Соломоновы круги

 

Лицо царя безрадостно давно.
Не веселят ни жёны, ни вино.
О смерти мысли душу отягчают,
И ей не станет легче всё равно.
Порою так уставшую отчают,
Что жить невмоготу и докучают,
Как мухи, аж в глазах от них темно,
Все остальные думы омрачают.
О сердце, сердце, чем ты смущено?
Богатством твоим я развращено.
Девицы, царь, души в тебе не чают? –
Нет, сердце их к деньгам обращено
Их в алчности поступки уличают.
Увы, богатым быть запрещено.

Пригрезился однажды мне вокзал,
А в нём всё так уютно, что наружу
Не хочется идти – вдруг обнаружу
Плоды всенеустройства? Светлый зал…
Ну – храм! «Казённый дом» кто бы сказал?
А мусор подойдёт – обезоружу
Улыбкой, жду, мол, здесь свою подружу,
Я в ресторане столик заказал!
И он отвалит, паспорт не спросив,
Ведь я же ничего не нарушаю
И никому из ближних не мешаю.
Ну, видом неказист, ну, волос сив…
Просто курнул травы я на дорогу,
Костёр внутри меня и снял продрогу.
 
Боже! Пчела есть символ, но чего?
И мёд и воск, и свет даёт, и сладость,
А наблюдать пчелиный рой есть радость
И не кусают пчёлы своего.
Я знаю пчеловода одного
И садовода – ветреная младость
В корнях дерев лежит… Но мёд не гадость!
Ел бы да ел бы ложками его.
«Спасибо» говорить после того
Русь стала, как, пройдя тюрьмы стен адость
Для душевнобольных, маркиздесадость
Где лечат, сочинило божество
Роман в стихах «Екклесиаст». Сего
Не стало ещё? – Будет! Бездны Гладость.

Горе родному городу Вадима!
Армагеддоном именуем он,
Но по-еврейски. Новый Соломон
В психушке здесь сложил непобедимо
Роман в сонетах, а с ума сводимо
Греческое названье. Кисл лимон,
Но милиционера, делать шмон
Пришедшего в квартирку нелюдима
Лицо ещё кислей, когда ему
Надменно Аваддон на две морщины,
Которых не должно быть у мужчины
(Но все ли понимают, почему?),
На те две складки указал губные
От многождой фаллации, срамные.
 
Нигде так издевательски не колют
Запретный всюду галаперидол
Как в наших дурдомах: всё, не глаголют
Больше уста, а очи видят дол…
Нигде нет вшей, хоть головы и голят,
Нигде не запрещают валидол
Носить в кармане, но… Виждь, рвань да голь ад!
И снится ночью бабушкин подол…
Нигде в психиатрической больнице
Не запрещают ручкой оставлять
Рисунки или тексты на странице,
Но Библию пришлось мне обрамлять,
Выдавливая буквы скрепкой. Это –
Глумленье над достоинством поэта!
 
Подумаешь, поэт! Да удушите
Жида, ибо еврея удавить –
Святое дело. Ну же, поспешите
По вере вашей ревность проявить
За то, что прятал он карандаши те
От санитаров, даже прогневить
Смел доктора – в психушке порешите,
Не захотел раз маму отравить!
Глагол времён нашёлся! Сокрушите
Его ударом, впредь уста кривить
Не смел чтоб вор в законе, раскрошите
Коробку черепную – эх, кровить,
Так с брызгами! Убив, не согрешите…
Всё, ласточки, здесь гнёзда впредь не вить.
 
Мне дали погонялово «Солдат»
По первой моей ходке: дед в стройбате
Начальничка избил – письмо вот бате
С маманей! – потому что ртом ****ат
Был замполит, блюститель всяких дат,
Ему не разбивали ещё лба те,
Кто блюл себя, в солдатском целибате,
Но ликом я был худ, а  не мордат.
Со сладострастьем я избил ногами
Обутыми в кирзу – царь-сапогами
С подковами – склонявшего дедов
В порок за обещание ускорить
Заветный дембель. Гордо непокорить
Умел я с двадцати уже годов.
 
Тать темноте не враг и темнота
Подруга вору. Решку вынимает,
И лишь тогда хозяин понимает,
Кто в дом проник, когда и немота,
От кляпа, что в устах, и теснота.
Хозяин же для оргий дом снимает
И плату за участье в них взимает.
Со сливками клубничка – вкуснота!
Есть воровство в законе, блатота.
Тот, кто моральных норм не принимает,
А нравы джунглей лишь перенимает,
Того постигнет ласка ещё та!
Плачевна жертвы вырваться тщета…
Примета лишь одна – вор чуть хромает.
 
На небе солнце ярко и оно
Как молнии нам в юности дано,
Сверкающие в буре, что с корнями
Стволы корчует, росшие давно.
Что делать нам с оставшимися днями?
Как дресву есть, торчат коль зубы пнями?
Зачем трудиться, если всё равно
Весь гумус снова смоет проливнями?
Здесь существо страдать обречено.
Имя врага людей наречено
На лицах их слоновьими бивнями.
Спастись от них нельзя. Исключено.
В кострах мы пожираемы огнями,
Иже в земле снедаемы чревнями.

Работа есть такая – диссидент,
Оказывается. Тон одиозный:
«Вновь не учёл российский президент
Европы опыт просто грандиозный!
Он что, недоучившийся студент?
Закон им принят просто мафиозный!»
У диссидента счёт и дивиденд.
Я ж… фундаменталист религиозный,
И моё место – сумасшедший дом,
За то что я, безумствуя отъявно,
Дал имя  США «новый Содом»
И Англии – «Гоморра». Псих же явно.
Опасен я, нельзя меня пускать
На публику – вновь стану возникать!

Горбатого могила за лже-фак
Исправит под названьем «Саркофаг».
Вот кто раб-скороход, вот Автопедом
Кто назван – не окончивший филфак,
Построивший на Форосе себе дом
Красный петух,  счёт же секс-победам
Утративший, генсек-антропофаг,
Сказавший в сердце: «Чёрт! Я и тебе дам
Вскопать мой огород!» Любовник был
Ему нужен на двадцать лет моложе,
Старатель сильный, тот кто бы добыл
Алмаз из грязи на просторном ложе,
Супружеским которое нельзя
Назвать, блин, Проведенью не дерзя!

Как голый алкоголик тешит кол,
Всем показали? – Вот смешной прикол!
С вами и мы до коликов смеялись:
«Да это же тот самый ледокол!»
Зачем Аллаха вы не убоялись?
Ну вот, как третий Рим и состоялись,
Второй по счёту, вы. Захваты школ,
Больниц, театров… Ноги – застоялись?
Тогда внесите также в протокол
Стекольщика дом. Делать остекол
Без смальт цветных он вздумал. – До жилья лезь
Наверх …  А на рапиру есть накол!
Из оборота доллары изъялись.
Америку на штаты ждёт раскол.

