Живые картины

Аудио-версия: http://narod.ru/disk/1618034001/Zhivye_kartiny.rar.html


Я рос и слушал сказки мамы
И ничего не рисовал,
Когда вставал ко мне углами
Мир, не похожий на овал.
Но все углы, и все печали,
И всех противоречий вал
Я тем больнее ощущаю,
Что с детства полюбил овал.
Наум Коржавин

Вот и каюк, единственный мой друг, каюк…
“The End”, перевод Г. Дашевского

Take this waltz, take this waltz
Take this waltz its been dying for years…
Leonard Cohen

Мы делили апельсин –
мене, текел, упарсин.
Из Интернетов

1.
Не пой, красавица, при мне.
Предохранители сгорели,
и вязкий привкус карамели
прилип к пинкфлойдовской «Стене».

Сжигая надоевший хлам,
опять изобретая порох,
ты чувствуешь бездонный город,
всем воздающий по делам.

На всех возможных площадях
рядятся в жесткий пластик ели,
и в новогодней fairy tale
опять всех нас не пощадят.

Сбивай с ботинок грязный снег,
рычи сквозь стиснутые зубы:
«Бип-боп-a-лула-шуба-дуба!» –
дремли, не закрывая век.

За неименьем сигарет
зажги в губах огонь бенгальский.
Все понесется в ритме вальса,
как и должно быть в декабре.

Прыжок-кульбит-переворот,
мосты меняются местами…
И вдруг печаль твоя взлетает,
пробив навылет старый год.

2.
Сейчас всего дороже
святая простота.
Пусти ее под кожу,
и пусть ютится там.

Сейчас всего наглядней,
что красная цена
любого звукоряда
заплачена сполна.

Сейчас всего приятней
пустая голова.
В задумчивом остатке –
не полтора, не два.

Сейчас всего понятней,
что будет вдалеке.
Ты с валидольной мятой
опять накоротке.

Сейчас всего ценнее
искусство падать вверх.
И, если ты умеешь,
молись за нас за всех.

3.
Пусть в средоточье инноваций
не вынешь рыбку из пруда.
Вели им всем стоять-бояться.
Гори, гори, твоя звезда.

Калинка ты моя малинка
и куст ракиты над рекой.
Не поворачивайся, сынку, –
ты экой несмешной какой.

Вставайте, дети нанотеха,
благослови вас РПЦ.
Я больше не хочу уехать –
смотри, улыбка на лице.

Пускай застыла, ну и что же,
зато не видно головы.
И неча нам пенять на рожу,
поскольку зеркала кривы.

Ты пишешь мне – чего же боле.
Прими меня в свои снега.
Я встану рано, выйду в поле,
где гуси-гуси га-га-га.

Пойду направо – песнь польется,
налево – сказка про бычка.
Мы не сдадимся всяким поцам,
их гипнотическим крючкам.

Бурление невнятной речи –
вот наш высокий каравай.
Целуй своих сурковых крепче
Борисборисыч, ну, давай.

Так лейся через горло, песня,
ты заменяешь кислород.
И, хоть убейся, хоть ты тресни,
а здравствуй, жопа, новый год.

И безопасна, точно мина,
запутавшись в десятых снах,
внутри кремлевского рубина
храпи, храпи, моя страна.

4.
В хлопушечном пистолете
хранится большой секрет.
Как будто не было этих
хороших и разных лет.

Как будто не было всяких
дурацких тупых обид.
И сердце опять отмякнет,
предпразднично застучит.

Под елкой лежат подарки,
обертки меняют цвет.
Пусть вечер побудет ярким,
как будто плохого нет.

Как будто бы ветер ласков.
Как будто бы много сил.
Как будто настала сказка
(ты долго о ней просил).

Как будто бы мир не тесен,
и ты будешь в нем всегда
смотреть, как, лишаясь веса,
над миром парит звезда.

Ей ангел в китайских кедах
поет про радость и страх.
А жизнь, что экран iPad’а, –
такая, ну прямо ах!

