Баю-бай деревянной лошадке

               
                Поэмка
               
(18 января —18 февраля, 2003)

1

…Имя   вычеркнул: любовь невозможна.
Сдувал одуванчик, 
дул на его вихры —
вон, сколько намело  сугробов —
белым-бело,
будто новобранцы бритые наголо
стоят на перроне в чёрных робах,
принимают Родины дары,
чеченскую пулю!

…Я согласен на дулю.

2

Грусти не было, был снег
вышел во двор с деревянной лошадкой на верёвочке,
                покачался
никто не завидует, никто не канючит, не хнычет, не плачет
некому сказать: не дам, моя лошадка
что устала она скакать по горам, проголодалась, бедняжка
пора  на лужок  ей травку щипать
даже собака не лает, скучная совсем собака
моя лошадка, моя, жалею тебя, снежок  рукавичкой сметаю
кыш, сорока, кыш, пацанва, ишь, как фыркает
во дворе метла!

3

Трамваи не ходят кругами,
никто не скажет им, как Юля: «Трамваюшко милый» —
ветер вьюжит в их проводах…

4

…Не успел, потерялся стих.
Ну и пусть,
всё равно без него далеко от России умру
(среди чжурчжэней).
Тих
чёрный Стикс.
Чухонец, сармат, удмурт
грызут, как зелёное яблоко, зимнюю грусть.
Слышится хруст —
мой конь деревянный
переминается в хлеву,
тоже  жуёт, тихонечко ржёт
(выпростав  уд).
Ламинария в сушильне источает йод.
…Сплю —  Родина снится,
из постели вышел  едва — чужбина,
за дверь — чужбина…
Я не реву,
стиснул зубы,
маньчжур…
Стих — корм мой грубый…

5
…То ли пьяный,
то ли мостик шаткий…
«В кармане мятый рубль
нащупал…»
— Эх, это было когда!
— Да-да!
— Цыц, лужа, не наступай!
Потом он стал деревянный…
Ностальгия  по Родине,
а  вернее тоска…
Месяц щуплый,
жизнь на убыль,
как мелочь
в дырявый карман…
Спи, лошадка,
баю-бай!

6

…Не греет муза, она из другого теста,
что ж поделать!
Не замужем и не инвестор.
Не для того она, чтоб прижиматься чреслами 
в постели
и греть поэта.
Ей хорошо — когда ему хоть вой,
как будто на расстрел
ведёт его стихов конвой…
В голове у меня
не коростели
разводят трели,
а бухгалтерия и смета книги.
…Кредит с дебетом
не сводится,
как жизнь со смертью.
Дребезжит трамвай
последний,
влачит вериги.
Бренчит кондуктор медью
и требует  билетик
за меня и за лошадку.
Остановка,  открылись двери —
новое столетье!
— Эй, не хлопайте ушами!

7
«…Ну и сиди в своей Курляндии,
читай детям науки,
а мог бы тебя водить на поводке,
как  принцессу  Фике,
и кормить нугой…
(Эх, как бы дал подзатыль…)
Пусть  ласкает другой
твои белые  рыхлые лядвии,
и зевает со скуки...»
Замело  с тех пор...  спустя…
И след  твой  простыл…
Гляжу  сквозь наледь окна электрички:
ремонт  на путях,
работяга
забивает костыль…
Я, сузив глаза,
как  сутяга,
ломаю отсыревшие спички.
— Вот  такая, лошадка, бодяга…

8

… Я так далеко зашёл в своём одиночестве, что ваша нелюбовь
уже не может оскорбить меня,
или обидеть. Вот.
«Без любви, без воды, без хлеба,
как я, как верблюды…»
Идите в пустыню,
следуйте за мной,
госпожа Лошадь,
ведь только странствуя в пустыне,
становишься мудрей…

Хожу, скоморох, с дулей в кармане.

9

Э-ге-гей, жучок, скарабей,
как тебя  упекло,
карабкайся скорей 
на вершину дюны,
перебирай песок,
времени не жалей,
а то —  как плюну!
О, сколько  песчинок
сквозь лапки твои утекло
в пустыню  вечности,
присыпало личинок!
Душа моя, лошадка,
впрягайся-ка в оглобли,
тащи  и  скарб, и скорбь,
манатки и кастрюли,
не распускай-ка  нюни,
живи, не горбись!
Баюшки-баю,
люли, люли…

10

   Вот утеха,  вот отрада 
на лошадке покачаться —
                …чатся, чатся, чатся…
                …шатке, шатке, шатке…
                …ада, ада, ада…
                …эха, эха, эха…

   На человечестве прореха
(сказал угрюмый Гоголь)
и я в обносках,
в  ту щель гляжу…
Всем понятно — и лошадке,
и ежу-
портному,
и морпеху…
                Под копытами хрустят орехи —
                щёлк да щёлк —
кавалерийский полк
промчался!
Всем командует Рушайло,
шайкой-лейкой…
Эх, покачаться, покачаться,
                шевелить умеючи  ушами,
                на лошадке —
                вот потеха!
Позовите няньку-Шойгу!
Летят рубашки, майки, распашонки...
Эй, ребята, быстро, в койку,
то бишь в шконку!

