Мертвые кости

_________________________На неоткрытие памятника 22-м солдатам Красной Армии,
_________________________павших в боях в Оссуве в августе 1920-го года



__________________________TU SPOCZYWA 22 ;OLNIERZY 235 I 236 PU;KU STRZELC;W 79 BRYGADY __________________________ARMII CZERWONEJ POLEG;YCH W BOJU POD OSSOWEM W DNIACH 14 I 15 __________________________SIERPNJA 1920 R.

_________________________ СДЕСЬ ПОХОРОНЕНО (правильный перевод – покоится) 22 СОЛДАТА _________________________ 235 И 236 СТРЕЛКОВЫХ ПОЛКОВ 79 БРИГАДЫ КРАСНОЙ АРМИИ
_________________________ПАВШИХ В БОЕ ЗА ОЛССУВ 14 И 15 АВГУСТА 1920 ГОДА
подлинная орфография)

_______________________________________________________НАДПИСЬ НА ПЛИТЕ.

_______________________________________________________ОШИБКИ В РУССКОМ ТЕКСТЕ:

_______________________________________________________сдесь ; здесь (орф.)
; покоится (стил.)
_______________________________________________________в бое ; в бою (грамм.)
_______________________________________________________Олссув ; Оссув (опечатка).


Снова слюни текут мести
снова в Оссуве осы летают
снова ненависти бабьи руки
засученные по локоть
тянутся в камеру: «Не хотим
чтобы здесь был крест
православный, не хотим,
чтобы здесь были их кости».

Вандалы – это не байкеры
не парни в черных куртках и масках,
это обыватели местных сел,
подначенные депутатом из оппозиции
с болезненно национальным уклоном,
повторяли утром перед камерой:
позор, эти кости несли на себе
заразу коммунизма, не хотим этих костей.

И теперь эти кости
девяносто лет спустя
источают как радиацию
идеологию, ради которой
столько верст, столько полей
и лесов и оврагов и перекопов
резали и рубили
по признаку знака на погонах,
по тонкому различию цвета
знамен, глаз, лампасов
и соцпроисхождения.

И покоятся кости
под подстриженной лужайкой
братской могилы рядом
с костями панов белополяков.
Эти кости пропахли потом коммунизма,
эти кости протерты идеей большевизма,
портупеей комиссара и розгами
со следами самосуда и Божьей кары,
людоедства и холопства,
с кусками истлевшей и заскорузлой
гимнастерки красноармейской;
и в челюстях застывшее ура
веет замогильным ужасом
раскрытого рта.
Эти кости не прорастают
из-под земли деревьями
или кустами и даже не крестами,
не цветами и лопухами,
лишь красиво обрамлены
ровной католической травкой
поливаемой два раза в сутки,
похожей на асфодели из книги Данте,
и прорываются в голое место –
падают прямо в небо
спустившееся к земле
воздушным шаром.
Нехристи и бунтовщики
бессмысленного бунта,
мужики и казаки,
босяки и эсеры,
пехотинцы Первой Мировой,
свирепые комиссары,
латыши, евреи и хохлы,
ставшие все на одно лицо
и на одно слово – русскими,
сложившими головы в Оссуве,
Гонимые Интернационалом
ради Троцкого и Каменева
и кучки партийных жыдов,
севших в Москве на трон
своими жыдастыми жопами,
ради декретов, растерзавших Россию,
ради идей, затопивших Россию
нечистотами и зловонием,
террором и изуверством.
От страха за своих в Костроме и Брянске,
от виселиц за спиной,
от децимации, от товарища Маузера,
от черных детей революции,
из коллективной солидарности
целыми полками переходившие
от красных к белым
от белых к красным,
от жизни к смерти,
от Дона к Бугу,
от Деникина к Тухачевскому,
вливаясь в новые потоки
и разношерстные полки
той нелогичной теперь
и малопонятной войны.

Скрежещут и верещат
мертвые кости в зубах старой ненависти
в старом дупле замшелой истории,
забитой издержками революций,
оставшиеся в жерле времени
мостиками в настоящее,
в сознании, помешанном на истории,
правде и справедливости,
политые слюнями мести
найденные и перезахороненные
сами взывают немым голосом:

Нас гнали, нас гнали, нас гнали
с войны на войну
с переправы на переправу
по трупам учили ходить.
Нами хотели скрепить
распавшуюся империю,
нами клали хворост
в болото бурлящих боен
образовавшееся после
Брестского мира.

Нас и живыми ненавидели
и пленными стирали с земли,
землею кормили, корили,
гноили пока мы ходили
сажали на кол и сдирали шкуру,
совсем как в фильме «Огнем и мечом».
Мы тухли в лагерях в Тухоли,
в страшном Стшалкове нас
расстреливали между водой на завтрак 
и пресным обедом,
из мести морили в Пикулице,
лишали воды в Вадовице
доводя нас не то что до обмороков –
да кинопросмотров ада,
а теперь и по смерти
не даем мы покоя,
о, кости красноармейские
с тонкой гравировкой «Мы – РККА»   
или «Первая конная».

