Рильке в пер. В. Летучего - Дуинские элегии. 2

/Печатается по книге:
Райнер Мария Рильке. Дуинские элегии. Сонеты к Орфею; пер. с нем. Владимира Летучего. - М: Скорпион, 2010. - 140 с.: илл. - графика Пабло Пикассо/


                ДУИНСКИЕ ЭЛЕГИИ

                - Элегия вторая -


Всякий ангел нас ужасает. И все же – на горе себе! –
вас, почти смертоносные птицы души, возвещаю,
наслышан о вас. Куда дни Товии делись, когда
один из самых лучистых стоял на пороге
ветхой лачуги и устрашающим не казался
(юноша – юноше, глазевшему из окна
                с любопытством).
Если бы грозный архангел сейчас возник из-за звёзд
и сделал всего дин шаг вниз и вперёд –
сердцебиение нас бы убило. Ангелы, кто вы?

Первенцы счастья, о, вы – любимцы творенья,
высь устремлений и заревые вершины
всего сотворенья – пыльца цветущего бога,
вы – скрещения света, лучевые стези и ступени,
                и троны,
пространства из сущностей, столпы из блаженства,
порывы восторгов и вдруг, по отдельности,
вы – зеркала: и сиянье своей красоты
вы вбираете снова в свой лик.
Мы же, чувствуя, мы расточаем себя; ах,
с каждым выдохом убываем; от пламени к пламени
слабей ощущаемся. И пусть кто-то скажет:
ты в крови у меня, эта комната, эта весна
только тобою полны… Знай: никто никого
                не удержит в себе,
мы и в нём, и вокруг. А тем, кто прекрасен,
как же им удержаться? Беспрестанно любуются ими
и уносят их лики с собой. Как роса с рассветной
                травы,
поднимается наше от нас, как жар
от горячего блюда. Ах, улыбка, - к кому? Ах, поднял
                глаза –
и еще одна, теплая, отхлынула от сердца волна; -
горе мне: но это и есть – мы. Ощущает ли мировое
                пространство, где
мы растворились, наш привкус? Воспринимают
ангелы только своё, что происходит от них,
или же, хоть иногда, пускай по ошибке, толику
нашей собственной сути? Или к чертам их, быть
                может,
мы примешаны, как отрешённость
к ликам беременных женщин? – Этого не замечают
                они
в вихре возврата в себя. (Да и как им заметить.)

Любящие, догадайся они, могли бы вдали друг от
                друга
в воздухе ночи общаться. Сдаётся, что всё
нас утаивает. Смотри: есть деревья; а эти дома,
где мы живём, стоят, как стояли до нас. Только мы
мимо проходим, сменяясь, как ветер за ветром.
Всё сговорилось замалчивать нас, то ли, быть может,
                стыдясь,
то ли в знак неизречённой надежды.

Любящие, вам на двоих вполне хватает себя –
я вопрошаю о нас. Вы обхватились, вы как одно.
                Как проявляетесь вы?
Смотрите, бывает, что мои руки сцепляются, или
моё растраченное за день лицо
в них бережётся. И восприимчивей я становлюсь –
ненамного. Но кто бы рискнул уже только поэтому
                быть?
А вы прирастаете с упоеньем друг другом,
Ах, покуда подавленно кто-то из вас
не взмолится: хватит -; смыкая объятья,
вы изобильней, чем виноградный год;
вы, кто иногда погибал, потому что другой
брал верх: я вас вопрошаю о нас. Я знаю:
касанья блаженны, если сдерживать ласки,
как слёзы; что не исчезнет, о нежные, место, пока
вы его накрываете; знаю, что там
вы ощущаете чистую длительность. Ваша объятья
                для вас –
почти обещание вечности. И всё же: если вы пережили
ужас первого взгляда, муку ожидания возле окна
и первую тайную – и единственную! – прогулку
                по саду:
влюблённые, разве вы ещё есть? если вы
тянете губы к губам -: питьё к питью, о как странно
                тогда
иссякает, глоток за глотком, жажда пьющих.

Не удивляла ли вас осторожность человеческих
                жестов
на аттических стелах? Как легко любовь и прощанье
ложатся на плечи, как если бы они из другой, чем
                у нас
материи. Вспомните руки:
как невесомо покоятся, хотя торсы исполнены
                мощи.
Эти властители знали: необузданность так далеко,
                у истоков,
наше – лишь это, нам положено так прикасаться;
                тяжелей
опираются боги на нас. Но это дело богов.

Обзавестись бы и нам человеческой мерой –
чистой, сдержанной, в четких пределах, своей
                плодоносной полоской земли
между потоком и камнем. Увы, наше сердце
по-прежнему нас превышает – как тех, первобытных.
И нам не представить границ, где оно успокоится, ни
богоподобных тел, где оно величаво смиряет себя.