Свечение

А сейчас было поздно.  Сейчас, когда в открытые двери рвался и свистел ветер, сейчас, когда поезд набирал скорость, было поздно. Чернота. При свете вагонов из тьмы выбивался клок снега. Но больше ничего не было. Не было волчьих желтых глаз города. Чернота.
 Ах, если было бы ружье, — говорил как-то Максим. Можно было бы стрелять прямо по клацающим пастям. Но нет. Ружья у него нет. И не было никогда.
Пол в тамбуре был скользким. Вагон качало так, что нельзя было встать на ноги. Прямо в лицо шумно дышала зимняя ночь. А было море. Вот так, если зажмурить глаза, шумело в дикую погоду море. Виток жизни. Так высоко его забросило! А теперь пришлось падать. Падать. Вот бы в воду! В знакомую стихию. Там и погибнуть не страшно. Там и захлебнуться не боязно. Почему-то на ум шло сравнение с рыбой, глотающей воздух ранеными жабрами.  Смерть. Она виделась Славе с закостеневающими рыбьими глазами. Но смерти не было, пока была эта чернота. Какой-то город прогремел оборванной цепью станции, сорвавшимся псом порывался достать летящий поезд. А потом заскулил и затих. Начался снегопад. Снегом залепило все. В тамбур намело сугроб. Снег стал похож на пену. Шум исчез.
Оленька любила повторять: голубые, как небо, глаза. К чертовой матери! Он этого не помнил. К чертовой матери Оленьку! Будь это возможным, он бы вытолкнул этот её хрупкий силуэт из своей души в скулящую ночь. Не дрогнула бы рука! Пусть бы растащили её медовые кудри по снегу. Он пытался найти в своем сердце после этой мысли что-то, но ничего не находил.
Слава услышал: Мертвый.
Чужие, маленькие как угли, глаза смотрели на него из-под козырька. И не видели. Тело упало в снег почти бесшумно. И быстро осталось позади поезда. Слава открыл глаза и увидел блюдце луны. На его лицо сыпал белый пух. Луна была вся в чудесном свечении. И отец, и мать, и Оленька шли к нему по глубокому снегу. Оленька почему-то с ног до головы закутанная в теплые пуховые платки. Глаза заплаканные. И только белый локон выбился. И свечение такое!
— Ольга!
— Что, любимый?
А мать и отец так и не дошли, стали как вкопанные, он видит их краем глаза.
— Ольга,  дай руку.
— Не могу, ты меня утянешь за собой. Я боюсь.
И в снег упала.