Сальвадор Дали. Приглашение к астрономии

                ПРИГЛАШЕНИЕ К АСТРОНОМИИ
                (Заключительный фрагмент)

..............

Вот официантка в баре
крутит проигрыватель и потчует можжевеловой водкой
гонщиков, математически точно
смешавших в моторном масле
игру случая
и темный инстинкт суеверия.

Вот автодром – цементное поле.
Если посмотреть сверху,
гонки белых «Бугатти»
схожи
с безвольным кружением
втянутых в водоворот
акванавтов под парашютами.

Медленные ритмы Жозефины Бейкер
вторят неспешным,
чистым движениям лепестков,
расцветающих на кинопленке.

Ветер синематографа!
Белые перчатки Тома Микса на черных клавишах
так же чисты,
как прощальные свадебные сплетения
рыб,
как кристаллы и звезды Маркусси.

Адольф Менжу
в антитрансцендентальном порыве
демонстрирует четвертое измерение смокинга,
а заодно невинность,
столь сладостную в мире цинизма.

Бестер Китон! Вот она,
Квинтэссенция Чистой Поэзии, –
погляди, Поль Валери, любуйся!
Постконструктивистский проспект,
Флорида, Корбюзье, Лос-Анджелес,
Совершенная Красота
и гармония прет-а-порте,
стерильные антихудожественные зрелища,
наконец,
ясная идея – ясней не бывает! –
воплощенная в смирной, веселой и бодрой вещице,
бросающей вызов всей этой
прогорклой тухлятине,
что именуют высоким искусством.

Лаборатория! Клиника!
Белый кафель
льнет к рентгенограмме.
За стеклами шкафа,
в парах хлороформа,
в чащобе
никелированных веток
и эмалированных стеблей,
дремлет
подобно красавице спящей
отточенный скальпель.

Журналы Штатов
соблазняют нас девочками –
girls, girls, girls, –
и глаза разбегаются,
а Ман Рей
под солнцем Антиб
прилежно снимает магнолию,
и ее лучезарный облик
сильнее, чем осязаемые выдумки футуристов,
раня плоть, потрясает сердце.

Туфли в громадной магазинной витрине
и манекены, манекены – сколько их! – манекены.
Застыв под искусной подсветкой,
тревожат воображение
бесполые манекены
с шарнирами вместо суставов –
живые, глупые, милые!
Как несуразна походка – вихляются бедра и плечи,
но в жилах
течет обретенная вновь
физиология платья.

Следуя за строкою Данте
(не помню, какой)
отправляюсь в путь, созерцая
всевозможные разновидности тухляков –
сиречь
унылых художников, посягнувших на вечность.
Им, тянущим всякое лыко в строку,
не знающим,
что такое расчерченная миллиметровка,
даже не снилась ясность.

За ними толпится семейство,
приобретшее произведение искусства,
чтобы водрузить его на рояль.
Далее конторский клерк,
член корпорации и федерации,
доктор психологии и прочая шваль
(глаза бы мои не глядели)...

Но вдруг –
усы кассира.
Умиляюсь,
ощущая всем сердцем
несказанную прелесть
его францисканской души,
и, улыбаясь сквозь слезы,
ложусь на песок.

Размеренно рокоча,
как у ног «Спящей цыганки»
Таможенника Руссо,
волны
накатывают
на берег.

----------------------
Пер. Н. Малиновской