Ты вдыхал хлороформ стиха

 
 Ты вдыхал хлороформ стиха,
виноградных лоз венозных
вскрывал ветвистый синтаксис,
в дебрях которого я слышал голос,
испорченный эпохой:
по вороньи ворковала ирония,
взвизгивала плеть,
задирались юбки,
осина трепетала от похоти,
на болоте крякали утки,
напоминая, что скоро крякнешь и ты
от того, что летучая жидкость
со сладковатым привкусом
без меры растворена в стихах.
Пока размотаешь витиеватую речь,
доплывёшь до сути,
голова начинает медленно скатываться с плеч,
как будто не спал вторые сутки,
потом очнёшься впопыхах,
но оглядеться нет сил, невозможно:
так густо, так плотно
слетелись роем слова, как пчёлы,
в одну жирную черную точку на конце твоей речи…
Не вспомнить ни странствий Одиссея,
ни твоего лица, напуганного тем, 
что тишина тревожна
и не слышно в кустах дрозда, —
всё поглотила Талласса!
И слово в плавниках, разбухшее,
как «черная звезда»,
которая, не вмещая семантики миров,
вот-вот  взорвёт оболочку,
ибо масса
тела достигла критической плотности.
Так бывает, что книга,
недочитанная до конца,
выпадет из рук и захлопнется.
Так подспудно готовится новый взрыв стиха,
в котором слово, как Одиссей,
пространством и временем полно,
сжимается от боли или стыда,
раздувается огнем, как Гефеста меха,
пока спишь над книгой, 
уронив отяжелевшую  голову...

1998