Поэма городские тайны...

  ***
 
      
                Из цикла «Мерцательная аритмия»
 
 
Городские тайны
               
               
 
 
 
 
 
               
             Небо - синий аналой.
             Солнце -  Спас Нерукотворный.               
             Я, Россия, ратай твой,-
             Сею слов златые зёрна.
               
 
 
 
Город оскалил бетонные зубы...
Мои душевые – водосточные трубы.
Утром под ними я умываюсь.
Я улыбаюсь солнцу и свету.
Мои спутники – дождь и ветер,
я хожу по дорогам жизни,
когда солнце всходит на горный гребень,
будто бурая медведица гризли,
и пьёт синее озеро неба, –
я пою людям свои песни,
не всем они нравятся, но песни полезны.
За эти песни могут даже побить камнями,
в них есть согревающий пламень.
Но я бываю вредным и злым,
как едкий прогорклый дым.
Бываю серой и пеплом,
но чаще – добрым и светлым,
и от меня можно погреться.
Хорошее средство.
И то, и другое с неистовой силой
во мне точно насмерть сцепилось...
Многим кажется, что у меня есть тайны.
Мои тайны? Я знаю тайну про айнов.
Тайны забыты мной за ненадобностью.
Я люблю одну женщину с радостью.
Я был демоном с фиолетовыми крыльями,
играл в казино, пил вино,
и не брезговал дурными фильмами...
Не помню, кажется, прошлым летом –
я сам догадался об этом, –
быть может, случайно.
Какие ещё у меня есть тайны?
Когда-то давно я жил у самого дальнего синего моря,
на самой далёкой, горной, красивой окраине.
И с грустью в мальчишечьем взоре
провожал судов караваны, –
я с ними хотел уйти в океаны.
Однажды всё так и случилось, –
мой парус наполнился силой...
С тех пор я всегда был в пути.
Я видел разные страны.
Теперь меня трудно найти
среди городов и туманов…
Сквозь лёгкую светлую грусть
открою последнюю тайну:
я, видно, уже не вернусь
увидеть Родную Окраину.
 
Родина там, где тебя ждут и ищут.
Иначе – это не Родина, а пепелище...
 
