - заключительные строки Упанишад. (см., например,http://www.proza.ru/2009/10/16/728) - Прим. ВП
(Источник: The Green Studies - From Romanticism to Ecocriticism, Ed. by Laurence Coupe, Routledge, 2000) pp. 227-233.
Свидетельство о публикации №111011908914