Пресыщен днями жизни, поскорей
Уйти хочу, ни с кем здесь не прощаясь,
За помощью к врагам не обращаясь,
Как старый зверь – от молодых зверей.
Дни в конце жизни мчатся всё быстрей.
Я доживаю их, не сообщаясь
С сынами тьмы, в кругах их не вращаясь,
Как Фигаро, Сивильский брадобрей.
Война у меня с ними. Иерей
Великий, я под старость не прельщаюсь
Ничем уже – брезгливо отвращаюсь
От тех, кто перешёл в класс упырей,
Так и не став хоть чуточку добрей…
От нищих лишь еду брать не смущаюсь.

Я ветох днями столь же, сколь Творец
Вселенной с её звёздами, луною
И солнцем… Открывается ларец
Загадки просто: и рождён всяк мною.
Вот Ангел кто, с Иаковом борец!
Хожу на чреве я тенью земною,
И не на чреве ли, когда в дворец
Вхожу из плоти, крылья за спиною?
Прекрасен, как зелёный огурец,
За плотию своею, не иною
Иду, тонкими смыслами игрец,
За раз будучи Мужем и Женою,
Мудрости Бога есмь перемудрец,
Художеств Его будучи виною!

Карбункул там в кармане твоём, что ли?
Пора бы научиться обрезать
Ту пуповину сердца, что дерзать
Мешает и тебе в земной юдоли,
Но юноши о самой лучшей доле,
Безвольные, не смеют и дерзать.
Не хватит ли карбункул осязать
В кармане брюк, но будет ещё то ли?
В упор не видеть истины доколе
Ты будешь, только как ещё сказать,
Что есть искусство – бисеры низать,
Но ты не дока в мастерском приколе,
Ты ль вышивал, как мы, на пяльцах в школе?
Тебе ль в игольи уши проползать?

Убийство голубого есть не грех,
А обществу полезное деянье.
Гей получил при жизни воздаянье
За то, что грецкий требовал орех –
Пшеницы ему мало уже! – Сбрех?
Но женское сперва им одеянье
Носить дозволь, затем не подаянье –
Дай капитал, чтоб счёт был без прорех!
Намерен мира просвещать он мглу
Светильником из мрамора с лучами,
Подсветки требующими ночами.
Стоит колосс не где-нибудь в углу,
А в гавани Нью-Йорка…  Антипода
Денницы именуют там «Свобода».
 
Они хотели голодом меня
Склонить в их мерзость. Есть у них ученье,
Развившееся в целое теченье,
Что в голод, когда сил день ото дня
Всё меньше, выживает цуценя,
Которое сосёт, чем облегченье
Испытывает, пережив мученье,
И сберегает Бог его, храня,
А если и не Бог, то есть отбор
Естественный, но выживет сильнейший,
А не упрямый, так что вечный спор
О сем грехе бессмысленен дальнейший.
Я почти месяц ничего не ел…
Представьте, как я всем им надоел!
 
Послушайте, богатые, эй, вы!  (Иак: 5,1-3)
Рыдайте, плачьте о грядущих бедах,
Богатство ваше сгнило, на обедах
Пока сидели вы, рабы жратвы,
А злато изоржавело. Мертвы
Центурионы ваши, о победах
Вам новых возвещавшие… В межпедах
Их пакля загорелась из дратвы!
Сокровище собрали вы себе
На дни для вас последние – плоть вашу
Пожрёт оно, как нищий – простоквашу!
И неизбежен крах в вашей судьбе.
Свидетельствует против вас богатство.
Увы! Протестантизм есть ренегатство.

Мой самый чёрный день, о дочь моя,
Какой? Сама могла бы догадаться.
Тот, кто не предал родину, предаться
Родиной должен и его семья
В Содом будет отправлена. Раз я
Не захотел за доллары продаться,
То должен здесь как Иов настрадаться,
Но срам отверг Содомского  рачья
С презреньем твой отец и у ручья
От жажды умирает. За так даться
Мне вместо хлеба камень и податься
Вместо яйца должна теперь змея.
Вот в какой день в далёкие края
Умчалась ты, чтоб жизнью наслаждаться.

Нехорошо вкушать помногу мёд
И добиваться славы не есть слава.
Однако пусть попробует возьмёт
Ночного вора шумная облава!
Матёр – ума волчара не займёт.
Ишь, отличает золото от сплава,
А бриллиант от страза. А проймёт
Гуляки сердце Мурка не шалава!
Вкушать помногу мёд нехорошо
И славы неприлично добиваться.
Приметы? – Говорит порою «шо»,
Предпочитает скромно одеваться.
Срок отмотав, повторно не судим,
Вор есть поэт по имени Вадим.
 
Екклесиаст сказал: не возжелай
Бисквитов, как кровавый Николай,
Кидающий в толпу их. Обожрался
Сластей и мается. Подобострастный лай
И сучий визг. Народ внизу собрался
Проверенный: «Младенчик разыгрался!
Как сладок нам бисквит твой! Покамлай,
С Гришуткой, чтобы чёртом жид побрался!»
Не возжелай, сказал Екклесиаст,
Пирожных, как в короне педераст.
С куриною играет головою
Зажравшийся так кот, холён, мордаст.
Толпы подобострастной внемля вою,
Не знает царь, как жид ему воздаст.

Вы в космосе как в будущем видны,
Так в прошлом, сколь угодно отстоящим,
Ну а сейчас Я с вами в настоящем…
Здесь не у всех игрушки заводны!
Дети! Не все зверушки не вредны.
Что скажешь ты двум мальчикам, стоящим
По-за оградой, зубы не таящим,
Как если бы они были родны?
И сласти богачам привезены
Из дальних стран, и вкус их настоящ им.
Их жёнам, в зеркалах себя двоящим,
В подсвечниках все свечи зажжены.
Игрушки бедняков порой страшны:
«Коровкой буду я, а ты – доящим!»

Екклесиаст сказал, что никакой
Нет новизны под солнцем и луною,
А всякий путь прямой с чуть кривизною,
Но всё вернётся на свой круг. С тоской
Мы смотрим, как относят на покой
Умершего, и мысль: «Это со мною
Случится тоже!» крылья за спиною
Не приставляет, но кто ты такой,
Чтобы летать? Сев, подопри рукой
Чело своё. Пресытившись земною
Печалью как сугубою виною,
Следи, мудрец, за времени рекой
Или, что то же, за волной морской,
Себе подобной мнимой новизною.

Всё сущее вращается по кругу
И повторяет прежний поворот,
Свершив очередной свой оборот,
И ничего-то нового друг другу
Сказать не можем мы, к смертному стругу
Приблизясь своему, но скорбим рот…
Екклесиаст воскрес, грустных острот
Великий мастер, слышать чтоб обругу
Псами своих стихов, жену-подругу
Отдать другому, с мамою фокстрот
Безногой станцевать и огород
Чужой вскопать за маркву неупругу.
Отрёкся на него народ и род,
Который он размножил… Жить внапругу!