Лишь сопки – мои рыжие буйволицы –
у синего моря ноздрями ведут
да дикие травы вяжут на спицах
свои небылицы и верят, и ждут,
выспрашивают у чаек про Русь.
А, может, глядишь, и вернусь
обняться с Окраиной милой, –
лишь парус наполнится силой…
Вы об этом тоже мечтаете?
Если это тайна – вы её уже знаете.
Теперь я голый, но при памяти –
без нижнего белья.
Да, это я!
Я стою перед вами открытый –
чистый, умытый.
Что случилось?
Я вам стал не интересен?
Ах, вам уже не до песен?
К сожалению, мир тесен...
За это вы и не любите нудистов,
уж больно всё у них откровенно...
Ветер с залива неистов,
рвёт в клочья листву самозабвенно.
Вас не интересуют айны.
Вам нужны покровы и тайны,
и сплетни к обедне.
В вашем представлении тайны –
это полураздетые куртизанки,
которые с готовностью должны
отдаваться вам за грязные деньги
на сытой развратной гулянке.
(Вы считаете карьеры ступеньки...)
Но разве это тайны?
Глупые люди – павианы дурашные.
Тайны не здесь...
В многотравье
нам только всё грезится, мнится...
Сны, пусть даже и самые страшные,
могут оказаться куда прекраснее,
чем то, что называется явью.
Спускаясь по гравию,
не спутайтесь с навью.
Как и другое, чего мы не видим
(скорее не хотим видеть).
Мы очень самонадеянны и беспечны
и всё норовим Её обидеть.
Но Она всегда ходит с нами рядом.
Она не крутит задом.
Мы называем Её бесчеловечной.
Наверное, поэтому нас и не любят боги:
живём, будто вечные, – плюём под ноги.
Мы заняты пустыми делами, скользя по откосу.
Однажды сон оборвётся, – мы, подлые звери,
столкнёмся с явью нос к носу,
когда прищеми'т яйца дверью.
Я, может, пою неумело?
Все это знают, и всем надоело.
Но каждому будет по Вере!
И каждый получит за дело!
Короче, сплошные потери...
Узнаем потом всё сами.
Иду потихоньку дворами.
Месяц с прищуренным глазом
в баню идёт с медным тазом...
(Однако, прекрасный напиток...
Опять же, себе лишь в убыток).
Поэтому, нам никогда не понять
ни причин и ни следствий.
Мы всегда здесь будем оставаться,
надо признаться,
туалетной бумаги заложниками,
вечными каторжниками
(кроме свободных художников)
в ожидании хлеба и зрелищ,
мышиного счастья, и бедствий.
Веришь? Не веришь?
Помнишь, как в детстве?
До тех пор, пока Создатель,
просеяв муку через сито,
не сожжёт этот чумной свиток.
Я знаю, мне скажут: «Ну что же ты мелешь? –
На самом деле
речь идёт всего лишь о детстве,
законном наследстве
и лучшей доле».
Зачем же вы врёте? –
Я не на этой ноте!
Прекратите, не надо блудить и охать.
Послушайте, что ли:
вы просто вопите от ужаса и боли,
когда вам плохо:
«О, Боже!»
Я тоже.
Вы смеётесь, когда другим ломаете крылья
от зависти и бессилия,
и откручиваете, как фонарям, в парке головы.
Те, кто не с вами – уходят голыми.
Я не с вами.
Я воздух хватаю ноздрями.
Я буду лучше ходить голым и стану нудистом,
чем оправдывать ваши убийства.
Мы питаемся мертвечиной
и пастеризованной жижей.
(Я бью пониже).
Иначе в наших стеклянных магазинах,
которыми вы так гордитесь, кичитесь,
на чистых стеллажах и витринах
не было бы столько силикона, резины
и замороженных трупов
уже без тулупов, как в морге,
и не было бы так глупо.
Вся жизнь проходит на торге.
Потом мы платим большие деньги,
бильярдными шара'ми выпучив зеньки,
усердно лечим свои зубы
(кто не успел дать дуба)
и толстые животы, набитые камнями.
Мы цепляемся за бетон ногами, руками...
Мы ходим в клубы.
Помои льём в уши.
Вместо того, чтобы лечить больные души,
обретать духовное зрение
и держаться ближе к Природе!
"Это не те устремления!"
Другие мысли бродят в народе:
мы жаждем все – лёгкой жизни!
Дай волю, друг друга б загрызли.
Тщеславные жаждут славы
и пьют ворожбинные травы.
Прагматики – копят дензнаки.
Интереснее живут собаки...
 
Живём, как черви, в навозной яме – веками.
Гребём под себя подло, но с рвением
и с должным терпением.
Не подставим никому левую щё'ку,
когда нам бьют по правой.
И правильно. Браво!
Ну хотя бы тогда выставить локоть...
Но нет! Вот ведь зараза!
Мы выбьем обидчику сразу два глаза, 
не считая ни зубов, ни ушибов.
Либо раболепствуем перед ним,
если оказались слабее,
что-то униженно блеем.
Но при удобном случае
мы его заколем вилами, –
мои милые, толстые, худые и хилые!
Плебеи!
Жуки-скарабеи!
Должен ведь кто-то остановить всё это мракобесие?
Кочки болотные да мелколесье...
Скоро всё затянется илом!
У кого из нас не в пуху рыло?
Какие ещё нам нужны гуру?..
Как мы вылезем из звериной шкуры?..
Из учения Христа мы сделали поросячье пойло!
Из церкви – стойло!
Извратили в Коране суры.
Живём в обмане и в блуде
и ждём каждодневно чуда,
как безмозглые куры.
 
Сегодня я резок и, кажется, в крайностях!
Прости меня глупого, Боже,
но лишь для того, чтобы просто, без тайностей,
увидели мы свои подлые рожи!
 
