Сегодня в Известиях 120-летие Мандельштама

Исполнилось 120 лет со дня рождения Осипа Мандельштама, нашедшего в поэзии перспективу, неведомую его современникам - символистам и футуристам. Она простирается вглубь - "до слез, до прожилок, до детских припухших желез".

Он сознавал свою гениальность. Даже в воронежской ссылке написал: "Это какая улица? Улица Мандельштама". В те времена это звучало как полный абсурд. Что угодно, но популярность и слава никак не связывались в сознании современников с поэзией Осипа Эмильевича. Ох, уж эти современники - всегда-то они ошибаются. В кругу акмеистов, по свидетельству Ирины Одоевцевой, над ним посмеивались. Сюрреализм еще толком не проявился, а я бы именно так определил поэзию Мандельштама - лирический сюрреализм. Не натужный, не показной, но прежде всего лирический.

"Господи!" - сказал я по ошибке, сам того не думая сказать". Так, по ошибке - и вся поэзия. Может быть, именно он дал самое точное определение эпохи: "Мы живем, под собою не чуя страны". Это не только к тем временам относится.

Самое удивительное, что недолгая десталинизация начала 1960-х не смягчила посмертную участь великого поэта. Его упорно не печатали. А когда в серии "Библиотека поэта" после долгой борьбы вышла тоненькая книжка стихов Мандельштама, ее снабдили ужасным предисловием - говорилось о какой-то "исторической вине" поэта и почти ни слова о его трагической гибели в лагерном дезинфекционном бараке.

Столь устойчивая ненависть спустя много лет после гибели - еще одна загадка советского времени. За трехтомник Мандельштама, изданный в США, могли спокойно посадить в тюрьму. А мемуары верной спутницы жизни поэта Надежды Мандельштам ходили в списках и считались антисоветской пропагандой и агитацией.

Не имея возможности печатать свои стихи, Мандельштам пытался рассказать о поэзии в замаскированном под литературоведение "Разговоре о Данте". И произошло чудо: лучшая книга о Данте стала лучшей книгой о Мандельштаме.

Я не знаю, насколько искренне советские литературоведы называли поэзию Мандельштама "наростом на теле русской культуры" и есть ли вообще какой-либо намек на искренность в полувековом замалчивании великой поэзии. Только не помогло. "Божье имя, как большая птица", вырвалось на волю и прилетело к читателю. Теперь уже навсегда.