11

Стричь овец
не пора ли нам, отец?

У ворон и то есть цель —
они летят на юг.

У  ружья
есть пуля и прицел…

Есть наводка  у ворюг —
что-то стибрить, украсть.

Я, пока не умер, цел,
тащу стиха тяжелый плуг…

Шерсть —
призвание овец!

Лошадка стук да стук —
как бы  не упасть!


12

Я отпустил бразды,
стихов ворочаю пласты.
Скачут тени за окном
бесшумными полками,
качает шторы гном…
Деревянная лошадка
не сломает борозды,
завалив меня ногами,
спит  в моей кроватке
и качается слегка.
Из-за тучи спрыгнул свет
и на  коврике прилёг —
вот проныра, вот пострел,
хитрый робкий уголёк!
Бедовая  лошадка-месяц,
наставляет мне рога.
Эх, и мне б  покуролесить,
раскачать ветров корму…
Забодаю, забодаю,
му-му-му!

13

Ой, моя лошадка,
если б вымыть твою попу,
я бы сразу её  слопал —
такая шоколадка!

14

Смотрю  картинки
Александра Дейнека
вот голые парнишки
будущие авиаторы
потная девушка на балконе
бегущие спортсменки
мозаичное панно
в московском метро
загорающие мальчики
в розовой наготе
девушка-архитектор
в платьице синем
шахтёры Донбасса
в обеденный перерыв
весёлые и зубастые
как много здесь солнца
здоровья и силы
а мне  чертовски мила
деревянная лошадка
в уголке той  картины
где голая девушка
с одетым мальчиком
порознь катают
два черных мячика

15

…С новым стихом просыпаюсь,
с твоим волоском на зубах,
жестким.
Думаю о вкусном,
вчерашнем,
о  шёрстке.
На зимнем солнце нежусь,
нежусь
в утренней постели,
лошадка рядом
грезит.
Улеглись метели.
Деревянными ногами
в пах упёрлась,
переминает.
Как хорошо
вдвоём валяться!
Я греюсь,
лошадку обхватив  за шею
и вспоминаю:
«…Сахар ты мой сладенький,
сахар,
люблю тебя, люблю,
скучаю…»

16

Я живу в Манчжурии,
слушаю кузнечиков в овсе,
пока не съели их китайцы,
трава густая, ещё в росе.
Как хорошо одному скитаться,
до полудня, вдали от России!
На пригородной станции,
где раскинулись актинии,
ворожат,  воркуют лягушата —
будущие русские царевны,
несравненные по красе.
Я напьюсь воды холодной
из деревянного ушата —
так утоляют ревность.
На коленях у меня
Ходасевич плачет 
парижскими стихами — 
они промокли все…
Я чистый подорожник
приложу к его печалям,
пусть залечит раны.
Был и я когда-то мальчик,
за плечами  прыгал ранец,
а теперь-то кто поверит?..
Моя лошадка  колченога,
как  его треножник,
скачет, скачет у порога,
замучена одышкой…
Брат мечет в двери ножик…
Эй, лошадка, пни-ка  мячик!
Нету в чтенье прока…
Я  захлопну книжку
и на  лошадке покачаю —
баю-баю, баю-баю!

17

На солнечном квадрате,
с книжкой, поджав колени
на постели, с конфетой за щекой…
Скажите, ну разве это ремесло
предаваться лени
в чувственном разврате?
Нет, мужчины не читают стихов —
они зарабатывают деньги
и несут в семью добро!
У каждого своё весло:
тем гребёт, чем  он владеет.
Я  — заложник,  пленник
лошадки деревянной,
пинаю мяч Вселенной…

18

Я с поэзии сдуваю пенки,
молоко сбежало…
Пляшут  буквы танец Еньки-Еньки.
Веселятся рыбы на Ривьере.
Скачут строчки
в рифменной оторочке….
И коняшка —
хоп да хоп,
прыг да скок
из вольера
в шёлковой сорочке!
Пляшет таракан и клоп
на кровати
и на стенке…
Вот житуха —
резвятся мыши в кладовой,
музицируют сонаты
на расстроенном клавире,
подпевает муха…
Эх, прощай карьера!
И подплясывает городовой
в новеньком мундире.
Гай Катулл Валерий
весельчак,  задира из задир,
любитель  ругани и  сленга,
тоже пляшет, как сатир,
по моей квартире —
и всему виною
Енька-Енька!