Нет ничего, что ново, но опять
Всё повторилось, на круги вернувшись
Свои же. Если б мог кто, оглянувшись,
Вращенье обратить вещей всех вспять,
Увидел бы, что вещи ни на пядь
С кругов своих не сходят, усмехнувшись,
И разве сон не тот же я, проснувшись,
Вновь видел? – В виде римской цифры V
На лбу моём сошёлся чёрным клином,
Коль зеркало не лжёт, весь свет, а я
Всё не могу проснуться, не тая
От разума, что я во сне. Пошли нам,
Творец наш, пробужденье ото сна!
В нём вещи лгут и явь их не честна…
 
Я каждый раз, как искра к небу льнёт,
Но тухнет через малое мгновенье,
Осознаю, как атмосферы гнёт,
Что будет и моё исчезновенье.
Никто меня из нети не вернёт.
Жизнь – огненного ветра дуновенье,
Которое и комкает, и мнёт
Похвальное былинки к солнцу рвенье.
Безжалостно зачем тебя швырнёт
В смерч огненный судьба? И многозвенье
Вертя на пальце, мразь тебя пырнёт,
И ты услышишь пламени ревенье.
Во мрак частица малая нырнёт.
Мгновенно её в бездне сокровенье.
 
«Всё суета! – Сказал Екклесиаст –
И что не суета?» – Добавил кстати.
Они хотели, чтобы женской стати
Мужчина мог быть и чтоб педераст
Уравнен был в правах, бивнеклыкаст,
С теми, кто не склонился, чтоб им стать и
Уравнивать в правах их с какой стати?
Но «третий пол» мельканьем что-то част
Стал там и здесь. Их аргумент таков:
Устаревают нормы-де с веками.
Как будто срам, исторгнутый  толчками,
Приятен оку как вид васильков,
И носу – запах дыни как! Есть нормы
Незыблемые – скажем не в минор мы.

«Лазарь воскрес», - вы верно говорите,
А каковым вам видится процесс?
Но вот всего три круга, посмотрите.
Прекрасный принц не зря жил без принцесс.
А вы, враги, от зависти умрите,
Которая созрела, как абцесс,
А если нет – гордыню усмирите,
Но вы способны только на эксцесс!
Три круга – озаренье Соломона.
Ведь и реинкарнация души
Проходит так же! Только сал ломона
Не наедай, да пёс как не греши,
Но ты Грешишь, и это тебе в радость...
Оставить серп на ниве хлебной рад ость!
 
«Просто круги!» – Екклесиаст сказал
И пальцем на три круга указал,
Которые на капли дождевые
Похожи. Как изящно доказал
Царь Соломон, что смерти нет! Живые
И после жизни те, на чьей нет вые
Химеры… Остальных Бог наказал.
Им недоступны дали вековые.
Екклесиаст изрёк: «Просто круги!»
Но сами, люди, вы себе враги.
Крылом плеснув, взмыть в небо после смерти
Не каждому дано, а Бог в торги
За душу не вступает, не химерьте!
С делами ожиданья соразмерьте. 
 
Мистичны Соломоновы круги…
Определён объём ими понятий,
Ни добавлений к схеме, ни отнятий,
Настолько дефиниции строги,
И даже Соломоновы враги,
Версификационных чьих занятий
Плоды известны, против их принятий
Вслух не произнесли дрянной руги.
Не только, как возможен перевод
Поэзии, даётся объясненье
Кругами Соломона, но, есть мненье –
Метемпсихозы. Созерцанье вод
Под каплями дождя небесполезно…
Зыбка вода, да логика железна!
 
Мне осень всё в дни юности стихами
Хотелось описать, а не весну.
Писал же я пятью-семью штрихами,
Как сумасшедший с бритвой: «Полосну!»
Ещё писал я камни в русле, мхами
Поросшие – слова подобны сну
Под звёздным светом! Весь я с потрохами
В этих строках… Луной на миг блесну.
Осень печальна и пышна, как траур.
И будет считать звёзды до утра Ур
Халдейский и количество слогов
Границы полагать будет словесным
Конструкциям со смыслом неизвестным…
Есть диво Соломоновых кругов!

Екклесиаст сказал: «Люблю я кольца
Одно через другое наводить
И циркулем проделывать прокольца,
Словно на глади каплями водить».
Видали вы такого разлагольца?
Вот кому Бог поручит вам вадить
За выставленье на смех как огольца
И сетью вас как рыбу неводить.
Однако с такой точностью не часто
Сбываются пророчества: круги
Мистичны Соломона, и сейчас-то
Уж не смеются – молятся враги,
Да только их моление напрасно –
Хула на Духа… Правда бесприкрасна.

«Просто круги!» – Екклесиаст сказал
И пальцем на три круга указал,
Которые на капли дождевые
Похожи. Как изящно доказал
Царь Соломон, что смерти нет! Живые
И после жизни те, на чьей нет вые
Химеры… Остальных Бог наказал.
Им недоступны дали вековые.
Екклисиаст изрёк: «Просто круги!»
Но сами, люди, вы себе враги.
Крылом плеснув, взмыть в небо после смерти
Не каждому дано, а Бог в торги
За душу не вступает, не химерьте!
С делами ожиданья соразмерьте.

«Бог превосходит милостью людей
И мерит их, чем мы, иною мерой. –
Сказал Екклесиаст. – Но кто химерой
Украсил выю, тот прелюбодей.
Араб ли, финн, буддист ли, иудей,
Но если ты не этик, червь, во тьме рой
Стезю свою, и мух в твоём уме рой,
Сын гнили, не возвышенных идей!
А впрочем, всё, что сделал человек,
Не заслужило ада или рая,
Но славно отпылало, догорая! –
Добавил Соломон, сквозь прищур век
Глядя на угли, тлеющие красно. –
И не пропало ничего напрасно…»

«Оставь свой стиль себе, чужие если
Стихи ты переводишь – случай част…
Не полу-Пастернаки ли воскресли?» –
С брезгливостью спросил Екклесиаст,
Воссевший, поджав ноги, в тронном кресле
Писательском своём: «Разве  клыкаст
Был Гёте как кабан? Желудь он ест ли?
Ища трюфели, роет листьев наст?
Нахрюкал там и здесь владелец дачи
Роскошной в Переделкино, и всё.
Мало сказать, что это неудачи –
Провалы… Да, не Мацуо Басё
Лауреат ваш нобелевский. Ерзок
Рылом Борис, а чавканьем как мерзок!»

