Самоубийца

- Смельчаков, зайдите к директору – я услышал голос Ирины Степановны, секретарши, в телефонной трубке. Прихватив с собой блокнот и ручку, на случай ценных замечаний, я скорым шагом направился в директорский кабинет, где за широким столом из массивного то ли дуба, то ли еще какой ценной древесины, в белой рубашке и золоченых очках восседал Сам.

Кабинет, в котором генерируются все основные идеи завода, обставлен в стиле всех прочих начальственных кабинетов постсоветской Белоруссии. Он длинный и широкий, всегда чисто выметен и пропылесосен, над головой начальника висит изображение улыбающегося Президента, в чью доброту так хочется верить. В одном углу стоит стеклянный шкаф из такого же массивного дерева, что и остальная мебель, в котором стоят какие-то кубки, блюда с поздравлениями ко дню рождения, и прочая всякая всячина. В другом углу стоит какая-то вульгарная статуя какой-то полуобнаженной женщины, по всей видимости, богини чего-то. Напротив стол и стулья, для тех, кого вызывают в этот кабинет.

На столе самого важного человека завода столь полюбившийся всеми начальниками китайский канцелярский ширпотреб: мини-глобус, безостановочно колотящие друг по дружке шарики, подставка с вензелями под чернильные ручки. За столом обязательное кожаное кресло с подлокотниками и подголовником, в котором восседает Сам. Признаться, последнее время я стал специально приглядываться к тронам всех Сам Самычей, в чьи кабинеты мне доводиться попасть: везде одинаковые кожаные кресла. Только кожа разного колеру. От нежно желтого до смолисто черного, со всеми оттенками между.

- Смельчаков, у меня к тебе тут такое дело. Нужно, чтобы ты оформил мне Шенген через посольство Германии. Вот тебе документы, сроку неделя. Понял?
- Сделаем – коротко бросил я, и на выходе из просторных начальственных палат окинул взглядом два паспорта. На Самого и его супругу. «Интересно, а она тут причем?» - наивно подумал я, и, пробежав приглашение на немецком, сразу же натолкнулся и на ее имя. Их обоих приглашали наши деловые партнеры в недавнем прошлом. Какие-то подозрительно очень уж русские немцы, с подозрительно русскими широкими лицами, которых мы щедро угощали и возили на природу.

Вернувшись к себе, я тут же занялся поставленной передо мной задачей, поскольку давно был научен: задача, поставленная начальником – ueber alles - превыше всех остальных задач. Даже если это отвезти ему домой купленный гарнитур из светлого ореха или купить десять бутылок «Немирофф».

Заполняя анкету, я натолкнулся на вопрос, который меня поставил в тупик: «Кто оплачивает поездку? Предприятие, какая-либо организация или сам выезжающий?». Если оплачивает предприятие, то как оно может оплатить поездку жены Самого, которая никогда у нас не работала и лет пять уже отдыхала на заслуженной пенсии?

Дабы не гадать и ничего не придумывать, я поплелся с этим вопросом к начальнику. Выждав в «предбаннике» аудиенции минут двадцать, меня церемониально и важно впустили в кабинет, словно сделали великую милость.

- Иван Митрофаныч, здесь в анкете вопрос…
- Что за вопрос? – недовольно рявкнул Иван Митрофаныч, который жутко не любил, когда его беспокоили по пустякам.
- Кто платить будет за поездку Вашей супруги? – как можно деликатнее поинтересовался я.

Иван Митрофаныч выкатил на меня свои и без того выпученные глаза, что мне сделалось не по себе. Его налитый кровью взгляд явно свидетельствовал о крайней степени недовольства и возмущения моей тупостью. Я оглянулся на дверь, чувствуя непреодолимое желание как можно скорее выскочить в нее.

- Смельчаков, за поездку директора, да будет тебе известно, всегда платит завод. Также как и за тех, кто едет с ним…
- Да, но каким образом…
- Это не твоего ума забота.
- Хорошо, я понял – и я быстренько выскользнул за дверь, перевел дух и направился обратно.