19

На  лошадке деревянной
круп вспотел, вздрагивает кожа.
Утомилась животное,
и хромает одиноко, как сонет,
через всю площадь,
голову тяжело склонила,
будто выпила   рвотное…
Грезится ей  наяву сухое стойло,
ведро воды и сноп овса,
а не пьедестал на пьяццо
где-нибудь в Венеции.
Дети, ну отстаньте ж от неё!
Мыши погрызли  копыта,
и не вяжет она лыка,
как  Верлен поддатый…
Попона её износилась,
годится на ветошь.
Когда приходит старость,
даже муху отогнать
не поднимется хвост —
не то,  что глупого  поэта,
и никакая ретушь
не украсит лошадь.
Не бросайте  любимых,
пригодятся ещё,
впереди лето…

20

                «Дитя! Всех рек  синее — Висла,
                Всех стран прекраснее —  Литва».

                В. Ходасевич

…Ну и что, что обещал, не поеду
в Латвию, Эстонию, Литву —
там, говорят, уже  не водятся поэты,
вывелись русские музы,
не волнуют соловьи листву
берёзок…Никто не вышивает,
заржавела у мастериц иголка,
разорваны любовные узы,
бабы песен не напевают…
В воскресенье натяну рейтузы,
поеду в степь гусарить,
нахлобучу шапку-треуголку,
щегольну богатыми усами,
будет жизнь моя на мази…
Я живу, как будто земли не касаясь,
бреду по щиколотки в грязи,
в пыли, в Манчжурии,
вдыхаю суховатый воздух слова…
На лошадке моей сидит косая
девочка — она  монголка,
хоть ни бельмеса по-русски,
зато психея, не плутовка.
Пусть завидует Томас Венцлова,
ручкающийся с буржуями
где-то в Париже, Нью-Йорке
(а я с кочевниками и жуликами).
Эх, география! Всюду Родина
и везде  чужбина! На зубах
скрипит пустыня Гоби,
в моей  заброшенной каморке
желтая шуршит полова
на страницах  рыхлой книги
и мышка рифмы шелушит…

21

  Я думал: а  займусь-ка прозой,
напишу длиннющий  роман
длиною в жизнь, одной фразой,
получу сумасшедший гонорар,
стану литературным рантье,
выпишу смышлёного секретаря
с каллиграфическим почерком,
съезжу в Европу, в Страсбург,
буду прыскаться духами  от Готье,
картавить по-французски Моррис Бежар,
по пятницам принимать почести
от монголов и незваных гостей,
усаживая на антикварный диван,
и одним небрежным росчерком
подписывать банковские счета,
О, благотворительность — моя мечта!
…Но чуть ни свет ни заря
слышу крики в прихожей,
думаю: что там, война, пожар?
А нет! муза со своей угрозой,
с тряпкой, простоволосая,
достала хлыст и розги,
гонит на конюшню, на огород,
обложила русским  матом,
говорит, что обмелел карман
и  дел по горло, невпроворот,
чтоб я умылся, не ходил чумазый,
и не мозолил бы своей рожей,
взялся бы за ум, бросил перевод
японский, бред пустопорожний…
Вот убегу к сарматам,
в Румынию, как Овидий!
…Я просыпаюсь: коняшка ржёт,
улитка высунула рожки,
на кухне пригорел мой ростбиф,
и полон рифмами мой рот —
тем и сыт, как  мышка
полевым горошком…
Лошадка — мой очевидец,
муза — мой ротмистр…
Баю-баюшки малышка!



22
               
                …Скоро, скоро
места не станет на заборе
в подворотне на улице Фокина,
там, куда писать шкерится народ —
всё исписано моими  стихами!
Муза ли, я ли  в суровом  запое
несём площадное искусство в массы…
Милые соседи осыпают воплями,
бранью и руганью; из ворот
дворовые собаки наседают и  хают
мой расточительный1  талант
точить с похмелья лясы.
О, души моей черные копи!
Меня съедает с потрохами
любовь к России и ревность
к цивилизованным нациям.
Проклиная прихлебателей лобби,
я тихо митингую, наморщив харю
и  чело, и  шмыгаю соплями,
уткнувшись в железную сбрую
моей деревянной лошадки.
 — Ну, будет, будет, ругаться,
садись, немножко покачаю,
выпей водки, что ли, стопку.
Раз стихи твои воруют,
учись удары принимать по шапке…
Я оторвал штакетник со стихами
и понёс домой на растопку
обогревать холодную Россию…
Муза моя, старая подружка,
я у неё мальчик на побегушках.
Ну, что с того, если с  рифмой
пошалить, ведь не бессилен
мужской забавой баловаться.