Ты получил и славу, и госдачу,
И юношу растленного впридачу,
Чей папа был по даче твой сосед.
Мальчишке часто оставлял ты сдачу
И приглашал для дружеских бесед,
Ты был ещё могуч, даром что сед!
Кто скажет мне: о мёртвом зло судачу?
Не нужен чтеца голосу офсет,
Чтобы издаться! Ныне озадачу
Я твоего любовника, подачу
Имевшего такую, чтобы сет
Мэтр выиграл вновь… Радиопередачу
Услышь теперь мою, с брюшком борсет!
В век цифры обойдусь и без кассет…

Бескомпромиссен совести истец,
Которого приставил Бог Отец.
Свободно поступать он не мешает,
Но всё на карандаш берёт как чтец.
Не запрещает – что вы! – разрешает
Переступать через запрет. Решает
Не он, лишь переступков он учтец,
Которые хозяин совершает.
Чревоходящий аспид их сочтец
И ко грехам безжалостный причтец,
Но не всегда: Денница согрешает,
А люди рады – снял с них грех простец,
Взяв на себя! Греша, Чёрт утешает
Других… Но он, садюга, не плошает!

Им нужен беззаконник был, преступник,
Через мораль людскую переступник,
Чтобы свалить вину всю на него
За мнимый лучемор, Мой Пестоступник!
Они пошли на это для того,
Чтоб объявить: «Есть в небе Божество!» –
Не веря в Него. Где он, ваш Заступник?
А наш антихрист – вот он! Существо,
Противящееся всему, зовётся
Что Богом и святынею. О нём
Свидетельствовал Павел. Только рвётся,
Где тонко. Леонида вспомянём
Здесь Брежнева – кто прав, жизнь доказала:
«А бабушка-то надвое сказала!»

Генизу я сию гонцу с вестями,
Бегущему сквозь время в дальний век,
Уподобляю. Только, человек,
Что сделаешь ты с теми новостями,
Которые, порой, трещат костями?
Не всяк писавший был книжнословек,
Но помянул коль Бога морговек,
В генизу целиком либо частями
Отправится послание твоё…
Хранилище папирусов в сонете
Воспев, я учреждаю – всё моё! –
Великую Генизу в Интернете,
А прочее всё на семи ветрах
Во времени развеется как прах…

А про глупцов царь Соломон изрёк
Так много притч, что понимаешь сразу,
Какую ему участь приберёг
Вседержитель – как вздох слышишь сквозь фразу:
«И это – суета…» Только обрёк
Екклесиаста вновь Бог к изобразу
Немудрости… Уж он уста зарёк
Молчать, да не сдержал себя ни разу!
Подобно, день субботний соблюдать
Еврею Бог велел, но кто ж не грешен?
И разве труд есть деланье скворечен
Для пользы птиц, прилёт чей наблюдать –
Отрада и для уха, и для глаза…
И палочка у чёрненького лаза!

И не могу не возмутиться я,
Узрев не просто грех твой, иудейство,
Мол, не увидит Бог, самонадейство,
Но палочка скворечная сия…
(Сказалась в ней, еврей, душа твоя!) –
Это уже вершина лицедейства.
Оправдываясь: «Я не из злодейства
Её приделал…», а не вопия:
«Мы согрешили, Господи!» – ты лишь
Падение своё усугубляешь:
Грех сей скворца дом, но ведь ты вставляешь
И палочку, она-де здесь не лишь!
Так-то блюдёшь, не делая работу
В седьмой день никакую, ты субботу!

Во вретище гордец вообще не грешник,
Ибо ему быть гордым разрешил
Тот, кто народ за сделанный скворечник
В субботний день, ругая, рассмешил:
«Зачем же ты ещё и на орешник
Прибил его? Ведь грецкий же! Лишил
Субботы б я тебя! Что, пустобрешник,
Это такое делать завершил
Пред Господа ты? Зря апостол Павел,
Которого нимало ты не чтишь,
Субботство сему сборищу оставил. (Евр: 4,9)
В субботу должна в городе быть тишь!
Чтоб слышно было всем вокруг, ругаешь
Как рэбэ ты, когда доску стругаешь».

Я, Соломон, сказал много всего,
О чём и не припомнишь, вспоминая,
Но дом скворца на вечны времена я
Запечатлел как стыд рода сего:
Мало греха еврею одного,
Нет, грех грехом украсил, пыль земная!
Ответь мне: эта палочка дрянная
Не символ ли? Тогда скажи – чего?
Свидетель я молчанья твоего,
Но что ты мне ответишь, кровь родная?
Ты скажешь: «Это палочка входная
И выходная» ради моего
Не вопрошанья более – его
Не повторяю, твой ответ предзная!

«Русской культуре чужд кассовый сбор» –
По-русски говорит Энштейну Бор,
И лоно Авраама – Ур Халдейский,
Где снег стоит зимою, как забор.
Встретился как-то хлеб квасной, гвардейский
И пресный хлеб пасхальный иудейский:
«Маца! Прекрасна ты, словно убор
Вождя на голове его индейский!»
«А ты прекрасен, как сосновый бор –
Ответила маца – а не как бор-
Машина, без укола зуб злодейский
Сверлящая, а к ней – полный набор
Буравчиков… Дантист – кат лицедейский.
«Лишить жида зубов!» – Вердикт судейский.

Нет публикаций. Истину они
Боятся, это ложь бы разрешили
Публиковать, а истину решили
Засунуть под сукно на долги дни.
Но ты, душа, спокойствие храни.
Здесь диссидентов, как ты знаешь, или
Сажают, если же не устрашили
Застенком, то лишают – от родни
До заработка честного того,
Кто истину отстаивает. Слова
Лишают, подсылают птицелова,
Никак всё не добьются своего –
От истины им нужно отреченье
Пророка, сотворившего теченье!

У иконописи канон один:
В каждой черте не царь и господин,
А раб ты, о свободе изъявленья
Себя (вот я какой простолюдин!)
Изгнавший даже сами помышленья.
Здесь не твои потребны представленья
В картинах для всеобщих разглядин,
Но архетипы предустановленья.
Ты скажешь: не искусство это, но
Копированье. Тот-то и оно,
Что в тесноте даёт простор Податель
Святого Духа. Без неё одно
Ёрное выйдет ёрзанье, страдатель.
Быть живописцем здесь запрещено.

Велосипед! Поэту послужи
И где трава растёт, сам укажи.
На полпути меня не остановят
На мотоциклах строгие мужи,
Но личность Мира сразу установят
И не вменять крадiжку постановят
В грех смертный, за который на ножи
Могут поднять тех, кто стези тут новят.
Что ты – конь безотказный, докажи!
Там, где летают ласточки, стрижи,
Кати меня! Пусть Мира усыновят
Охранники невидимой межи!
Пусть воры справедливость восстановят
В стране, хребет чей казаки становят! 

Как раковина шуму ветра вторит
И океану гулко отвечает,
Так Соломон Великий тропы торит
В грядущем и без дела не скучает.
Кто «власть народа» шумно тараторит,
Души же в «демократии» не чает,
Тот Вритра, что пути везде заторит
И скукою рекламы докучает,
Не Книгой тесноту свою просторит,
А только Провиденье омрачает,
Его как личность больше не повторит
Господь, но безнадёжностью отчает.
Не каждый свой путь к Вышнему проторит,
Но вера в Него  всё же выручает!

