Из книги Э. Горюхиной. Отец солдата

Мой путь лежал в Цхвинвали.
Южная Осетия, как говорят осетины. Самочабло –
так упорно называют грузины свою древнюю землю.
В Цхинвали стоят миротворческие силы.
Из Гори я еду в сопровождении автоматчиков в село Никози.
Это моя первая встреча с войной, которая формально закончена.
Но она продолжает жить в другой форме. Может быть, более разрушительной.
Война остается жить в людях.  В напряжении поз,
в особо настороженном блеске глаз, в  движениях,
выдающих недоверие к случайному встречному.

В Цхинвали я должна ехать только на боевой машине.
Привыкнуть к мальчикам с автоматами невыносимо трудно.
Это почти дети. По 18-20 лет.
Мысль, что кого-то из них может настигнуть шальная пуля,
что от кого-то из них может не родиться ребенок –
сама эта мысль отравляет душу.
Пока проверяют документы, замечаю среди солдат одного,
ослепительно белого, как лунь. И волосы. И борода.
Он годился в отцы молоденьким солдатам.
Он все время был занят каким-то делом, и была в этом какая-то демонстративность.
Казалось, он все время доказывал  свою необходимость.

А дело в том, что  26 августа отряд  из шести человек,
во главе которого стоял сын Бичанашивли,
был уничтожен. Трупы зверски изуродованы.
Отцу, прибывшему на место службы сына,
вернули вещевой мешок погибшего.
Не в силах совладать со своим горем,
он начал машинально развязывать мешок.
Вытащил вещи и стал их примерять на себя. Они пришлись ему впору.
«Это было как во сне», - вспоминал он. Домой не вернулся.
«Каково жене Кетеван?» - спрашиваю.
«Пока я здесь, она думает, что сын жив».
Ему, Бичанашвили, тоже кажется, что его сын жив,
пока он делает то же самое дело, что и тот.
Пока он видит друзей сына,
пока смотри на траурную карточку своего ребенка,
прикрепленную на груди его товарища.
А еще ему чудится, что с теплом вещей сын возвращается.
Он ощущает его в себе.
«Смотри, это он», - показывает Бичанашвили на себя.
Ему казалось, что он нашел способ продлить жизнь своего сына.

***
Хочу попасть в Гальский район. Знаю, что не попаду, а все-таки доезжаю до Рухи.
Здесь начинается двенадцатикилометровая зона, охраняемая нашими солдатами.
Возле КПП идет митинг: беженцы слушают генерала Кондратьева.
«Завтра, - говорит он, – начнем возвращать вас по домам».
Завтра было 14 сентября,
и этот день я запомню как один из позорных дней в моей жизни:
я же видела, как они собирались...
Нет хуже официального вранья: кто-то с казал - и что-то выиграл,
а дети плачут.
…Они сидят в Рухи ровно год. Некоторые видят крыши своих домов на той стороне.
Говорят «Орех падает». Это же крестьяне.Часто слышу фразу: « Когда началась очистка».
Не сразу поняла, что имеется в виду очистка Грузии от грузин.
 
Я вспомнила своего знакомого Сосо Дундуа.
Он посадил сына на российский катер, идущий из Поти в Сочи.
Он думал, что этим спас сына от гибели. А уже шла очистка,
и в Пицунде юношу выбраковали и ссадили на берег как грузина.
Я тогда клялась отцу, что пройду дорогой мальчика,
найду капитана катера и все-все расспрошу о нем.
Никто его не вспомнил. Все отвечали: «Какой мальчик! Тысячи мальчиков пропали!»

У поста миротворцев на Ингури денно и нощно стоят беженцы.
Я – к постовому: «Молодой человек, как вас зовут?» Он мне: «Все равно не пропущу».
Верика Берая, мать шестерых детей, подходит ко мне:
"Бежит время, когда смотришь домой».
Ее младшему семь месяцев. Значит, бежала из Гали на сносях.
Мне показывают девочку – Ингу Габесонию, отличницу,
которая плакала в голос первого сентября, когда в школах давали первый звонок,
а она стояла здесь, у черты,
которую провел Славик(так его здесь зовут) Ардзинба для грузин.
Невдомек этим бедствующим людям, что их обиды и упования
не входят в сознание тех,
кто нарезает границы «твое-мое» по живому телу единого народа.
Но  я – то поняла этот бесчеловечный ужас, когда тщетно пыталась помочь
только одному Дундуа. Зачем же снова стою тут – у Ингури?
Если и запомнят мои беженцы, то разве страсть,
с которой я хотела подвинуть одну семью ближе к дому, где все глухи и немы.
Попытка помочь заглушает стыд бессилия…

Мой ученик Дима Ануфриев написал:
«Хочу поддержать вас в ваших переживаниях за Грузию.
Очень жаль, что не могу переживать за чужую страну так же, как вы».
Он был абсолютно честен, мой Дима.
И я рада, что он сострадает хотя бы мне.
… Все попытки помочь одному-другому человеку провалились.
Но пришло ясное и непреодолимое чувство сопричастности страданиям людей.

Не можешь помочь – будь рядом.
               
  Южная Осетия 1992 г.,    Западная Грузия. 1994 г.