Австралия

Это случилось много лет назад, в благодатном краю черноморских субтропиков, в небольшом абхазском посёлке у самого моря, который назывался...Впрочем, нет; после событий последних десятилетий, после всех переименований я не знаю, как назвать его, посёлок моего детства, чтобы не вызвать ничьего неудовольствия. Да и потом, дело было давно, что-то забылось, что-то сохранилось в памяти в несколько приукрашенном неуёмным детским воображением виде, что-то помню сейчас лишь по рассказам - отнюдь не всегда стопроцентно правдивым.

В общем, было это в небольшом абхазском посёлке, и было мне тогда лет шесть. А хоть семья у нас была большая, и в доме почти всегда стоял шум и гам и полнейший бедлам, но всё же случалось иногда, что я оставалась совсем-совсем одна. Ну или почти одна.

Вот так было и в тот раз. Было воскресенье; и мама, как всегда, торговала на маленьком пляжике варёной кукурузой. Старшие сестра и брат отправились гулять с приятелями, тётя Наала зашла к соседке попросить немного муки - ну а всем известно, ежели тётя Наала куда отправилась, раньше чем через пару часов её ждать не стоит, да и то это если разговор отчего-то не заладится. Её долговязый отпрыск, молчаливый и бледный, вечно просиживавший с книгами опять, верно, бродил где-нибудь вдоль берега, разглядывая блестящие мокрые камни, грязно-белые ошмётки морской пены, набегавшие на берег волны. Впрочем, кто-кто, а уж он-то мне был совсем неинтересен. Дедушка сидел на лавочке возле дома и неспешно покуривал трубку. Навряд ли кому удавалось увидеть дедушку без его любимой трубки, ходили даже слухи, что он прямо с ней и родился, причём родился он, верно, прямо на этой лавочке возле дома и уже потом научился иногда отделяться от неё, если вдруг это зачем-то понадобится; бабушка же вот уже третий год, как вовсе не вставала. Целый день она сидела в кресле-качалке, завернувшись в огромную чёрную шаль и глядела в окно.

Дедушка редко снисходил до разговоров со мной. Улыбнётся, погладит по голове - "иди поиграй, детка". С бабушкой же можно было разговаривать сколько угодно, но это оказывалось чрезвычайно утомительно - редко когда она слушала, что ей говорят, будто вечно спала, и лишь иногда, тряхнув головой, испуганно переспрашивала: "А? Что, милый? Что же это..." - и снова оказывалась как бы в забытьи.

Отец же отправился в тот день в Сухуми, в гости к давнему приятелю. Правда, он конечно, надеялся заодно уладить какие-то неувязки по работе - близкий друг того приятеля был каким-то большим начальником. И так получилось, что я оказалась во дворе совсем одна.

Поначалу я смотрела, как роются в песке огромные белые куры - гордость тёти Наалы. Куры эти были какие-то очень породистые, и тётя Наала никому не позволяла даже близко сунуться к ним, а в особенности нам, ребятишкам. Впрочем, яйца они несли точно такие же, как самые обычные пеструшки, а резать их тётя Наала не позволяла - "такую красу на суп, это же просто кощунственно!". Но куры, хоть и чрезвычайно породистые, были ужасно скучны в своём ленивом копошении. Потом я нашла какую-то палочку и накорябала на песке пару кривых рожиц с большими ушами и улыбкой во весь рот. Рожицы мне не понравиись, и я решительно затёрла их босой ногой.

Можно было, конечно, пойти в дом - но в доме было ещё скучнее. Мне мало что дозволялось трогать там без разрешения взрослых - а взрослых никого не было, дедушка с бабушкой не в счёт. Я села на крылечко и задумалась.

Откуда-то появился пёс и улёгся калачиком у моих ног. Это было странное существо, огромное и бородатое; пёс приблудился к нам во двор несколько лет назад, и с тех пор усердно охранял дом от всех непрошенных (а часто и вполне желанных и ожидаемых) гостей. Впрочем, детей этот здоровяк обожал, и не только "своих", а всех без исключения.

Имени у пса не было. Звали его просто "ала", что по-абхазски и означало "собака". В Абхазском языке есть много слов для обозначения собаки разного качества - злой собаки, пустолайки, заморыша, но этот пёс настолько ничем не выделялся, что был просто Ала. Тётя Наала, впрочем, звала его не иначе как страхом Господним или страхолюдиной облезлой, а её начитанный сынок презрительно именовал Кабыздошкой.

И вот я начала от скуки придумывать, будто мы с псом  - одни на белом свете. Одни - это значит, совсем одни, нет ни мамы, ни папы, ни брата с сестрой, ни дедушки с бабушкой, ни даже тёти Наалы и её сынка. И соседей тоже нет. И даже отдыхающих на пляже. Ну вот как будто мы совсем случайно оказались в Австралии.