Причина порчи нравов, войн, распада
Одна и та же – чёрная аптека,
В которой ночью светится лампада
Провизора, песка  в стекле истека.
Не заросла народная тропа, да,
К дому сему. Саму тьму в темноте-ка
Нащупай! Спотыканье. Эскапада.
Да, место сие – не библиотека.
Вот, кайф получен! Радость хоть скупа, да
Без кайфа кайф не полон, а хотека
Готов трепак плясать хоть до упада!
Но… в банке дорожает ипотека.
Вооружаться надо! Что, труп ада,
Мрачны в рябой воде огни хайтека?

Без полноты нет истины, она
Нечто иное, если не полна.
Одной нет рифмы с окончаньем «-невский»…
Лазурна черноморская волна!
Воистину, ни берег с нею невский,
Ни даже берег озера женевский
В сравненье не идёт. Зело вольна.
Мальчиколюб ваш Леонид Каневский…
В Гурзуфе он охотился за мной,
Когда я был мальчишкой. Извращенцам
В Москве почёт и слава… Скольким щенцам
Пол искалечил он! А с Сатаной
Накладка вышла. Мусор обличённый!
Повесься, по закону привлечённый!

Вне времени, пространства, бытия
Есть Некто или Нечто. Вероятно,
Мы снимся Божеству и необъятна
Во сне, Боже, вселенная твоя.
Скажи, зачем живу на свете я?
Мысль, что я есть, привычна и приятна.
Здесь некто говорит мне: «Выпей яд, на!
Смерть лучше жизни" – злобы не тая,
И вот уже взяла рука моя
Заведомую смерть, а жизнь отъятна…
Агностики, упорствуя, стоят на
Непостижимости тут-здесия…
Вернула меня к жизни воля Чья?
И алгебра гармонией разъятна.

В Москве их, педофилов, столько, что
Впору вести речь о своеобразной
Селекции подонков. Был ли кто
В столице осуждён за это праздной?
Убийца педофила там зато
Срок получил. Рукой с силою разной
Ударить можно… Осуждён за то,
Что, возмущённый сценой безобразной,
Не рассчитал удар. И все молчат.
Никто на демонстрацию не вышел.
«Долой Содом!» в столице не кричат.
И только я панно бисером вышил,
Убийство гея прославляя, но
Где выставить прекрасное панно?

Естественное радованье вы
На противоестественное – стресса
Снятия ради, якобы, увы,
Замените, став жертвами прогресса.
Зачем он вам – вы же внутри мертвы!
Течёте вы, как грозды из-под пресса,
Найдя клубничку. Скептики правы:
Обходитесь, как мёртвый без компресса,
Без Бога вы и так. Раз его нет,
То всё разрешено, долой запреты!
И лишь попав, как муха, в липь тенет,
Вдруг понимаешь: в зле, а не в добре ты
Поднаторел, но поздно предпринять
Что-либо. Поздно жизнь свою менять.

Подобна вера двери: кто стучит,
Тому и открывают, а кто мимо
Проходит, того с тенью пантомима
В миг смерти ожидает – не молчит
Жестикулятор – вычурно кричит!
А ты не замечал этого мима…
Но и на звуки тень неутомима,
И начит применяет тать, и чит!
Как только солнце правды излучит
Свой первый сноп, молчаньем не томима,
Заговорит тень. Страшно нам самим, а
В имя своё кто ж миг не улучит,
Чтоб посмотреть? Гляди, как уличит!
Ах, силой и соломушка ломима

Иная весть по действию с вином
И новость – с опьянением сравнима:
К героям Автор в мир сошёл не мнимо 
И разговоры всех о нём одном.
Сошёл, перевернуть чтобы вверх дном
Их представленья, что им извинимо,
А что – никак, и правда где гонима,
Там торжествует ложь в венце ином;
Что мир – грёза Творца и все мы сном
Порождены, но что не изменимо?
Зыблемо всё, и как легко ранимо
Повествованье в мире сна родном,
Так непреложно в этом, заводном
Как механизм… К вам Чёрт без псевдонима!

«В горсти – зола и в пригоршни – лишь пепел,
Вот всё, чем я владею во вселенной…» –
Еврейский князь пресыщенной толпе пел,
Пред ним даже не преклонноколенной.
Пел, молоко на звёздной как тропе пил,
О почве пел, сохой опять взрыхленной,
Про то как пуп вселенной опупепил,
Никто певца в толпе не слышал ленной.
Когда еврейский князь смолк после пенья,
Толпа, уже вся пьяная, шумела…
Ей не хватило выслушать терпенья
Поэта, она слушать не умела.
Певец – Вадим, а чернь – бомонд московский.
Картину маслом написал Тарковский.

Достаточно однажды доказать
Факт воскресенья, чтобы догма стала
Научным убеждением. Настала
Пора всем атеистам указать
Перстом и: «В ад им!» жестом показать.
Абаку здесь Художница достала
И шанс опять рожденья просчитала
Мечтателю, числом чтоб наказать:
Оно едва возможно, если Бог
В случайность не вмешается, но мненье
Есть, будто Он – ленивый лежебок,
И что в Своём уме Он, есть сомненье.
Ему до человеков дела нет,
Как нам до мухи, пленницы тенет.

Я, бесы, не плясал, словно медведь,
Посаженный на цепь и в балагане
Прокуренном, поган где на погане,
За мзду, левый поэт, не стал праветь.
Я предпочёл в безденежье говеть,
К жилищу не привязан, как цыгане,
Я отсидел – гордыня в уркагане! –
За нелюбовь к властям, зверь-мёдоведь,
Не по понятьям поступил? – Ответь!
Как я такого вы ещё врага не
Имели – скорость ветра в урагане
Измерь-ка, прежде чем аж покриветь
От ужаса – могу как зареветь…
На буквенном играю я органе!

Сговор теней и заговор пророков
В том состоит, что в год, и день, и час
Известный Исполнителю всех сроков,
Лев прыгает, не видимый сейчас,
И нет в нём человеческих пороков.
На Красной сядет площади в ночь ас…
Как стихотворец Дан – не Сумароков.
В нём Хима и Кесиль, где пьёт млечь Ас…
И, сговора теней не прерывая,
В редакцию газеты он войдёт,
Лев прыгнувший, и, взятки не давая,
Редактора её с ума сведёт
Отказом за меньет – «Шедевров клад, но…»  –
Стихи в ней поместить свои бесплатно.

«Интел» отныне имя твоё, Тот
Египетский. Они летели в нети,
И не было им места на планете,
Исполненной болезней, нечистот
И энтропии. Сложность из простот
Устроили они, молитвы Мне те,
Которых Я не слышу, в кабинете
Как босс воплей уволенного, тот
Кто ненавидим всеми, теперь шлёте
Зачем вы? Лучше в межпланетолёте
Умрите, но с надеждой, на Земле
Чем без надежды. В молний переплёте
Стою, как книга в твёрдом переплёте.
Прочёл кто сказку о добре и зле
   
Я, говоришь, нарушил ваш закон,
Так как нельзя хватать людей за горло?
Но схвачена же мышь когтём ног орло.
Если красиво – можно. Чу: «Зек он!»
Слышу молву. Да веков испокон
Хватали так, чтоб не вопил враг орло,
У нас тут петухов: «Заткни, враг, орло!
Едало завали, обруг икон!»
Я, говоришь, закон нарушил ваш,
Стяжав худую славу хулигана?
А почему не купишь простокваш
Мы спросим у товарища Нагана.
Неужто мало пастбищ и травы?
Хватать за горло льзя. Персты правы.

