Когда уж свету не помочь

Когда уж свету не помочь,
и вечер бьёт на рейде склянки,
мне пожелает счастья в ночь
цыганский говор спекулянтки.

На коже неба будто колота,
извечным таинством полна,
как на ладони смуглой золото,
зажжётся полная луна.

И порт, распластанный под грузами,
вобрав соленые ветра,
пропахший потом и медузами,
устало стихнет до утра.

И те, что плыли кочегарами,
до мата упрощая речь.
забредят музыкой и барами,
и млечным светом женских плеч.

Где блеск зеркал не тронут мухами,
и без швейцара нет там мест,
Где стойко пахнет шлюхами,
как кошками подъезд.

Где за тяжёлыми гардинами,
войдя в хмельную свою роль,
грузин, пропахший мандаринами,
узнает цену на любовь.

Где, отупев под вечными запретами,
как на трибуне платный враль,
уходит в небо с сигаретами,
червонцем стертая мораль.

Здесь под напевы и припевочки,
в чужую жизнь своя игра,
здесь моментально гаснут девочки,
как над свечою мошкара.

Здесь мот пирует и раскольников
и виден глаз заблудших плач,
когда   как  будто над покойником,
зайдется спившийся скрипач.

И в этом чаде и слезливости,
где врущим тоже кто-то врет,
никто не ищет справедливости,
а каждый наглостью берет.

Здесь кич, возвышенный трущобами
и вечным завтра без вчера.
На плечи выгнутые робами,
налипла эта мишура.

Здесь духом Разина сподвижники.
Медведь, заманенный в капкан,
а между гневом и булыжником,
стоит наполненный стакан.

Сегодня топит день вчерашний,
а завтра  - нынешний престол.
И бунт -  бессмысленный и страшный,
лицом уткнулся пьяным в стол.

А утром с мыслью, что везучие,
завяжут жизнь морским узлом.
И снова порт стальными крючьями
возьмёт их мышцы на излом.

И в море, чайками разбуженном,
где рвут пространство корабли,
сольются в выдохе натруженном,
морская соль и соль земли.