Сейчас нам нужны только деньги!
Потом будет нужен покой сытый!
Шапка сшита по Сеньке...
Тулупы по меркам пошиты...
Выйдя на пенсию (мне ещё рано),
вы усердно и рьяно молитесь Богу.
Просто открылось вам вдруг понемногу,
что вы никому не нужны,
и тем более государству.
Нешто ль не ждали такого коварства?
И ваши болячки уже не собачки,
а злые бульдоги,
и берег уже не пологий...
Я такой же, как вы, –
лишь малость свободнее.
Я говорил с Преисподней...
Но я наступаю на одни и те же грабли:
машу саблей и совершаю ошибки.
Да уж, не гибкий,
и слишком уж гибкий местами.
Водку пил литрами...
Не расстаюсь с ползунками.
Стараюсь раба в себе вытравить.
Тот ещё бомжик. –
Не прошёл ещё обжиг...
 
Я не любитель пустого цикория...
Случилось, банально вляпался в подлость.
Плохая со мной приключилась история,
хоть там –  ещё та лягушачья кодла...
Ну что же... Об этом попозже.
Но знаете, каюсь.
Пусть редко хожу в церковь
по всем обывательским меркам, –
наверное, напрасно...
Не знаю. Я не играю.
Я в горне – меж Адом и Раем...
Много к церкви вопросов –
в сите жмых вместо проса...
Я даже не заикаюсь о Торговых домах церкви,
хоть это мне непонятно.
Но это меркнет в сравнении с тем,
что берут деньги за здравие,
за сорокоуст и так далее,
деньги за пожелание здоровья,
чтобы постоять у изголовья!
А если нет ни залога, ни денег?
Забей себе в задницу банный веник.
Представь, что ты Карлсон и прыгни с крыши?
Какое варенье,
если хлеб – и тот съели мыши?
Это испытание Свыше...
Будь церковь чиста, а государство честным
по отношению к своему народу
(это понятно и многим известно), –
их значение трудно было бы переоценить.
Народ перестал бы разлагаться и пить!
Страна стала бы не "этой страной",
а Нашей Страной и с приплодом!
Церковь – истинным Пастырем народа!
Вот это и была бы Свобода!
Это был бы золотой век России!
Тогда бы «слуги народа» служили,
«менты» не грабили бы и не «мочили».
А у вас, Великие "Учителя" и "Махатмы",
вместо праздничного стола, после жатвы,
от государства – сивухи банка,
от церкви – водицы лоханка.
Ни покаяния, ни причастия! 
Не простите, не извините!
А народ ждёт помощи и участия,
вывернув себя наизнанку.
Хоть бы лишнюю хлеба буханку!
Неужели не ясно, что мы живём в отраве?
Болтаем о славе и великой державе.
Пусть я похож на подранка,
но хотел бы гордиться делами,
а не давиться телечервями.
Поэтому, я горжусь сыновьями
и не даю ни себе, ни им обмануться.
Не хлопаю дверью, чтоб не вернуться,
но подмывает частенько...
И дело не в деньгах и не в низких тарифах.
А может, и вправду рвануть на Тенерифе?
Всё лучше, чем чувствовать себя здесь быдлом.
А кому-то за счастье это повидло.
Если бы Россия была Бурундией или Заиром, –
можно было принять, понять, примириться.
Но Россия – это Клондайк для всего мира,
где наш народ выживает, а вороньё веселится.
Но это моя Родина, которая должна
в мою Страну превратиться.
Я не за бунт, и я не задира!
Я знаю, что правда с неправдой
извечно воюют за право над миром.
Со времен Буса, Аскольда и Дира
было больше гораздо правды.
Это мы стояли на речке Непрядве. –
Мы с Дмитрием Золотую Орду победили.
Но Орда стала нашей сутью и осталась в силе...
 
Если так и будем жить дальше, –
не брезгуя ни враньём, ни фальшью, –
всё может кончится войной или бунтом –
уж слишком стало от смрада душно.
Вешние воды, смешавшись с грунтом
очистят Авгиевы конюшни...
 