С нас сжигали заразу коммунизма
вшами и холерой.
с нас стирали проказу большевизма
нашими же испражнениями.
С нас сгребли все знаки различия
гордыни и славы
и выветрили тельняшье безверье
в мягкой землице инославья.
Нас и по смерти учат тому,
что мы рабы и быдло.
Ну, и топчет нас радость
что не взяли мы Варшаву
каждого пятнадцатого августа.
И в костях наших, в генной структуре
прочитана надпись – враги.

За нас потом отомстили
в черных землях Смоленских
сложили штабелями
панские кости в Катыни
за нас расчленили
Польшу на новые части
за нас убивали и даже смолой заливали –
Мы тоже татары.
мы тоже сарматы
и губим себя же
тоннами власти.
Мы, эти страшные кости,
под тоннами мести без чести
покоимся здесь
но покою-то нам не хватает.
Русофобия здесь побеждает
и слагает косточки свои в Смоленске,
история продолжается,
вспыхивая злостью в Оссуве.

Мы – двадцать два скелета,
рассыпавшиеся останки,
двадцать две штуки мощей,
отрытые в Оссуве
в две тысячи восьмом.
Мы – полтора человека
в танке под Прохоровкой
превратившиеся в пепел.
Мы – безоружная масса
в атаку идем
за Мамаев Курган.
Мы – газовое облачко
сгоревших дивизий
в медвежьем Берлине.
Мы – колонны на грузовиках,
въехавшие в  Грозный
в новогоднюю ночь.
Мы – ошибка командования.
Мы – последний предел.
Мы – ноли потерь и издержек.
Мы – вопль комиссаровый
огневой прямо в спину.   
Мы – надежда
победить там, где тебя
расстреливают в упор.
Мы – попавшие в окружение,
пропавшие, запавшие, павшие,
отпевшие, отпотевшие, отпетые
в государстве кухарок и сукиных детей.
Мы – сломанные ногти
разодранной России
рассеянной по ветру.
Мы – слежались в одно
в груз номер двести.
Мы – мертвые кости,
рассыпанные в землях –
«живыми не сдадимся».
Мы – сила и жертва,
большая сила гигантской жертвы,
но скажите вы, живые:
это была победа или пораженье?
Мы – черная чума,
ползущая на высоты
за чужих умираем,
не жалеем своих детей.
За нами штыки
нас гонят, нас гонят, нас гонят
на подвиг – в братанье со смертью
в котлован братской могилы.
Сколько забытых нас, сколько забытых?
Сколько бесславно погибших?
Кто ответит за нас, безымянных?
Кто ответит?

* * *
 
У этих костей этих есть мы,
а у нас разве есть кости?
Где похороним их,
в каких таких наших Палестинах?
В каких церквах отпоем,
каким именем помянем?
В каком уголке сбережем
замерзающего сердца на полюсе?
Как их назовем:
отцами или бандой.
Ибо мы, ибо мы, ибо мы –
мы уже не мы,
ушли в себя, свернулись,
вывернулись, извернулись
изловчились, пролезли
сквозь ограду этого мы,
отмазались, откосились,
откупились, отпросились.
Мы – разные, и нас снова
миллионы, но это не мы.
Не мы ходили с винтовкой
на кронштадтский лед,
под красной тряпкой,
под грязной липкой
кровавой краской
чья ложь – на века.
Где те, что ссали на нас,
где мы, что лизали сапоги?
Не мы бежали от голода,
не мы дрожали от холода,
не мы стучали как сволочи,
не мы стреляли в затылок,
не мы вертухаями с вышки,
не в нас стреляли мы сами.

Мы – лишь комья взрыва
и жертвы отлива
мы жалкие суффиксы и приставки,
говорящие по-русски и фене,
той самой великой идеи
самосожженья и ослепленья,
и красная кровь
в нас как красное знамя
ворочается в день ненависти.

Не мы копошимся в истории
не мы открываем память,
не мы строим себя,
свой дом, свою родину.

Не учат нас жертвы
отличать победу от пораженья,
не учит нас боль
недоверию власти,
не учит бесстрашие смерти
мужеству жить.

Не мы обливаемся мочой пахана,
как самым чудодейственным потом:
Сталина нам не хватало?
Ленина нам было мало?
Не мало, а много.
Так много, что и по сей день
изнасилованные вождями
славим насилье
и славим вождей.

Произносим слово нация,
а рифмуем через задницу.

Чьи кости-то в нас?
Если все-таки боль
говорит в нас языками горенья,
стыда и чести
за головы те, что в Оссуве зарыты.


22 августа 2010 г.