Я заполнил до конца анкету, невольно ломая себе голову, каким образом бедная бухгалтерия должна будет провести директорский «довесок». Как будут проведены авиабилеты, проживание в гостинице и все прочее. Во мне вдруг зашевелилась несколько задремавшая совесть, и принялась ехидно так шептать на ухо: «И не стыдно тебе заниматься таким нечестным делом, за счет предприятия, за счет этих работяг, что в масле и грязи гнутся в цехе? За счет твоих товарищей оформлять директорскую супружницу на курорт в Баден-Баден? Не стыдно, а?».

Я плюнул, и, вскочив с места, вышел из офиса, сделал круг, и через третий этаж вернулся к себе. На душе было неуютно. Едва я уселся на место, как затрещал внутренний телефон, и я, раздраженно схватив трубку, услышал: «Смельчаков, зайдите к директору».

«Чего ему еще от меня надо?» - думал я, шагая по коридору.

- Слушаю Иван Митрофаныч – услышал я свой голос, словно со стороны, в котором нотки деликатности куда-то исчезли, и на их месте появилось плохо скрываемое раздражение.
- Смельчаков, тут, значит, такое дело… хммм… чтобы ты знал… я, значит, в Германию не еду… просто нужно все оформить так, словно еду… билет там, гостиница… а визы оформить, как положено. Понимаешь?

Я, по наивности своей, понимал не очень. Единственное, что я понимал, это то, что заводу все равно придется платить за визы для директора и его жены, да еще и городить какую-то «липу» с авиабилетом и гостиницей, без которых визы не оформят.

Я задумчиво вышел от Сама, туго соображая, как мне нужно провернуть эту аферу.

Неделю я оформлял все документы, то и дело возвращаясь к уже заполненным документам, чтобы обнаружить, что все равно чего-то да не хватает. То никак не мог получить липовую бронь от отеля в Германии, где требовали указать номер кредитной карточки, то не мог объяснить бухгалтерии, что от них требуется. И ко всем этим трудностям, присовокуплялся еще гнусный голос совести, который ехидно меня донимал своими вопросами.

Наконец, настал день подачи документов в посольство Германии. Я снова проверил все ли на месте. Еще раз проконсультировался у Егора Викторовича, заместителя директора, который недавно оформлял такую же визу. Снова позвонил в Посольство, где мне раздраженно еще раз перечислили документы, необходимые для подачи. И, наконец, все вручив Саму, облегченно вздохнул.

Однако радоваться мне пришлось недолго. Уже на следующий день меня вызвали на связь с директором, который находился в столице. Тот, не сдерживая себя в выражениях, выдал приблизительно следующее:

- Смельчаков, ты как анкету заполнил?
- Как сказали, так и…
- Смельчаков, ты идиот! Почему ты написал девяносто дней, а не год?!
- Потому что Вы так…
- Смельчаков! Почему приглашение не на бланке?
- Потому что…
- Смельчаков! Короче, накосячил ты, бля! Я тут, из-за тебя, должен в очередях теперь стоять?! Анкеты переписывать?!  - и швырнул трубку, словно наотмашь дал мне по лицу.

Весь день я задавался вопросом, почему я позволяю с собой так обращаться. Впрочем, ответ был очевиден: потому что не хочу быть выброшен за ворота. Поэтому, как и остальные вынужден терпеть самодурство начальства. Как и остальные, птицы поважнее меня, подчиненные, которых ежедневно унижали, обзывали и о которых вытирали ноги, и почти все из которых, молча сносили барский гнев.

Было непонятно, почему человек, пускай и директор, не мог понять, что орать в присутствии подчиненных на человека не пристало. Что это дурное воспитание. Было непонятно, как можно, бессовестно и не таясь, тащить за собой на буксире, во всевозможные загранпоездки своих бесталанных детей, жен и любовниц. Как можно делать это за счет своих подчиненных, да еще и выказывать свое высокое недовольство чем бы то ни было. Да на таком месте, раз уж занимаешься таким негодяйством, нужно помалкивать, а не выставлять его на всеобщее обозрение.

