Старые обои

                Если бы только достойных любили -
                Было бы мало любимых.
                А если бы мало было любимых.
                Не было бы вовсе достойных.

                игумен Евмений (Перистый)



                Прошлая жизнь напоминает  старые обои, которые Катя старательно, сантиметр за сантиметром, снимала со стен. Казалось, что проще: повыдёргивать ржавые гвозди обид, зашпаклевать душевные дыры, трещины телесных и духовных страданий, жирные, вульгарные разводы, ярлыки, оплеухи и затрещины, раздаваемые направо и налево, как наивному и любопытному Слонёнку из сказки Киплинга.
Пора очистить и выровнять стены, пронзённые проклятиями намеренными или оброненными "в сердцах", и стенки сердца – от крушений надежд. Возродить от потери целостности и приклеить пахнущие свежестью обои обновлённой, не выцветшей, не затёртой жизни, – вернуть душе первозданную чистоту!
                Почему так трудно выдернуть старое жало?               
В подобных случаях врач пишет Отягощённый Анамнез: хроническое чувство вины на фоне гипертрофированного чувства ответственности".
                Морока Тебе с нею, Господи, которую в детстве не называли ласковым именем, мол, и без того длинное.
Потому что так учили жить, по принципу: "Извините, что я здесь рядом с вами дышу". Беда, что по-другому жить и не учили. Жили, не нарушая границ Любви, не посягая на её священную территорию, на тёмной, вражеской стороне Не-Любви. Как будто заключили пакт о ненападении. Поэтому мир Любви так и оставался неведомой, загадочной страной, необитаемым островом в океане прожитой жизни с названием "табу", захлёбывающийся цунами семейных страстей, обильно и добросовестно  орошаемый детскими слезами и освящённый многочасовыми стояниями в углу, за шкафом.
В детское сознание было вбито намертво, что н и ч е г о нельзя. Особенно запрещалось радоваться, о чём-то просить или чего-то желать. Что было позволено с избытком: повиноваться, страдать, плакать, за всё быть премного благодарной и, даже, если и не быть, непременно чувствовать себя за всё виноватой, иначе - "а-та-та". Во всём каяться, за всё просить прощения, а лучше - пощады, бия себя в хилую грудь.
             Оскорбления, с упорным постоянством  всплываемые на поверхность, со старанием и прилежностью отличницы она стремится вытравить уже во взрослом возрасте. Зачем вспоминать и перечислять? Хватит карябать и раздирать "вавки"! Сколько можно крови? К счастью, выросла из них, как вырастает малыш из ползунков. Но почему тогда воспоминания детства лезут  изо всех щелей памяти? Она их в дверь - они в окно, она их в окно - они - из-под плинтуса, из кладовки?
        Свобода выбора нисходит свыше, по вертикали. ЦУ распространяются по горизонтали, так сказать, из уст в уста. В  Катиной семье был задействован более сложный механизм "доходчивого объяснения РРТ": Рот-Рука-Тело. На первом этапе - звук, затем "развернись, плечо, раззудись, рука". И заключительный аккорд "Та-да-да-даааммм!" Здравствуйте, звёзды!
Из этой ситуации есть только два выхода:  либо вверх, либо - упасть. Каждый выбирает по силам.
В детстве выбора нет. Ребёнок доверчив и податлив.
Животное не выдрессируешь окриком и шлепком. «Доброе слово и кошке приятно» - это одна из любимых маминых поговорок. 
Да что там говорить. Огурец вырастет горьким,  если, вопреки правилам, его поливать не вечером, после захода, а на солнце. Но душа человеческая, живая, – не кошка о четырёх лапах. Не зелень пупырчатого огурца!
И хочется воскликнуть: "Дружелюбные мои, давайте, беречь друг друга, чтобы собирать сладкие, добрые  плоды собственной жизнедеятельности!"
Жизнь  - это задержка дыхания между вдохом и выдохом, это момент невесомости, который испытывает чадо, когда его подбрасывает отец. Мгновение, когда моргает глаз, возвращая из мира невидимого, доверчиво открываясь навстречу миру видимому.  И за этот промежуток времени мы умудряемся так устать от междоусобиц, что на счастье просто не остаётся сил. «Худой мир лучше доброй ссоры», - любила повторять мама.                Логично беречь то, что даруется нам в единственном числе: любовь, жизнь, здоровье. Любви много не бывает, бывает много ненависти. Двух здоровий не бывает - бывает много болезней. И только жизнь уравновешивается смертью. Какова жизнь, такова и смерть. 
              Катя осознала нутром: озлобиться на весь мир и  виноватить  всех и вся  - это тупик. Это приносит лишь  призрачное облегчение. Пустышка для младенца! Зло пребывает, а любви больше не становится. Поэтому сознательно отказалась скользить по наклонной с наименьшим сопротивлением.
             Только слух, не от хорошей жизни ставший восприимчивым, избирательным, преобразовался в орган чуткого вслушивания в интонацию,  вследствие чего, Катя по привычке продолжает остро реагировать на каждое слово, высказанное в жёсткой форме. И, чувствуя  агрессию или угрозу,  выставляет все виды защитных средств из собственного арсенала, придавая себе устрашающий вид перед лицом предполагаемой опасности. Столько внутренней работы на пустом, по сути, месте! А её никто и не собирался обижать, это она, огрызаясь в ответ, страдает.
Она поняла, что сердце может оставаться живым, только будучи мягким. Твёрдое сердце – мёртвое сердце.
В свой день рождения, перед тем, как зазвенел будильник, перед пробуждением она услышала: «Весь МИР для тебя».  Весь! И тот, что вокруг, и тот, что внутри!
                Зови, зови её: "Любимая, внученька, доченька, мамочка".
Понимаю, что и м я у д л и н я е т с я, но ты не ленись, душа. Ты Словом заживляешь раны детства.
Ведь новая жизнь, анабиозная в ней до времени, с Божьей помощью начала оживать, оттаивать, зарождаться.
Начала дёргать, толкаться в узкой утробе, пробиваясь на свет Божий, кровя и  давая температуру, озноб, раздвигая слой за слоем ткани души, как верхний, самый болезненный "глазной" зуб, даря прозрение.
Она увидит его. И услышит.
Своё трудное, выстраданное,
рождённое ею счастье.