Тоска по родине

В руках я держу томик Цветаевой, купленный мною в Израиле. Конечно, у меня есть её книги и помимо этой. Но этот томик, 1988 года выпуска, на слегка пожелтевшей бумаге, особенно мною любим.
…Начиналась весна 2001 года. Я уже прижилась в Израиле, куда приехала ещё летом по туристической визе, чтобы подлечиться, немного заработать и пожить хоть чуть-чуть под одной крышей с человеком, которого очень любила – со своим мужем. Туристическая виза была продлена, спустя несколько месяцев мне дали разрешение на работу. К весне я уже неплохо зарабатывала по российским меркам. Хватало и на то, чтобы посылать маме. У меня появились подруги. Вечера я проводила с ними или с мужем. Словом, жизнь была довольно спокойная и сытная (по крайней мере, казалась таковой после наших голодных 90-х).
Уже зацветал миндаль. Зимних дождей становилось всё меньше. Вечерами мы подолгу гуляли с мужем по тихому Реховоту, говорили обо всём на свете (запретных тем у нас не было, как, впрочем, нет и сейчас),  пели, думали о будущем. Конечно, мы знали, что когда-нибудь я отсюда уеду. Это было обговорено заранее. Но когда и как, всё ещё было непонятно. Мужу хотелось, чтобы я дождалась получения «теудат зеута» - паспорта. Мне же казалось абсолютно ненужным двойное гражданство. Мы и раньше спорили о нём. Теперь же, чем ближе был срок возможного приобретения гражданства, тем тоскливее мне становилось. Мне не нужна была эта страна, в которой мне было так хорошо и спокойно. Я чувствовала себя гораздо лучше, свекровь уже не говорила, что я «бледная и худая, как из больницы», но каждую ночь, как только я закрывала глаза, мне виделась моя крохотная кухонька. Я стояла у порога и не смела пройти в другие комнаты, точно утратила право на это …
Я молча подчинилась мнению мужа и свекрови, считавших, что паспорт израильский мне необходим, прошла все процедуры, связанные с оформлением документов. Не знаю, что бы я сделала, если бы мне всё-таки выдали теудат зеут. Слава Богу (кстати, слово «Бог» в израильских газетах печатают вот так – Б-г, чтобы не упоминать полное имя всуе), документа я в итоге не получила.
Но тогда я ещё об этом не знала. В то редкое время, когда днём мы с мужем не работали и у меня не было уроков, мы бродили по книжным магазинчикам. Больших русских книжных магазинов в Реховоте не было, их можно найти в Тель-Авиве, в Хайфе, а Реховот – город небольшой, хотя и в нём русских много.
Вообще, мы с мужем не могли пройти мимо даже книжного закутка. Израильтяне, в основном, читают мало. Увидеть в доме израильтянина много книг – почти невозможно. Много для них – несколько полок.
Очень часто можно увидеть книги, выкинутые за ненадобностью на улицу. Когда мы бродили по городу и нам встречалась такая книжная свалка, муж, несмотря на мои протесты, садился на корточки и смотрел, нет ли чего-нибудь ценного. И порой находил.
Маленькие книжные магазинчики можно было найти и при русских компьютерных мастерских, где мы тоже постоянно бывали. Когда мы заходили туда, владельцы, знавшие уже в лицо всех реховотских русских, включали и русскую музыку.
В тот день было так же. Мы долго бродили без всякой цели по городу, устали и зашли в магазин. Хозяйка, зная, что мы любим бардов, включила Визбора. Зазвучало моё любимое «Лыжи у печки стоят, гаснет закат за горой. Месяц кончается март, скоро нам ехать домой».
Всё удивительно совпало. Шёл март, мы думали о доме, грустили из-за скорой возможной разлуки, хотя ещё и не предполагали, что она будет настолько долгой.
Я уселась в кресло, муж перебирал книги. Потом он подозвал меня к себе.
– Смотри, совсем дешёвые.
Я стала рассматривать книги в  коробке, стоявшей на полу. Ерунда, совсем старьё, и вдруг – Цветаева, да какая! Хороший переплёт, в томике более 500 страниц, да и стоит всего 10 шекелей. Беру!
Показываю хозяйке. Она говорит:
– Стоп, ребята! 10 шекелей – это же за два томика. Там где-то и второй есть.
Она роется в коробке и находит ещё один том – проза, драматургия. Восторгу моему нет предела.
…Вечером,  уютно устроившись на кровати, я, как всегда, читаю вслух мужу, сидящему за компьютером. Он слушает, порой невнимательно, тогда я начинаю произносить монологи о его духовной деградации. В конце концов, он бросает компьютер и слушает меня. Когда мне это надоедает, я замолкаю, и он возвращается к монитору.
А я читаю дальше про себя. Дошла до стихотворения «Тоска по родине!»
Мне совершенно всё равно –
Где совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошёлкою базарной
В дом, и не знающий, что – мой,
Как госпиталь или казарма.
Вот! Это то, что чувствую сейчас я. Этот дом – не мой. Древние камни Израиля – это не моя дорога.
Мне всё равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой среды
Быть вытесненной – непременно-
В себя, в единоличье чувств.
Нет, Марина Ивановна, не всё равно Вам, как и мне. Я тоже редко ощущаю «вместе», с детства легче чувствую себя одна, но ощетиниваться всё же лучше среди родных русских лиц.
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться – мне едино.
Не ужиться – это точно. Хорошо, а худо. В одном израильском журнале в интервью вычитала строчку: «В Израиле, как в спичечном коробке». Поразилась точности высказывания. Впрочем, это, наверное, относится не только к Израилю. Нам, привыкшим к беспредельным далям России, везде тесно, где не она.
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Здесь прыгну вперёд. Вернувшись на Родину, я в первые дни, бродя по улицам Петербурга, хмелела от языка. Действительно, возникало ощущение, словно в молоке купаюсь. А ведь в Израиле полно русских! Русские магазины, русские вывески, русские клубы. А вот поди ж ты!
 Все признаки с меня, все меты,
Все даты – как рукой сняло:
Душа, родившаяся – где-то.
Да куда бы ни занесло русского, его легко вычислить в любой толпе! Не смоешь с нас ни признаков, ни мет. В России родились мы все, в России…
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И всё равно, и всё едино.
Но если по дороге – куст
Встаёт, особенно – рябина…
Родной дом никогда не будет чужим, как бы ни отрекался от него после горьких обид. Не будет пустым и русский храм, даже если не веришь в Бога. А что касается рябины…
Бабушка моя говаривала моему брату, вырубавшему лишние кусты на пожне:
– Олёшник да ивняк убирай. Нарастёт. Рябину только не трогай…