1 Вариант: невьебенный талант

23
               
Зима отпустила — всё, на фиг!  В окошко
пялится солнце Манчжурии...
Уткнуться в книжку  на  целое столетье:
век восемнадцатый хвастливый.
Тредиаковский Василий Кириллович, Херасков…

На кушетке, свернувшись клубком,
мурлыкать под нос и жмуриться...
Любоваться  чужими стихами —
вот мальчик ладит снасть нетерпеливо…

Тает льдинка, скользит на стекле.
Чужой прошёл, стуча каблуком…
На газете «Владивосток» подсыхает травка.
Ещё месячишко, и растают льды  залива.





На сёрфинге мечтал  рассекать я,
морские волны укрощать, как «голубые береты»,
но обзавёлся деревянной лошадкой.
И жена  соседа теперь не рада…
Так-так, тук-тук, так-так, тук-тук…

Вдруг промчался пустой товарняк
со снегом  и угольной пылью…
Со стола скатился дедов  мундштук
и смолк  полустанок  на день…

Вдоль насыпи дают стрекача пацаны,
как стайка  бездомных собак…
На линии колеблется  сухой сорняк…
Уходит солнце из окна, и наледь…


24
 
  Пока с Горацием тужился я,
выторговывая  раба-доморостка,
фракийскую кобылицу в стойле
пялил мой конь деревянный —
а всё прикидывался мальцом,
жеребёнком несмышлёным!
   Хорош он, хорош, грамотей,
выжулил восемь тысяч сестерций,
знает толк и в торговом ремесле,
и в стихосложении италийском!
   И я не простак, спёр втихоря
свиток припевок в придачу,
всех возлюбленных список его
перечёл —  вот и вся моя утеха,
палец в рот обмакнув, на стекле
ледяном выводить  имена:
Лидия, рабыня Фрина, Ликиск
надменный…

25

Эпиграммами  сыпет лошадка,
толкуя мне о том, что русским богом называть:
что ни слово, то смрад вёрст на пять.
Эх, ж… твой рот, но и то клевета на ж...,
слаще бывает она, коль любима.
И тебе я разве не целовал, не холил,
спасая от зуда, стоеросовый мой конь,
нет на тебя  ни кнута, ни уда;
о каком наезднике мечтаешь ты,
я тебя что, к стихоложеству принуждал?
Прости, что я не Марциал!

26

Был бы я дурачок, не барчук,
ума б набрался у деревянной лошадки,
и многих русских слов с запахом непристойным,
запрещённых Государственной Думой,
не осмелился бы произнести —  только хи-хи да пи-пи —
и не знал бы, к примеру,
что женщина должна быть хрустящей, с кровью,
не было б цены мне в цирке вашем
и на городском рынке по пятницам на главной площади,
а так, что ж,  хожу с умным видом,
вожу за собой лошадку,
катаю детишек за десятку…
на овёс тружусь…

27

…Вот о смысле жизни подумал:
посадил дерево с утра —
жёлудь продолговатый киприотский,
из Никосии,
привезённый Любарской
позапрошлой зимой,
закопал в глиняном горшке.
…Осталось построить дом и родить сына,
вырастить его, отправить на войну
усмирять  непокорных чеченцев.
Лошадку и саблю купил,
в чулане храню…

Таков концепт мой философский.

28

Я красный галстук
повяжу деревянной лошадке —
малыш, береги до старости его:
он ведь с нашим знаменем
цвета одного.
Что-то сделалось со мной,
на душе не сладко,
по городу едут джипы или катафалки…
В февральском  воздухе
горланят галки —
черные мысли Кафки,
и некому впрыснуть адреналин
в кровь мою,
отвести  к стихам, к ручью,
на водопой.
Эх, жизнь моя —
затянувшийся карантин.
Ах, кони, кони!
Не ржут они, а поют.
Я влез на пони
и скачу сквозь смерть мою...
А давай тебя, лошадка,
в красный перекрашу цвет,
чтобы как на картине у Петрова-Водкина,
поведу  купать тебя
с юными красноармейцами,
а потом помашем шашкой,
или угощу леденцами-карамельками?
Не упрямься, не будь гордой —
будешь с нашим знаменем
цвета одного
красной мордой.
Эй, лошадка, не горюй,
меня опять к бумаге клонит,
опять я рифмами живу,
и поводья режут мои ладони.
Скачи в Чечню, за Родину воюй!
Мы затянем песню:
пионерский галстук —
нет его родней!
Он от юной крови
стал ещё красней.
——
Со стихами наперегонки
Лошадка скачет во всю прыть
В чулане тёмном, пыльном.
Ну, дурёха, снимай коньки,
Скачи к морю, к лету,
К пляжным бездельникам
И белым макам…