Екклесиаст сказал дельцам Уолт Стрит:
«Вы проиграли. Деньги не спасают.
Собравшие имение кусают
Кто локти, кто язык…» Кто так острит?
Только еврей. И ведь не костерит
Дровами, что всё лето запасают,
Зимой же в печку русскую бросают,
Но, как ковёр, цветистостью пестрит.
Кусанье локтя столь же тщетно, сколь
Прокусыванье хоть бы и до крови
Легко малого члена, хмурить брови
Который вынуждает… Так доколь
Живые трупы миром будут править
И не пора ли в нети их отправить?

Императив запрета, говорят,
Экстралогичен, так и разрешенья,
А посему запретный для вкушенья
Плод – просто миф, но ешь, что очи зрят.
Не ведают, что всякий вон изряд
Есть отклоненья или нарушенья
Случай, а норма для усовершенья
Нравов дана, а не простой обряд.
Но, веря в заблуждение, творят
То, что запрещено, а улучшенья
Морали не влечёт, одни плошенья –
Раз ада нет, в нём души не горят!
Вас гусеницы танка усмирят.
Есть аппарат кровавый разрушенья.

Екклесиасту снился страшный сон:
Невнятный стук колёс вдруг прекратился
И он с полки купе чуть не скатился,
Зато запомнил: видел космос он
Ночной и вдруг… Столпы ль земли Самсон
Качнул, когда к нему Дух возвратился? –
Землетрясенье! Тут он очутился
На полке, облачённый не в виссон.
Цел-невредим, но сильно озадачен:
Ночное небо прежде он во сне
Не видовал… Кант не всегда удачен,
Но он сказал, что вещи две нас не
Волнуют так, как в небе сонм астральный
И в человеке как – закон моральный.
 
«Сделайте нам красиво!» – Вот и вся
Эстетика. А красоту печали,
Скорби, тоски глаза б не замечали,
Но жизнь трагична… Лжи не привнося,
Живи на свете тише карася,
Которого уста всегда молчали,
Но если б дал Бог, что бы прокричали?
И плачет муха, в коконе вися.
Жизнь есть страданье… Вот и нет гуся,
Но тушка в перьях. Как бы величали,
Запад, тебя, когда бы развенчали?
И плоть трепещет, кровью дол рося…
Ты б завизжал, небось, как порося,
Только тебя ещё не обличали.
   
Одни француз, который был речист,
Сказал: «Земли соль – ритор и софист».
Я с ним согласен, ибо сам философ
И в истины исследованье ист.
Ответы есть у нравственных вопросов.
Я не пишу на ближнего доносов
И совестью не грязен, ибо чист,
Неприхотливей уличных барбосов,
Я – киник, оттого и ригорист
В морали, если надо – скандалист:
«Подобен ты корзине абрикосов,
Гнилых, народ злой. Хоть ты не флейтист,
А рот накачан как! Помп и насосов
Мощнее он! Барак! Ты гедонист…»

Порог у лжи есть. Кто переступил,
Отныне именуем автопедом
И гомофилом. Выглядеть в толпе дам
Нарядно им. Гей, шляпу где купил?
Миляга! Ты такой в ней сексопил.
Прозрачным (прошлый век!) велосипедом
Не пользуется, но автомопедом
С вибратором генсек, тот что не пил.
А видели бы вы как ослепил
Манерами своими не в купе дам –
Маргарет Тетчер! Цирлы квадропедам
На что даны? Весь лёд в ней растопил.
Регламент если бы не торопил,
То… Прикупил бы в Лондоне себе дом!

Что, так все возлюбили вы Давида
Грех юности? Когда Иоанафана
Царь хоронил, сказал не для профана:
«Был грешен я», – при всех и не для вида.
Что же теперь, в дупло суй и дави, да?
Искусственного, значит, пипифана
Иным недостаёт? Левиафана
Бог поразил стихами ясновида,
Чьё имя «Меч». Чудовища морского
Не стало, мир остался, ибо вера
Целительна. А ваша где? В Первера
Стишках про птичку? Сколько в вас мирского!
Вы человечны, слишком человечны,
Своим необрезаньем изувечны.
 
Есть «Заповит», в котором шибболет,
Но где же «Покаянье» у Тараса
Шевченко? И не всякий жизни след
Родной земле - отрада и прикраса.
Прошло отнюдь не так уж много лет,
И стало видно, что tabula rasa
Исписана, как общий туалет…
Видал, сколько на ней высоких фраз, а?
Не слышал что-то я от кобзаря
Молитвы Богу – он в Него не верил,
А это значит: прожил Тарас зря
И не тому народ себя доверил
Перед Творцом вселенной представлять.
Итак, ошибки надо исправлять.
 
Ну, удивил Давидово колено,
Так как колено Даново оно.
Из Вавилонского вернулось плена
Колено Данитян обожжено,
Как из печи остаток от полена,
Вот почему и было решено
Род царский породнить с ним. Так что тлена
Во гробе не узнало лишь одно
И два колена – ибо от Иуды
Давидов род имеет корень свой,
И вот теперь пускает снова уды
Его остаток, до сих пор живой!
А прочие колена все смешались…
Гены его всё время улучшались!

Исчисли, если ты имеешь ум,
И сосчитай, глазам своим не веря,
Число всех человеков, но и зверя,
Что испускает также ещё шум.
И если ты такой мыслебольшум,
Знаток снохи, невестки и деверя
Числа сего, то загляни за дверь, а?
А, не стоит ли так шумослышум?
Ты, стало быть, считая, сосчитал
И, исчисляя, так сказать, исчислил
Число сие? Ты ли его в лучи слил
И в свете их о нём как раз читал?
Здесь мудрость: тот число это считает,
Кто не слагает – лапой… вычитает!
 
И ты, человек, бог, и ты – творец!
Из-под духов хрустальный я ларец,
В шкафу роясь, нашёл. Свинтив балдашник,
Вдруг чую (запах въелся в свой дворец)
Ноздрями аромат-кожномурашник,
Ум через обонянье ошарашник,
Юга тона, лаванда и чабрец…
Кем был ты, тех гостиных завсегдашник?
В орнамент храма внёсший огурец,
Хирам был также в бисеры  игрец.
Перед собой я душенараспашник:
Напишет те же строки мне вторец!
Вкуси, благонадёжный землепашник,
От собственных трудов не как хитрец!
 