Опусти, Господи, на Русь
Светлые Лебединые Рати Ангельские!
Пусть побьют они белыми крыльями
воронов чёрных, не робея.
Схватились над Русью в схватке смертельной
Чёрное с Белым, как в стародавние времена
Пересвет с Челубеем.
Нет без истинного Дмитрия нам, дуракам, везения.
Это тоже не откровение.

 
Сыплет луна из мошны, мать твою,
в море серебряную чешую.
Нетути света в Расеи моей –
есть огоньки, да не видно огней…
 
На сердце холодный иней.
Конечно, идёмте к Богу!
Он нас, глядишь, не отринет.
Но и не ждите много.
 
Всё бубны бы нам да камлания.
И нет одного: ПОКАЯНИЯ.
 
Смирение – это начало приятья Креста.
Мир спасёт не красота,
а светлое сердце!
И это тоже не откровение.
Не нам ли, безверцам,
Христос указал путь к спасению?
Печально, но только почему-то народ
(уже как две тысячи лет напролёт)
и я вместе с ним, глотая удушливый дым,
особенно и  не спешим спасаться.
(Опять приходится  признаваться.)
Наверное, потому, что мы,
как все потерянные,
уверенные и неумеренные, –
дырявые сосуды – сребролюбивые иуды,
не стяжавшие Святого Духа,
(всё мимо сердца, всё мимо уха)
мечемся по этой бренной Земле,
копошимся в мёртвой остывшей золе
в поисках своего мышиного счастья
и просим настырно участия.
Иначе это уже была бы Святая Троица!..
Закат с кружкой пива трясётся пропойцей.
 
И кто, и что спасёт нашу страну!?
Хоть убей, не знаю.
Только один на Сатану
щенок первого помёта лает...
Видимо, песня эта
ещё не спета...
Шарю по сусекам:
Ни бе, ни ме, ни кукареку!
Слышу в толпе: "ВВП!"
Какой ВВП вам в жопу?
Он тоже мечтает в Европу...
 
Одно ясно:
мы смотрим в небо – грязно,
выеденными проказой глазами
и сетуем на беспросветную жизнь. –
Болотная слизь!
Вампиры – и те не станут пить
нашу гадкую кровь.
Лицемеры, где была раньше
ваша Любовь
когда, надменно смеясь,
вы жертву бросали в грязь,
наступали другим на горло,
вкручивали в души подлые сверла,
преследуя свое мышиное счастье?
Тут я не с вами.
Вы сами с усами.
Почему не искали покаяния?
Почему не раскаивались?
Потому, что были в силе?
А теперь у края могилы
вы, слабые и немощные,
ждёте участия
за те несчастья и боли,
которые другим причинили?
 
Я люблю чили – острая штука.
Но это уже не чили, а мука...
 
Невинны до возраста дети.
Не могу смотреть на них без улыбки.
Когда я обозначусь на Том Свете, –
Чистилище смоет мои ошибки.
 
Что я могу сказать?
Идёмте к Богу!
Всё лучше к Нему,
чем в берлогу.
 
 
К слову сказать, мне вспомнился город Находка,
откуда я родом, где вырос на облачных сопках,
где ночью луна, как икона в злачёном окладе,
роняет горючие звёздные слёзы с небес,
а осень снимает оброк золотым листопадом
и с ветром куда-то уносит из сказочных мест;
где город зимой из морозного воздуха соткан
и лес к солнцу тянет тощие мёрзлые пальцы,
мороз вышивает серебряной иглою на окнах
узоры чудесные, будто на волшебных пяльцах;
где месяц под вечер в овчинной шубе тумана
на санках с дедом Морозом катается с горки,
где шторм, будто белые лебеди, на грудь океана
садится и крыльями машет на зорьке;
где сердце моё, как свеча восковая
горючей слезою порой оплывало,
где счастлив я был в таволожковом мае,
но счастья мне было до странности мало...
 
В общем, был у меня там знакомый малый,
с виду не исхудалый, не шалый и не с усами, –
только в очках или с очками.
Такой милый детский "писатель",
с открытыми чистыми глазами –
детской газеты издатель.
И не было у него ни стула, ни места.
Сказал он как-то мне смело:
"Сергей, благородное дело!"
И вот я в дело ввязался...
Я в небо вгрызался!
Добыл я и место, и кресло!
Мне дали бывший шахматный клуб
под редакцию детской газеты…
Словно иконостас за окнами дуб
стоял в золотые иконы одетый.
 
