Громоотвод

В вахтовку садились весело. Валька Никонов, сухонький и очкастый мужичок лет пятидесяти, крабом расшеперился в дверях салона и не пускал толпу на ступеньки. Мужики навалились и Валька, на гребне волны, влетел в горячий остекленный короб, шумно выдохнув воздух. Угнездившись на переднем сиденье спиной к кабине, он принялся протирать грязным носовым платком круглые очки в никелированной тонкой оправе. Потом, сощурясь, оглядел салон.

-Хорошо, что электриков не везем. Вы меня, как в колыбельке доставили, я только ножонки подогнул.
-А чего это ты – за электриков-то?
-Да так, случай вспомнил. Заряжали мы блок на Томусе. А рядом, метров двести, сварщица работала, Люська. Здоровая, я вам скажу! Три часа на велосипеде объезжать. Во – если Копосова сплюснуть, как раз Люська и выйдет.

Громадный Копосов с напускным гневом приподнялся:
-Это ты меня – сплюснуть?
-Вася, я же – к примеру…
-Неудачный у тебя пример.
Копосова остановил нетерпеливый голос Дойницына:
-Постой, Вася, на участке разберешься. Что с Люськой-то?
-А чего, с Люськой… С ней ничего. С электриком плохо было. Понимаешь ли, взрывник на нижнем уступе негабариты рвал, а мы без работы в тот день сидели – только шнуры по скважинам пробросили. Блок не был окончен еще – даже на последних скважинах бурстанок работал. Грохочет… Ни мы, ни Люська, предупредительный сигнал не слышали. Глядим – «Урал» на уступе, а на подножке Миляхин с контрольным шнуром. Орет, что мы последние остались и чтобы тут же в дежурку. Кинулись к «Уралу»… Ступеньки высоко, Люська ногу забросить не может. И вдруг – в момент заскочила. Аж – с визгом. Следом – электрик. Да и вывалился прямо на нас. Мы ему: «Ты что, мол?» А он говорит: «Я, - говорит, - ей шильцем помог». Потом – во, какая дуля под глазом!
Под общий хохоток вахтовка тронулась с базы.

Перекрикивая мотор, Копосов ехидно осведомился:
-Так ты за свой зад беспокоишься?
Наставительно подняв палец и водрузив очки на нос, Валька заметил:
-Кто-то о заднице беспокоится, а кто-то из-за седалища головой страдает.
-Это как?
-А вот так.

Валька овладел аудиторией окончательно. Он был нынче особенно разговорчив, хотя солнце, жаркое, липкое, било сквозь стекла так, что мужики уже теперь, в полдевятого утра, сидели распаренные, словно в бане.
-Ну-ка, ну-ка… Я ничего такого не помню…- высокомерно заметил Копосов.
-А позавчера, перед обедом – где я тебя встретил?
Копосов фыркнул:
-А то будто нам по всей тайге сортиры стоят! Ты сам никогда в кустах не сидел?
-Вот именно! Я-то сижу осмотрительно, а ты – усердно!
Копосов только рукой махнул. Мужики слушали раскрасневшегося Вальку не прерывая.
-Иду я по воду, а в кустах ворочается кто-то. Думал, медведь. А это – оно! Золотце наше! Орлом… прикинулось.
-Валька! Ушибу!
-Но ведь случай-то необычный.
-Не было случая…
-Как это – не было? А кто у меня дорогу на буровую спрашивал?

Копосов отвернулся и внимательно глядел в окно. Однако же – сек ушами: что, мол, этот шут еще выкинет?
-Я ему говорю: вот же тропа, метров сто всего отсюда. Хрен заблудишься. А он и скажи: «Запор, говорит, у меня… Тужился-тужился – с головой что-то случилось. Ориентировку потерял.»
-Как ты мне надоел! – простонал Копосов из своего угла.
Вахтовка, натужно взвывая мотором лезла по уступам разреза, и в жаркий салон, неизвестно через какие щели, стала забираться пресная серая пыль. Она мешала говорить и дышать, и Валька волей-неволей замолк. До бурового участка было километров пятнадцать, если ехать через разрез. Можно и по дороге, вдоль реки, но шофер хотел побыстрее разделаться с завозом. Пройдя пыльные уступы разреза, «Урал» нырнул в густую пихтовую тьму.

Когда спрыгивали с вахтовки у буровой, Копосов задержал толпу:
-Во, мужики, слушайте:
Уши его – ослиные,
Речи его – козлиные,
А язычина длинная,
Хоть пол подметай…
Запнулся Копосов. Самый-то ехидный стих и забыл.