«Стиля скелет есть вкус – на всех один!» –
Изрёк Екклесиаст в ту из годин,
Которой каждый миг, право, дороже,
Всей твоей жизни, важный господин.
Ты в зеркало смотрел на харю рожи?
Так погляди. А голос что без дрожи?!
Так ты, стало быть, не простолюдин
И оттого глядишь без судорожи?!!
Вот я сеанс устрою разглядин
Превратностей лица твоих, бляндин
Подкрашенный. Хулил без осторожи
Пошто блондинок? Где твой блеск седин?
А борода где? Прыгнул бес в ребро же!
Но сколько же в тебе пустопорожи…

Екклесиаст сказал: «Читатель я
Более чем сам от себя писатель,
Я писчей трости лишь соприкасатель
С папирусом сиим, о книг друзья!
И мудрость вся заёмная моя,
Но я лишь от забвения спасатель
Притчей и зёрен мудрый запасатель,
А вся эта поэзия – ничья.
Дух автор её, правды не тая,
Сознаюсь вам. Он искренний кресатель
Кремней сиих, а я лишь вос-кресатель
Искр не из нетей, но предбытия,
Ибо уже всё сказано, двоя
Восповторю, в тьму камушка бросатель…»

Цель жизни – насладиться, хоть конец
Уже недалеко: часы, минуты,
Секунды… Всё. Пойдёшь теперь ко дну ты,
Язык английский, быстро, как свинец.
Другой народ восхитил твой венец.
В сравнении же с русским ты как кнут и
Медовый пряник - он. За фу-ты-ну-ты
Пропал в грязи  с петушкой леденец.
Цель жизни – насладиться, а там хоть
Трава пусть не растёт, но наслажденье,
Чем только себя снова ни охоть,
Приводит организм в изнеможденье.
Нехорошо, когда такая цель
У нации. Смертельна неисцель.
 
Секс-кукла земляничные уста
Для акта людоглотного отверзла
И застонала сладко: «Я пуста,
Зато ты полон, больше всяких мер зла…
Излей мне в потаенные места
Его избыток – видишь, как я ерзла?
Терзай меня, лютовь в тебе раз та…
Теперь кончай, пока я не промерзла!»
Се, гастербайтер, женщина твоя.
Не куклу в той беде  вини, она-то
Бездушна, но зачем скоту семья?
Вот почему, хохол, мы против НАТО.
Секс-манекен, рабов своих любя,
Придумал добрый Запад для тебя!
 
Мне незачем на жизнь мою пенять.
Она же состоялась и не мрачен
Конец её, но главное понять:
Если есть Бог, смысл жизни не утрачен.
Вот у меня чего вам не отнять,
Гонители мои! Уж мрак прозрачен,
А вы не захотели свету внять…
К Луне сватался Месяц новобрачен.
Таинственны мутации Луны:
Была женой, и вот. Сделалась мужем…
Не разрешить брак лунный почему ж им?
Зовите всех на свадьбу, шалуны!
Сам бог Луны вам выдал разрешенье…
Ах, кратко лесбиянок утешенье!
   
Пример берите с Библии чтеца:
Я Автору приятность доставляю,
Читая Его книгу. Наставляю
Писаньем мудреца и простеца,
За что и заслужил любовь Отца
Небесного: прочтя, не оставляю,
Мол, я уже читал её. Вставляю
Охотно в речь для красного словца
Слова её с открытостью лица,
Хотя порой себя и заставляю
Читать её длинноты. Представляю,
Как раздражают оные глупца!
Но, терпеливо всё и до конца
Дочитывая, Бога умиляю!
   
Ни одного великого, Армения,
Ты не дала поэта. Мрачен вид
Страны, что от великого надмения
Сказала: «Низведён твой род, Давид!»
Не лишена, однако, ты умения
В сети детей улавливать. Гневит
Давно народ твой Бога. В час затмения
Светила  Господь камни окровит.
Ты думала, болезнью бессемения
Хворать будет и Божий ясновид?
Нет, но иносказанье охромения
Поймёт тот, плен чей будет ледовит.
А ты за то кань в бездну безвремения.
Смертельно стих поэта ядовит.
      
Что, встрепенулся? Не даны ль тебе
В твоей уже свершившейся судьбе
Рождения и смерти даты? Время
Необратимо и конец в себе
Уже несёшь ты – тягостное бремя!
Увы, твоё пред Богом несмиремя
Трагично – ты не выстоял в борьбе.
Конца твоего  явное узремя…
Губитель я, трубящий на трубе.
Жалеть ли о небожием рабе?
Вот, погляди в зерцальное смотремя,
Как ты свергаешь крест с себя в злобе,
Народ поганый. Молния и гремя!
Сочти твоё на мраморе умремя.

Отверг вас Бог. Страшней нет наказанья
Для языка ль, народа… Вот когда
Настанет скорбь. Как греков – навсегда,
Как римлян – никогда больше… Дерзанья
Есть гнусные. Вот, ветвеобрезанья
Пора настала. Больше никогда…
Жесток Хозяин сада иногда.
На свете нет печальнее сказанья,
Чем повесть о народе, подвизанья
Которого, лишённые стыда,
Стали причиной смерти его. Да,
Нет в будущем уже вас. Лобызанья
Медвежьего достойны вы, сгрызанья
Лиц заживо в день страшного суда.
 
Зигзаг расставил небо пополам
И Сатана ниспал с него на землю,
Как поздний дождь под благостную гремлю,
Дав повод загудеть колоколам.
А вы думали, труп предан орлам?
Пред Врубелем встав, взорами объемлю
Двух Демонов… Дарю, а не отъемлю
Свои здесь отраженья зеркалам.
Ну вот я и пришёл, антиреклам
Великий мастер. Тени сперва внемлю,
И если слышу: «Ел и не во сне  млю!»,
В законе клевещу – мне пополам!
Я не привязан ни к каким делам
И, грезя, посещаю свою дремлю.

«Раб Мой Давид пасти будет овец»,
– Сказал через пророка Бог Отец, –
«Меж тучною и тощею овцою
Сам рассужу. Вражде придёт конец.
Толкать не будут слабых с наглецою
И боком и плечом, и с пошлецою
Козлом баран не выблеет: «Просте-е-ец,
Бодай сильней, что смотришь с добрецою?»
Овец будет пасти Мой раб Давид.
Ягняточек пускай не норовит
Толкать овен  и злой, и разжиревший,
Такого истреблю, да не гневит
Всё стадо он, приличия презревший,
Поставлю его овцам всем на вид!»

И голуби есть глупые, и овны,
Которые паслись и разжирели,
Так что они соделались виновны
В том, что моей не слушались свирели.
И мудрые козлы есть – не сановны,
Смотрели б на них очи да смотрели,
Ибо они Отцу блудосыновны,
Ну а на зов бегут по первой трели.
Так почему евреи не свиновны?
Что это они к свиньям подобрели?
Свиные мяса вкусом чуть иновны,
Чем человечьи. Шашлычком вас – грели?
Шановны людожоры и пановны.
Смотрите, как их лица подобрели.
   