Я получил это место
за труд свой и честность!
По тем временам – царский подарок!
Нисколько не "шара".
 
И вот на опушке уже лубяная избушка, –
редакция "Детской газеты,
которая выходит в любую погоду"
и даже «Белого Света».
О, годы мои... О, юные годы!
И всё хорошо бы.
Ещё бы... Минутку.
Но вышло иначе…
Сейчас я заплачу.
(Теперь это шутка).
 
"Писатель" сказал мне однажды
(он стал к тому времени важным):
«Мы разные люди. Спорить не будем.
(Почти – слово в слово).
Ты, Сергей, как вьюн изворотлив и ловок, –
прохиндей и шулер, и та ещё сука».
(Конечно не ангел, уж точно.)
Такая вот штука.
А он, как ребёнок, совсем непорочный.
(Посетовал я ему как-то на друга...)
И нет мне грязному места
в его чистеньком «детстве».
Кто я? –
Никчёмная дырка от сушки!
«Медведи не развернутся» (дословно),-
сказал и залез в мою лубяную избушку...
Ушёл я, как помню, достойно и ровно, –
без драки, без криков, поклонов и стонов.
Бывает ведь в жизни такое!
Подумалось: Детство – это Святое.
А сам я, пожалуй, и вправду засранец,
какой лебединый мне танец?
Мне виделась в нём как будто брезгливость.
Но это была обычная вшивость.
Потом был "писательский" мерзкий
бумажный шантаж,
проблема с ужасной печатью и тяжба
с «копиром»…
Народец рассейский, известно, нахрапистый наш.
Чего ты хотел? Оглядись – поимели полмира.
А время было глухое, лихое –
и мне достаточно было лишь свистнуть.
Свистеть я не стал.
«И хрен бы с этой избушкой», –
себе я сказал.
Бог метит шельму, «братушка».

Года пролетели.
Весь мир я объездил.
В каком-то далеком российском уезде
случайно узнал я от давней подружки,
что детский «писатель» – фантаст и ваятель
из той лубяной добротной избушки
состряпал давно магазинчик продуктов.
Торгует себе помаленьку: ватрушки да сушки,
консервы, игрушки, какие-то фрукты...
Меня поминает он лихом!
Вот тухлая рыба!
Ну хоть бы спасибо!
Пожалуйста, тихо!
В конце концов – всем нужны деньги!
Да хрен бы с этой избушкой –
торгует пусть себе сушкой
и передает её по наследству –
отец ведь "работал", не дармоедствовал...
 
Он пишет, как прежде, упорно про детство.
Я как-то в инете взглянул мимоходом:
отборная чушь и воняет болотом!
Нахлынуло что-то, обнёс я болото
и сдуру в дерьмо провалился по пояс,
под ником придуманным кроясь...
Хоть я не любитель пустого цикория,
но всё же банально вляпался в подлость.
Дурная со мной приключилась история:
на смрад изошла лягушачья кодла...
Я помню, когда-то писатель-маратель
мечтательно грезил затмить на века
Чуковского, Носова и Маршака.
И где?
И то было бы дело!
Коль дело бы делал умело.
Возможно, там скажут,
что сам не Шота Руставели.
Вы просто совсем обалдели.
Вы сильно, ребята, махнули!
Я слышу, гудите как улей, -
Любители песен Визбора.
Читайте теперь моё "Избранное",
Читайте теперь «Коловрат»,
где в колокол бил и в набат.
Там всё, между тем, растолковано
и кем наша жизнь обворована.

А там разберётесь потом
за что, и при том и при этом,
кто был и кто есть и во всём
останется русским поэтом.

Смешались года, события, лица...
А слушать пустые слова неприятно.
Но в сердце торчали шипы и спицы. –
С оказией, почтой их вышлю обратно!
Вот вам и отдача, "писатель" Шипицин.
 