А Валька того и ждал: «Видел я, говорит, и полосатых, и в крапинку… А этот – как есть – сплошной.» Но уже тускло сказал, как бы догорая.

Солнце пекло все сильнее, из просеки тянуло сыростью, но духоты только прибавлялось. Ныл комар. На время пересменка бурение приостановили. Проступил хруст сухих веток под кирзачами, звон кузнечиков  в высокой траве, и было слышно, как Гайфула Раджапов пальцем по лезвию топора провел, пробуя жало. Сегодня они с Валькой собирались до ночной вахты пройти по косогору, наготовить сушняка для буржуйки. В углярке на полу уже пыль подчищали – лето.
 

…Отойдя от буровой на приличное расстояние Раджапов вдруг озабоченно покашлял: «Ты, Валька, когда кончишь всякие стишки, а?»
-Это которые?
-Про то, что пошла хула: «лопал сало Гайфула...»
-Это те самые: «Объясняет Гайфула: «Иначе б водка не пошла»?
-Они, они… У меня бабушка знаешь, какая строгая! Поеду в отпуск в Казань, с Дойницыным, а он и проболтается.
Валька выцветшим голосом предложил, можно иначе:
«Про Гайфулу пошла хвала –
Работник лучший Гайфула…»
-Да не лучший я работник. А Дойницын и про сало, и про водку расскажет. Бабушка у меня это… божественная, уразу соблюдает – враз с лестницы спустит. В лучшем случае – в отдельной кастрюльке мне варить будет. Глупый ты, Валька, не знаешь, что старые люди – есть…
-А ты бы тогда сало-то… Валька говорил с одышкой – Не соблюдал бы – сало-то.

Они лезли по косогору вверх. Там оставался заросший малинником старый пожар, и сушняку можно было набрать много.
-Так это: с кем живешь, то и жуешь. А бабушка не простит.
-Сколько лет ей, бабушке?
-Девяносто…
-Старая.
-Нас еще переживет.
-И будешь ты, Гена, жертвой религиозного фанатизма, кроме Аллаха обижаться не на кого. А это кто там за нами лезет?
-Дойницын. Копосов собирался насосом заняться, а Саня таскать будет, чего срубим.

…С горы Гайфула скатился кубарем. Оскользнувшись на траве, он влетел в тепляк и серыми губами хватанул воздух:
-Вася! Копосов! Вальке плохо. Там Саня искусственный дыхание… искусственное дыхание делает. Звони на базу.
Замолаживало. Яркий солнечный день как-то незаметно сменился серым предгрозьем. Влажный тяжелый ветер подминал осинник в логу, в потемневшем небе вдали посверкивало.

Мягкое, ставшее неожиданно тяжелым, как у всех мертвых, Валькино тело снимали со склона уже в грозе. Лицо потеряло всякую окраску и было серьезным и сосредоточенным, будто он узнал о мужиках что-то такое, что следовало обстоятельно обдумать.

Положили на лавку у бурстанка.

Жизнь человека погасла, только логу, деревьям, грозе было все равно. Смерть природа видит ежесекундно. Конец человека, птицы и полевого сверчка для нее равновелики. На смену травинке, улегшейся в дернину, питать потомство, пробьется другая. Приход, расход… Разница по нулям.

Широкие, в задубелых мозолях и пятнах живицы Валькины ладони Копосов сложил на груди. Левая соскользнула, разогнулась… Мертвые костяшки стукнули о доски пола. На лавке осталось еще место, и Копосов уселся в ногах товарища.

Гайфула кашлянул: «Жил смешно…»
Но не договорил: страшный и нелепый Копосов поднялся перед ним во весь рост:
-Чего?! Что б вы понимали, щенки! Он бы не шутил, не заземлял бы вас, вы бы давно из-за Нинки Ляминой передрались! Вы же тут за вахту оборзеете!
-Так, Валька… - начал было Дойницын…
-Кому Валька, кому – Валентин Петрович, и кому и  - Господи Боже мой! Теперь вот…

Василий недоговорил тоже. Хотелось ляпнуть ни к селу, ни к городу: «Теперь вот – сам заземлился…»
-Теперь вот пойдете после дождя, пилу с топором принесете. Оставили.

Сквозь шум ветра и ливня снизу от дороги пробивался рокот мотора. Это вахтовка с главным инженером, старшим мастером и бесполезным уже врачом поднималась по логу к точке.