После смерти

Когда солнце делает свой последний кульбит,
аккурат напротив не до конца еще проявленной луны,
я с особой силою чувствую одиночество
и то, что тебя уже нет.
Сердце наполняется невыплаканными слезами,
и тоска выкручивает его,
как свежевыстиранное бельё.
А мы с тобой так любили закаты...
Наверное, теперь, без тебя,
мне придется полюбить рассветы.

     _________________


Не могу, но придется,
не хочу, но заставит
в твоих окнах застывшая мгла.
Ну, чего ей неймётся,
чего не хватает
этой стерве по кличке Судьба?

Пощади! В моей книге,
где скорбные даты,
непросохшие капли чернил.
Я врагов хорошо
различаю заклятых,
но не вижу всех тех, кто любил.

На дороге моей,
что ни глянь - всё погосты,
соловьи не поют, воронье
голосит. И межа,
словно бритвою острой,
рассекает на ниве жнивьё.

Там, на той стороне,
только легкие тени
тех, что были безмерно близки.
Не обнять, не привлечь
посидеть на ступени,
не подать на прощанье руки...

И закрыто окно,
и проход замурован -
в наше прошлое нету пути.
Я тащусь, как письмо
старым трактом почтовым.
И еще очень долго идти.

     _______________


Люблю тебя здесь, на погосте.
И буду любить всегда.
Весна разогрела кости
мои, но тебя, как дна,
не могут лучи достигнуть.
И мне надо с этим быть
теперь и всегда - не сгинуть,
сознанием не уплыть
в неведомые глубины,
откуда желанья нет
вернуться, где вещи мнимы
и тьма поглощает свет.
Кладу на песок две розы,
а третью среди зимы
растопчут метаморфозы,
как всё, что любили мы.

     ________________


Когда зеленеет плесень
и больше нечему зеленеть,
когда, вместо слов и песен,
в воздухе только плеть
посвистывает оголтело
и, зубы привычно сжав,
не ощущаешь тела,
застывшего, как удав,
недавно схвативший жертву,
прислушайся: в этот миг
стон исторгает сердце,
переходящий в крик,
который никто не сможет
втиснуть в привычный лад.
Силу пошли нам, Боже,
не посмотреть назад!

     _______________


Не знаю, что и как – и прежде,
и в этот раз.
Прошу: подайте мне надежды,
чтоб не угас
последний луч в душе, где тлеет
уже закат,
где упованья неизбежны,
но чувства спят,
где лишь один растет и света
не просит страх,
что нет людей, что чудо – это
рояль в кустах.

     _____________


Научусь ли когда-нибудь, наконец,
горе, ненависть, одиночество
в слова чугунные отливать,
невесомые, как пророчества,
как решетка Летнего сада,
чтобы летели из детства в отрочество,
прочь, подальше от опостылевшего фасада?
И чтобы мама из страны,
куда не ходят самолёты
и не летают поезда,
прислала мне на день рождения открытку,
полную любви,
как это было всегда
до той чудовищной ошибки,
которая зовется смертью,
но я не верю – и вы не верьте...

     _________________


Захолустье:
Венеция или Рим,
Париж или Рио-де-Жанейро.
Со святого слетевший нимб
примеряю на манер сомбреро.
Дайте мне денег –
огромную кучу,
чтобы было что выбросить в унитаз.
Снова бездельником день тягучий
на солнце нежится напоказ.
А мир всё там же –
в помойной яме,
среди отбросов цивилизации.
Бегу за поддержкой к умершей маме,
но не могу никак впасть в прострацию.
Голова работает на удивление ясно,
и руки приделаны
нужным концом.
Только всё это напрасно,
если вышла или вошла лицом,
когда все продвигаются
только боком,
в толпе или спиною возникают из-за дверей.
А я – напрямую. Прорвусь ненароком
под свист неразбуженных фей.
Олимп достижим:
посмотрите-ка, нате!
Впервые с рожденья дышу тишиной.
Нектар  и амброзию нищим отдайте!
Провинция мира лежит подо мной.

     ________________


Деточка, я помню каждый пальчик
на твоей руке,
как будто ты была моим ребенком,
а не мамой.
Никогда, никогда больше... -
что может быть страшнее этих слов?
Это только глупцы боятся умереть,
умные боятся жить вечно.


2005 – 2007 гг.