 
Я, малость, отвлёкся, увлёкся, –
но вроде, по делу, –
сердце болело.
Простите, больше не буду
мешать уставшему люду.
 
Я думаю, что от мелких и вечных прошений
у нас лишь в мозолях язык и натёрты колени,
а у Святых и Пророков – без сроков
просто гудят, разрываются, плавятся головы.
Вот почему на нас льётся кипящее олово.
Вот почему Святые слышат лишь тех, кто не просит, –
лишь тех, у кого-то что есть, то и носят.
Потому что им кроме Света ничего не нужно,
их не сильно волнует вид наружный,
а нам матрасы набить бы полушками, сушками…
Мечты о признании, проблемы с избушками...
Проказницам мойрам не спится в походных спальниках.
Под вечер нам в задницы всем засунут паяльники.
Закат задымится в кровавых ожогах.
Вот тут мы и вспомним о скрытых налогах...
Верни всё назад, и всё повторится снова.
Даю слово!
Такая у нас порода, не считая избранных,
которых уводят, не дождавшись срока,
под белые руки к другим истокам,
наспех надев на но’ги калоши…
Был бы лишь повод…
Вспомните, хотя бы Шукшина или Рубцова,
возьмите, Высоцкого, Визбора…
Они надорвались под нашей ношей…
 
Но всё же, – и пусть наши в саже
и в копоти рожи, –
всем миром нам взять бы собраться
и вылезть из кожи! –
Быть может, и Небо поможет...
Смешную придумал идиллию.
А было бы очень бы даже, –
отмыли бы копоть и сажу.
А так – это ода бессилию.
Устроил я здесь камарилью.
Задумайтесь об этом сейчас.
Звёзды разве не иконостас?
Потом будет поздно, морозно...
И так вся в крови переносица.
Расплата в воздухе носится...
И не случайно давно пахнет жареным.
Да, да, – это мойры с паяльниками.
Не спится им что-то в спальниках.
Все мы тут – Иуды да Каины...
Одно слово: ПОРОДА!
Мы в шаге от последнего брода, –
зубастые раковые клетки!
Не нужно быть умным и метким,
чтобы понять с порога:
мы против Живой Природы,
а значит – мы против Бога!
Мы сами страшнее самых зубастых вампиров.
Мы пьём нефть – кровь этого мира
и делаем тревожно прогнозы:
остались последние дозы!
Живёт ведь наша планета
энергией космоса, света.
 
Кто-то ведь должен остановить эту заразу.
Такое уж было не раз: и просто, и сразу...
Но нам всегда мало. Дороже шмат сала.
 
Вам нужны ещё тайны?
Видите,
чёрная курица-ночь
снесла серебряное яйцо луны,
крыльями машет, что есть силы?
Вылупится птенец восьмикрылый, –
курица-ночь накормит его земляными червями.
В общем, – займутся нами.
Не зря ведь в тёмной дуброве и месяц-кочет
всю ночь напролёт о голенище лезвие точит.
Видите, рябины чахоточной кровью налились?
Кто знает, может, уже в эту осень,
без лишних и глупых идиллий,
не знаю уж, – в семь по часам или в восемь,
качаясь, рябины в районе госстраха,
чахоточной кровью зальют мне рубаху
и наш чумной город из праха.
А следующим утром, вздыхая, Создатель,
устав лежать на полатях, 
сожжёт прокаженный свиток.
(И всё же прекрасный напиток!
Есть в нём нечто такое...)
Я тоже против покоя.

У вас ещё есть хоть минутка?
Я вижу, там кто-то смеётся:
мол, может, всё обойдется!
Как хочется верить шуткам…
 
Сентябрьское солнце брызжет в оконце.
Листва золотая дворами несётся.
Звенят в пиджаке на пиво червонцы...
А может, и вправду всё обойдется?
Мой друг – капитан не далее месяца
вернулся домой из Мадагаскара!
Он тоже сказал мне: "Поди, перебесятся!"
И в сердце поёт и танцует «Шизгара»!
 
 
2009
Санкт-Петербург