А надо сказать, в детской на стене висела огромная карта мира с потрёпанными и загнутыми краями, и другая - карта Европы - поменьше и поновей. Папа частенько говаривал, что "не дело жто - в век научно-технического прогресса растить митрофанушек, которых извозчик довезёт" и то и дело мучил нас географией. Мне эта премудрость давалась крайне тяжко, бесчисленные иноземные названия путались в моей несчастной голове, сплетаясь в какой-то невообразимый клубок. Конечно, теперь уже я не перепутаю Копенгаген с Кейптауном, а Братиславу - с Барселоной, но что касается менее значительных наименований, с ними у меня по-прежнему происходит такая же путаница.

Но Австралия оказалась нежданным исключением из этого печального правила. Мне отчего-то пришёлся по нраву этот маленький кусочек жёлтой сухой земли, вдали от всех остальных материков, с цепочкой городов вдоль побережья, эта странная и безлюдная страна-материк с причудливым зверьём, её населявшим. Впрочем, порой я подозревала, что всех этих странных существ папа просто выдумывал, чтобы развлечь нас.

И вот я представила, как мы с псом идём по выжженой солнцем австралийской земле. А так как мы совсем одни, и пёс - мой единственный верный спутник - то он конечно никакой не Ала и не Кабыздошка. И зовут его Пират - потому что самую лучшую собаку, которую я знала, весёлого фокс-терьера моей лучшей подруги Людочки - звали именно так. И нас, конечно, отправили в этот жуткий край в ссылку за какую-то страшную провинность. Ведь всем известно, что Австралию населяли изначально несчастные английские ссыльные. Мы с Пиратом, конечно, не англичане, но ради такого большого приключения вполне можно ими притвориться. И вот мы идём-идём, в надежде найти маленький родник с прозрачной чистой водой, укрывшийся в тени весёлых зелёных эвкалиптов. В их кронах будут пронзительно кричать какаду и медлительные коалы и прыгать сумчатые белки, дикая собака динго подружится с моим Пиратом, я приручу её и они будут охранять меня от сумчатого волка и несумчатых, но очень опасных ядовитых змей и скорпионов. Папа, конечно, ничего не говорил про скорпионов - но если уж эти твари однажды заползли даже в комнату тёти Наалы, то уж в Австралии их наверняка полным-полно!

Сначала мы с Пиратом построим шалаш из эвкалиптовых ветвей, и будем жить там. Потом к нашему жалкому пристанищу придёт заблудившийся пастух с двумя-тремя худыми усталыми овцами. И вот окажется, что здесь даже можно нормально жить, только нужно построить пару-тройку домов, магазин, школу...Да нет, без школы можно и обойтись, не в каждом же посёлке в три дома есть школа! И усталые от городской суеты сиднейцы и мельбурнцы с радостью отправятся в этот зелёный и тихий уголок, а нам, первооткрывателям, поставят памятник и будут писать о нас в газетах. А мы будем снисходительно усмехаться: "Это что" Видели бы вы нашу Абхазию, вот там да, там красота! А это так, пустячки!"

И тут во двор вошёл дядя Саид. Он был папин наипервейший друг, как он сам представлялся. Дружба эта особенно проявлялась в конце месяца, когда Саид просил папу одолжить "ну сколько-нибудь до получки. Не, ну сколько не жалко. Не, ну верну в тот же миг, мамой клянусь" И вот этот дядя Саид, как водится, зашёл во двор, элегантно "по-джентельментски" приподнял старую белую панаму и спросил:
 - Милая дэушка (да-да, милая дэушка - это я), не скажете ли, дома ли мои наипервэйший друг Леварса Авидзба? 

Дядя Саид слегка покачнулся и сделал попытку ухватиться рукой, видимо, за воздух. Как ни странно, попытка ему удалась - она принял довольно устойчивое положение.
 - Папы нет, - ответила я.
 - А гдэ же он? Отчего нэ хочит увидэть своего наипервэйшего друга? - Саид ещё более рискованно покачнулся.
И вот тут я бодро выпалила:
 - Папы нет и не будет! Его сослали в Австралию насовсем, он отправился открывать там...И вот тут-то я поняла, что говорю что-то не то, и от этого уже вертевшиеся на языке слова враз перепутались, - он отправился открывать там сумчатые эвкалипты, на которых очень удобно жить. А в прохладном роднике ему поставят памятник и пригласят его жить в Сидней или Мельбурн или, на худой конец, Канберру. Насовсем! А она откажется, потому что патриот и семью кормить надо!

Бедняга Саид сокрушённо всплеснул руками - и этот жест стал для него роковым. Он покачнулся так, что падение было уже неотвратимо, и если бы не вовремя подоспевший папа, который, судя по выражению его лица, слышал весь наш разговор.

Больше папа не повторял свои эксперименты по научению нас географии.