И ты шагаешь, счастливый,
считая, что повезло.
Как будто все еще живы
и ждут тебя за столом.

5.
Колокольчик под дугою
утомительно гремит.
Каждый день дается с боем,
разгрызи его термит.

Новогодье пальцем манит,
всякой красоты сулит.
Может, хватит плакать, Таня, –
у тебя дебильный вид.

Для тебя не предназначен
четкий путь метрошных схем.
Позабудь свой чертов мячик –
пусть утонет насовсем.

В старой камере-обскуре
больше нет живых картин.
Хватит плакать, Таня-дура.
Разбросай-ка серпантин.

Посмотри на небо, Таня.
Там, в прозрачной вышине,
кто-то в белом одеянье
может, помнит обо мне.

О тебе, пожалуй, тоже
помнит он. Наверняка.
Это мы проверим позже,
много позже, а пока

мимо нас, немного жухлых
и потрепанных слегка,
проплывают кверху брюхом
снеговые облака.

6.
В очередь, в очередь, сукины дети.
В руки – не больше пяти.
Ешьте счастливый трамвайный билетик.
Слушайте старый мотив
и запивайте «Советским» шампанским
(дрожжи щекочут в носу).
Галстук в салате. Поют итальянцы.
Как удержать на весу
все эти люрексы, шпроты, бокалы,
чешскую люстру (хрусталь!)?
Это все сгинуло. Было – пропало.
Так закаляется сталь.
Так в коридоре нелепое время
прячется на антресоль
делая вид, что уходит с арены…
Но не забудется, сколь
всё было славно в прекрасном далёко,
все рисовали овал,
и мандарин подмороженным боком
в школьном подарке сиял.

7.
Когда настанут времена
смешнее всех других,
прими игристого вина,
впадая в белый стих.
Взмахни рукой и запляши,
отринув «оливье».
Теперь ты накрепко пришит
к привычной колее.
Висящий над башкою меч
сегодня не у дел.
Давай, позволь себя увлечь
в соцветие людей.
Гирляндою обвей бока
и лампочки зажги.
Сыграй с собою в дурака
и встань не с той ноги.
Шуршат шелка, поет картечь
(она откуда здесь?).
Ты Дед Морозу не перечь,
уже пошел процесс!
И, в целом, все не так уж пло…
И, в целом, все не так.
Ты на морозное стекло
наносишь тайный знак.
Роняешь бутерброд с икрой,
пускаешь пулю в лоб.
Ты – литератор и герой.
Но это – пробка. Хлоп.

8.
Лыжи вылезли с балконов,
чертят тысячи кривых.
Новогодье благосклонно
смотрит… После – бьет под дых
и, на грудь поставив ногу,
выполняет пируэт.
Значит, поздно звать подмогу,
делать вид «меня здесь нет».
Все, над чем мы пролетаем,
обратится в серый пар.
Напиши моногатари
о далеком свете фар,
о ночной шоссейной ленте,
чудесах на виражах,
об уловленном моменте…
Все равно не удержать,
не продлить, увековечив,
только бережно хранить.
Ляжет мир тебе на плечи
в антисолнечные дни.
Подержи его с ухмылкой:
«Вот же ты тяжелый, shit!»
Год хоронится в копилке
и тихонько шебуршит.
В старых джинсах и футболке,
недвижимо до утра,
завтра тихо спит под елкой,
дожевав твое вчера.

9.
Дома опять поют нетрезвые рулады,
чечетку бьет фонарь, сопит в две дырки люк.
Так значит, все путем, и праздничного ада
уже не избежать. Каюк, мой друг, каюк.

Держи себя в руках, не выпускай на волю
все то, что под ребром клубится и кипит.
Нырни на десять дней в настулье и застолье,
По венам потечет горящий синим спирт.

Тебя жует метро, потом жует автобус,
но ты, неуязвим, ныряй из пасти в пасть.
Бессмысленно просить хороший новый глобус –
берите, что дают. И, с-с-сука, понеслась!

