право на ИЛИ

А.Люсый Литературная газета
ПРАВО НА «ИЛИ»

Если и можно сопоставить некрасовскую и эпштейновскую несовместимость, так только с литературно-бытовым взаимоотталкиванием Некрасова и того, о ком пойдёт речь ниже. Но как антитезис для тезиса Всеволод Некрасов и Константин Кедров вполне сопоставимы. Последний соперничает с М. Эпштейном за роль концептуальной для поэзии конца ХХ века «Шинели» (в частности, по изобретению термина «метаметафора», отнесённого Некрасовым к «метааферизму»). Между тем он не только изучил и по-своему проинтерпретировал, но и практически подвёл итоги русской поэзии ХХ века в обобщающей картине Куликова–Бородина отечественной словесности, на поле которого в роли Пересвета и Челибея оказались Пушкин и Дантес. Константин Кедров в словесности – Верещагин нашего времени, с «Лермонтолёта» обозревающий, как «залпы тысячи орудий // слились в протяжный вой Ивана Ильича // не хочу-у-у-у-у-у-у-у», переходящий в груду черепов».

Это калейдоскопическое обозрение горы фонетически или метафорически однокоренных тел-слов имеет свою структуру, выражаемую в рефлексии, что «может быть гора кровавых тел // не может быть горою никогда // поскольку тело больше // чем гора любая». Так что это Верещагин «Апофеоза любви» (а не смерти). Если в жизни и не миновать «поэтику склоки», то в поэзии Кедров предпочитает существовать, «космологея». В постигаемой в ходе такого процесса космологии «время это пространство, свернувшееся в клубок», а «вечность это недисциплинированное время».

Американский учёный-космолог одесского происхождения Гамов придумал когда-то термин для межмировой (между макро- и микромиром) частицы-челнока – «урка-частица». Уровень ненормативной космологичности Кедрова позволяет уловить ритм мироздания, то сжимающегося, когда «в смутном воздухе скомкан Бог», «в точку пули Дантеса» (как это произошло с армией Бонапарта, «дабы в битве Кутузов – Наполеон // победила ДРУЖБА»), то разбегающегося в вечном буддистском взрыве. Но буддистский ритм не отменяет крестообразной мировой структуры. В «Ура-трагедии», как называется одна из коротких драматических поэм, ставятся посткуликовые гамлетовские риторические вопросы, проясняющие, в частности, и смысл названия книги. Сам Шекспир, выступающий тут вместе со Спинозой, Радищевым, Львом Толстым, Бетховеном, Мальтусом, Чайковским, Фрейдом, неизменным Пушкиным и другими (странно, однако, что среди них нет философов-лингвистов), ставит вопрос не совсем по-гамлетовски: «Быть? // Или быть «или»? // Или!» Личное открытие автор декларирует в своей поэтической «Конституции»: «Граждане имеют право быть // или не быть // граждане имеют право на или».

Лозунг, посылающий граждан на «или» «Конституции»: «Гениталии всех стран, соединяйтесь», показывает, что поэзия Кедрова носит не такой уж и «головной» характер. Здесь можно вести речь о письме древнегреческим способом бустрофедон (как пашут волами), когда одна строка идёт слева направо, а другая – наоборот. То есть в одну сторону словополе пашется головой, а в другую – тем, заместителем чего, по Фрейду, стал гоголевский Нос (у Кедрова не пародируемый, а ритуально обожествляемый). Забавно при этом выглядит в стихотворении «Холин» («монсТРанс // поэзии // эзопии // пирвовремячуменец») авторская сноска (т.е. получается – самоссылка) с оправданием использования ненормативной лексики тем, что так считал нужным делать сам Холин (тогда как в эпиграфе холинское же обращение к автору: «Костя, никого не слушайте, делайте, что хотите»).

Таким образом, при очевидном стремлении возродить в русской поэзии насильственно прерванные традиции футуризма, творчество Кедрова представляет собой просвещенческий тип культуры (на фоне объективно возрожденческой фигуры Вознесенского).