Другой Рождественский романс

                Плывет в глазах холодный вечер,
                дрожат снежинки на вагоне,
                морозный ветер, бледный ветер
                обтянет красные ладони,
                и льется мед огней вечерних
                и пахнет сладкою халвою,
                ночной пирог несет сочельник
                над головою.

                И. Бродский «Рождествеский романс»


В театре русского абсурда
дают Рождественскую пьесу.
Крест и звезду в одну посуду.
Народ по кухням пьёт от стресса.
Скользит ребёнка взгляд прозрачный,
поклоны бьют воры, не веря,
и о царевне новобрачной
мечты Емели.

Мечтает бедный раб идеи,
чтоб привалило с неба счастье.
На фантазёра иудеи
глядят презрительно отчасти,
для них взошла звезда Давида.
Чиновник ловко лицемерит
и надевает крест для вида,
а Бог у двери.

Артист завидует и злится.
Не остужает страсти вьюга.
Как хорошо! Христос родится!
Иначе съели бы друг друга.
Здесь зал и сцена – всё условно.
Кто получатель, кто даритель?
Здесь все актёры поголовно,
и каждый – зритель!

Пришли в театр без приглашенья,
ведём себя как папарацци,
и ожидаем награжденья
среди разбитых декораций.
Мы в глубине высокой ложи,
что не по-царски неказиста,
тень драматурга видеть можем
и сценариста.

В потёмках, как у Метерлинка,
пернатый синий зверь  загадкой.
Тильтиль, Митиль стоят в обнимку,
творя запретное украдкой.
Вкус дорогого алкоголя,
пьют кокаиновые баре.
Была на то Господня воля,
чтоб всех по паре.

Горда красотка. Новый гений,
творец изысканного слова,
её ласкает на коленях.
Ему отдать себя готова
без промедлений и сомнений.
Поэмы пальцами слагают.
Под сказку Рождества Христова
в любовь играют.

На поворотах автобана
башки от скорости сносило.
Рекламой пляшущей с экрана
либидо бешеная сила.
Азор чудовищной породы,
берущий розами «на лапу».
Волхвы стоят белобороды.
Роз маловато.

Трёт глупость лобик толоконный.
У жён ужё всё заряжёно.
Зачем-то на горе Поклонной
скользят в снегу молодожёны.
Всё правда, в каждой мизансцене,
и в небоскрёбах и в сараях.
Актёры жизнь живут на сцене
и умирают.

Не подведёт рецепт старинный,
в разгар Рождественского действа
мешаем хвою с мандарином,
и получаем запах детства.
Смеётся старенький художник,
вновь собирается в дорогу.
Холст установлен на треножник.
Ну, с Богом!

Вертеп, где Богу тесно в теле.
Зачем ему дары Востока?
Следы танцующей метели
под ритмы ветреного рока.
Младенец с непонятным геном,
нечеловечьими глазами.
Теперь стоим, как под рентгеном,
под образами.

Харибда слева, Сцилла справа.
Форватер пролегает между.
За каждым остаётся право
хранить последнюю надежду.
Среди абсурдов и утопий
лежит дорога непременно.
Кораблик буря не потопит,
пока звезда над Вифлеемом
горит спасительно и ясно
и Рождество манит надеждой.
Смотри, волхвы склонились к яслям,
шурша одеждой.