Чернушничайте вы в вашем кино
И что ещё бездарней, чем оно?
И вся англосаксонская культура
Бездарна. Всё у вас развращено
Через язык: «Ого, мускулатура!» –
Вот стон его. Пышна литература,
Да славится в ней то, запрещено
Что Библией. Одна архитектура
На высоте – внизу вы, как пшено
Рассыпанное. «Всё разрешено,
Что не запрещено!» – Кричит скульптура,
Чьё мужа естество превращено.
Да это ж на меня карикатура!
Металл устал… Ржавеет арматура…
   
Железный жезл, скудельные сосуды,
Есть логика: сначала был сонет,
А уж потом, включая Интернет,
Все прочие лохани посуды.
Дошли ваши суды и пересуды,
Параши,  до Горшечника: «Ах, нет
У нас Творца! Есть только тьма темнет
Чулана… Разве пысали в нас уды?»
Доколе, неразумные, роптать
Вы будете напрасно о создавшем
Вас, но, увы, доселе не продавшем?
Да знаете ли, что, разбив, втоптать
Он может в почву вас, смешав с тем прахом,
Глядите на который вы со страхом?

Мария избрала благую часть,
А Марфа суетилась и заботилась
О многом. Воскурение и масть
Угодны Богу, чтоб душе субботилось!
Благую часть Мария избрала,
А Марфа, та заботилась о многом
И суетилась. Масть своё взяла.
Сестра уже смотрела с изнемогом.
Конечно, угощение твоё
Мы все оценим, Марфа, посмотри, я
Как исхудал! И всё ж опять своё
Слово скажу: правей тебя Мария.
Ей, Марфа, хорошо, она во сне.
Оставь её. Пускай внимает Мне.
 
Екклесиаст сказал: «Всё не вотще ль?
На нищего не смотрит молодуха,
А караим караем тьмой – шмыг в щель…
Но тьма ему не мрак – прохолодуха!
Где место петуха – ан не в борще ль?
Что ты вздыхаешь: «Жизни нескладуха…»
А у кого складуха,  не обще ль
Явление сие – томленье духа?
Екклесиаст ни разу не изрёк
Немудрое что-либо, всё со смыслом:
«Зачем, простак, ты девство не сберёг,
Ещё и занялся блудным промыслом?»
Томленье духа, сердца маята –
От глупости. И это – суета…

Девицы не имеют никакого
Чутья, в кого влюбляться, лишены
Инстинкта, интуиции. Смешны
Их предпочтенья. Умника такого
Да проглядеть! Ведь  дело  пустяково –
Зазвать к себе ещё одни штаны,
Затем родить… Но в поисках мошны
Дурнеют девки. Страшно. Тупиково.
Не ищет, впрочем, ничего такого
Екклесиаст, ценитель тишины,
А женщины влюблённые страшны
Носящему обноски стариково.
Одет царь во Израиле босяково,
А ведь ниспал с небесной вышины…
 
Мне поступить с тобою, раб дрянной,
Не трудно так же, как и ты со мной,
И быстрина реки тебя подхватит,
Ты почвы не найдёшь уже иной.
Но вдруг этих мучений тебе хватит,
Чтоб искупить грехи и не охватит
Тебя огонь геенны? Путь земной
Пройди без огорчений, да лихватит
Тебе их после жизни! Ешь и пей,
Вкусить того и этого успей
И доживи до старости преклонной,
Стань мудр на зло, а на добро глупей
И дальше, но да будет благосклонной
К тебе Фортуна! Мчишь ты по наклонной…

Я в узах за ум змеев и ем прах
Во все дни моей жизни, развеваем
Который на семи земных ветрах…
От взоров человеческих скрываем,
Я – горный старец, в выспренних мирах
Под пальмою живущий с пышным ваем,
Траву курящий, что вселяет страх
В того, кто ей на муку предаваем.
Америке я предрекаю крах
И Англии. Позор их несмываем.
Цветист как Соломон и как Сирах,
Я самиздатом самоиздаваем.
Еретиков сжигаю на кострах.
«Великий Инквизитор» называем.

Беременные сеном разродятся
Соломой и дыханье ваше – пламя,
Которое пожрёт вас, да зардятся       (Ис: 33,11)
Головни, прогорит когда пыламя!
На что они такие и годятся –
На знаменье ли, коего посламя,
Как зеркало, в которое глядятся,
А не как от падения постламя?          (Иез: 15,1-8)
Вот ведь, родною речью быв пророка,
Какой язык является священным,
Скрывалось что до часа, дня и срока,
Но вы Содома языком прещенным
Друг с другом говорите, и не врите,
Что мыслите вы будто на иврите!
 
Фильм про убийцу ночью голубого
Показывали милиционерам:
«На этом основании любого
Убить можно! – Вердикт был. – По манерам –
В законе вор». Да! Королевич Бова!
И на Руси лубочных мало мне рам!
От косяка-то дым стоит столбово!
Культурным стал революционером
Ночной бродяга: нет греха в убийстве,
Когда лишаешь жизни извращенца.
Грех (здесь – иносказанье) – в кровопийстве,
И смертный притом. Ждали всепрощенца,
А дождались Карателя ночного –
Утешителя дал Господь иного!

И смертоносны знаки для письма,
Но через них и чудеса бывают,
А чудо удивительно весьма.
Надежду нашу чудеса сбывают,
Они на ней, как красная тесьма,
В словах буквы себе гнёзда свивают,
Чудит же с ними сам Прутков Косьма.
Наводит тень он на плетень умело
И нет у Косьмы страха перед ней,
Губительницей, потому что смело
Покаялся Прутков в один из дней
Во всех своих грехах… Так умалился…
Зато чудес Податель умилился!

И Гордий знаменит, и Герострат.
Один наклал и очень остроумно
Распутать предлагает узел, рад
Собственной шутке и смеётся шумно.
Другой сжёг храм, корабль словно пират,
И счастлив, что прославился хоть чумно.
А в наши дни на славу сколько трат!
И Гордии вновь шутят толстосумно…
«Всё возвратится на круги свои
И ничего не ново под луною» -
Вздохнул Екклесиаст, сонеты чьи
Не издают, пресытясь новизною,
Чей поздний слог – это отменный вкус.
Не наблюдаем стиля в нём искус

«И в этот мир войти, чтоб ещё горе
К другому горю приобщить и впредь
Не жить, но неизбежно умереть –
Зачем?» – Спросил философ на агоре.
«А ты ровное место не бугорь и
Вкусишь и радость с нами, чья обреть
Жизнь скрашивает, если посмотреть
С другой стороны!» При Анаксагоре
Хоть ученик был,  именем Сократ,
Учителя всегда послушать рад,
Он задавал неглупые вопросы…
При мне нет никого. Я здесь один.
Дожил уже до возраста седин…
Сор мира мы и общества отбросы!