Тащи подарки всем, кто просит и не просит.
Потребуется тост – отделайся клише.
Откроется небес задумчивая просинь,
и в середине лба засветится мишень.

Подай себя на стол разрезанным на части –
с подливкой, с чесночком, с картофельным пюре…
И с блюда поклянись, что совершенно счастлив.
Клянись на пузырьках. Клянись на мишуре.

Клянись, как будто всем не наплевать на клятвы.
Как будто через гимн пробьется голос твой.
А где-то там – июль… И солнечные пятна
напишут на воде, что ты еще живой.

10.
Январь помнется у дверей,
потом войдет, расправив плечи.
Декабрь, нервен и калечен,
твердит себе: «Вали скорей!»

Усядемся за длинный стол,
затянем хоровую песню
про то, как светит ясный месяц,
и лихо спляшем рок-н-ролл.

Давно пластинки на костях
сменили лазерные диски.
Смотри, как стаи наших близких
куда-то зимовать летят.

Они летят от нас совсем,
ты понимаешь? Не вернутся.
Катилось яблоко по блюдцу.
Звезда спалила Вифлеем.

Так празднуй, черт тебя дери,
свою нелепую свободу,
сквозь грудь приколот к небосводу,
воздушный и пустой внутри.

Не изменилось ничего,
лишь откромсали полночь стрелки,
и снег пошел, сухой и мелкий,
и не случилось волшебство.

Год заторопится, уйдет,
изъятый внутренней цензурой.
Мы с облегчением закурим
и выпустим из легких лед.

11.
В черный рупор давай прокричим
поздравленья и прочую шнягу.
Этот праздник – мечта лотофага,
для забвенья не надо причин.

Целлофан прошуршит на ветру,
пронесется больным махаоном.
Не просите огня, батальоны, –
ни к чему нам чума на пиру.

Ни к чему обещанья простить,
ни к чему заверения в дружбе.
Оккупирован город недужный
оболочкой конфет-ассорти.

Украшая скулу фонарем,
мы вздымаем измятое знамя.
Кто не с нами – пусть будет не с нами.
Раньше смерти, кажись, не помрем.

Take this waltz, take this waltz, take this waltz,
а иначе случится такое,
что надолго лишит нас покоя…
Так, наверное, пора оживать?

В бурной радости всякая тварь.
Все по плану, а, значит, в порядке.
Только стрелка торчит под лопаткой,
выпуская наружу январь.

12.
…А после праздник отвопит,
став над строкою апострофом,
и толерантный запах кофе
забьет петардный динамит.
Придет неспешный новый день,
ленивый и каникулярный,
ничем тяжелым не замаран
и накрахмаленный везде.
Тогда начнем чаи гонять,
перебирать, что было летом,
с ладоней запускать кометы,
прозрев: все прочее – фигня.
И буду я. И будешь ты.
Ведь больше ничего не надо,
ну, разве только снегопада
из бархатистой пустоты
и говорить о пустяках,
которые всего важнее,
как только мы с тобой умеем…
А время станет истекать.

13.
Посмотри на солнце, только
через стиснутые веки.
Бодрой песенкой тирольской
зазвучало «мене текел».

Всем не хватит, не просите,
золотого апельсина.
Вот и вырос мальчик Питер
в полноценную скотину.

Телепузик Тинки-Винки –
не последний символ ада.
В этой маленькой корзинке…
Не перечисляй, не надо.

Прячься в колыбель для кошки
с толстой книжкой Воннегута.
Шепчут буквы под обложкой:
«Не могу так. Не могу так».

И «не так», и «так» не можешь,
мир под языком катаешь…
Глухо звякнет безнадежность –
полноценная, литая.

Ни к чему считать печали.
К черту темные аллеи.
Просто, нас не замечая,
небо за окном светлеет.

Мы переживаем зиму
от рассвета до заката.
Вспышка – мимо. Вспышка – мимо.
Вспышка, вспышка, вспышка… снято!

Ноябрь-декабрь 2010 г.