На этом бы и закончилась моя история, но ей суждено было перерасти в нечто большее, о чем я и не подозревал. Вернувшись из столицы, Сам нисколько не успокоился, а только еще больше рассвирепел. С самого утра он вызвал меня к себе и, кипя от негодования, вновь принялся отчитывать за мою халатность. У меня хватило выдержки молчать все это время, пока он, словно он - сам Господь, я – бедный грешник, а это Страшный суд,  распекал меня за мои грехи.

Вернувшись назад, остаток дня я был задумчив, постепенно теряя веру в людей. «Вот ведь низкая гнида, совести хватает меня в который раз отчитывать за неточно заполненную анкету, а вот совести на то, чтобы увидеть свою бессовестность, наглость и самодурство, увидеть то, что негодничаешь по отношению ко всем нам, у тебя нет. Какое самомнение! Какая вседозволенность!» - я так и кипел от переполняющего меня чувства.

Все закончилось быстро и банально. После обеда, видимо уже немного успокоившись, Сам пришел к нам, чтобы похвастаться тем, как он был у какого-то там министра, и в перерыве между самовосхвалениями, снова бросил в мою сторону:

- Только вот Смельчаков меня подвел. Уже в который раз.

Это было сверх меры моего терпения. Чаша переполнилась, и меня внезапно прорвало: 

- Я вас подвел? Да в чем, это позвольте спросить? В том, что ваши липовые бумажки неточно заполнил? А вы не хотите поведать всем здесь присутствующим, как это вы за счет предприятия в Германию решили прокатиться, на пиво и сосиски, да еще, прицепом, и супругу свою протащить?! Нет?! Не хотите рассказать, как бухгалтерия неделю бледная ходит, по вашей милости, проводя эту «липу», и себя чуть ли не за решеткой уже видит?!   

Меня явно несло. Причем, слова сами, по своей непонятной мне воле, выпрыгивали из меня. Слова правды. Ими, словами, как пощечинами, этому самодовольному, зажравшемуся хлыщу, зашедшему так далеко, я бил наотмашь, бил смачно, с удовольствием, по его апоплексической ряхе. Раз- два, три-четыре. Раз-два, три-четыре.

Народ в кабинете, казалось, превратился в соляной столб. Никто не смел пошевелиться. Вздохнуть или выдохнуть. А я бросал, раз за разом, то, что накопилось у меня на сердце, то, что противная совесть мне нашептала, то, что жгло меня раскаленным железом. Я понимал, что назад возврата нет. Что я совершаю самоубийство:

- Вы думаете, здесь все слепцы и идиоты? Что народ не видит, не понимает, как вы пристроили своих деток, как назначили их, без образования и опыта работы, начальниками отделов?! Как таскаете их за собой по всему свету?! Как, в случае хорошо проделанной работы их отделом, заслугу приписываете исключительно вашим чадам, а за неудачи наказываете только отдел, но не его возглавляющего?! Да это вы идиот! Выскочка, и к тому же дурно воспитанный сноб, которому разве что нос не подтирают, а он все недоволен! 

Остаток дня мы все просидели, не смея поднять друг на друга глаза. Что думали мои коллеги? Были они на моей стороне или осуждали меня? Или, может, втайне радовались?

Я не строил иллюзий на их счет. Слишком благоразумными были некоторые из них. Мне было плевать. Я, впервые за пять лет сказал то, что думал и чувствовал, что, словно камень сбросил с сердца.

Я знал, что еще не раз пожалею о сказанном, как жалел раньше о прорвавшей меня правде, когда не находил слов поддержки даже от своих родных и близких. А только тяжелое молчание, в вечных думах о насущном. Но в таких делах, совета спрашивают только у своей совести, у собственного достоинства человека и гражданина. Я знал, что я поступил правильно.